Половина желтого солнца

— Постараюсь. — Он оглянулся на Угву с Малышкой на заднем сиденье и вырулил со двора.

Миновали несколько нигерийских постов, и всякий раз, когда их пропускали, Оденигбо что-то шептал себе под нос. В Абагане проезжали мимо уничтоженного нигерийского транспорта — длинной-предлинной колонны обугленных машин. Оланна смотрела не отрываясь.

— Они победили, но это наших рук дело.

«Они победили» прозвучало нелепо. И странно было говорить о поражении, в которое она не верила. Оланна чувствовала себя не побежденной, а обманутой. Оденигбо сжал ее руку. Когда подъезжали к Аббе, по его стиснутым губам Оланна угадала его волнение.

— Посмотрим… цел ли мой дом, — пробормотал он.

Все кругом заросло; низенькие лачужки утопали в порыжелой траве. У ворот их усадьбы зеленел кустарник. Оденигбо остановил машину, тяжело дыша. Дом уцелел. Когда пробирались к нему сквозь густую траву, Оланна озиралась, боясь наткнуться на Матушкин скелет. Но двоюродный брат Оденигбо похоронил Матушку — под гуавой они обнаружили холмик с крестом, грубо сколоченным из двух палок. Оденигбо опустился перед холмиком на колени, сорвал пучок травы и зажал в руке.

До Нсукки добирались по дорогам, изрытым, как оспинами, следами пуль и воронками от бомб; машину часто заносило. Дома стояли обугленные, покосившиеся, без крыш. Тут и там чернели остовы сгоревших машин. Веяло странным покоем. На горизонте темнели изогнутые силуэты парящих грифов. Подъехали к посту. Несколько рабочих срезали ножами высокую придорожную траву, другие носили доски к дому со стенами как швейцарский сыр, сплошь в дырах от пуль.

Оденигбо затормозил рядом с нигерийским офицером. Пряжка его ремня поблескивала; он заглянул в машину, сверкнув жемчужными зубами.

— Почему вы до сих пор не сменили биафрийские номера? Сочувствуете разгромленным мятежникам? — Говорил офицер преувеличенно громко, театрально, словно красовался в роли тирана. Позади него кто-то из солдат покрикивал на рабочих. В кустах лежал труп мужчины.

— Сменим, когда доберемся до Нсукки, — объяснил Оденигбо.

— До Нсукки? — Офицер выпрямился и загоготал. — А-а, Университет Нсукки! Так это вы, очкарики, подбили Оджукву на мятеж!

Оденигбо молчал, глядя перед собой. Офицер рванул дверь машины:

— Оуа! [97] Ну-ка, вылезайте да потаскайте нам доски! Посмотрим, какая от вас может быть польза единой Нигерии.

Оденигбо взглянул на него.

— Это еще зачем?

— Смеешь вопросы задавать? Говорю, вылезай — значит, вылезай!

Стоявший позади офицера солдат взвел курок.

— Это шутка, — пробормотал Оденигбо. — О-па egwu-egwu. [98]

97

Ладно.

98

Он шутит.

— Выходи! — приказал офицер.

Оланна открыла дверь:

— Оденигбо, Угву, выходите. Малышка, посиди в машине.

Первым вылез Оденигбо, и офицер ударил его по лицу, так неожиданно и сильно, что Оденигбо отлетел к машине. Малышка заплакала.

— Скажите спасибо, что мы вас всех не перебили! Берите по две доски и несите, живо!

— Пусть моя жена останется с дочкой, — попросил Оденигбо.

Вторая пощечина вышла не такой хлесткой, как первая. Оланна старалась не смотреть на Оденигбо, она сосредоточила взгляд на одном из рабочих, тащившем цементный блок, на его худой голой спине в бисеринках пота. Оланна подошла к штабелю досок и взяла две. Покачнувшись под их весом — доски оказались тяжелее, чем выглядели, — Оланна выпрямилась и зашагала в сторону дома. Когда она вернулась, с нее градом лил пот. Всю дорогу за ней следил один из солдат, раздевая взглядом. Пока она несла вторую пару досок, солдат поджидал ее внизу возле штабеля.

Оланна, глянув на него, крикнула:

— Господин офицер!

Офицер как раз пропустил очередную машину. Он обернулся:

— В чем дело?

— Скажите ему, пусть только попробует тронуть меня! — крикнула Оланна.

Угву стоял за ее спиной, и Оланна услышала его резкий выдох, почувствовала его страх. Но офицер засмеялся, изумленный и восхищенный ее смелостью.

— Никто вас не тронет, — заверил он. — У моих ребят дисциплина на высоте. Не то что в вашей так называемой армии, в этой разбойничьей шайке!

Он остановил еще одну машину:

— Ну-ка, вылезай!

Тщедушный человечек встал рядом с машиной. Офицер сорвал с него очки и швырнул в кусты.

— Ага, зрение испортилось? А когда пропаганду для Оджукву писал, хорошо видел? Вот чем вы, штатские, занимались!

Хозяин машины сощурился, потер глаза.

— Ложись! — скомандовал офицер.

Тот лег на асфальт. Офицер взял длинную трость и стал хлестать его по спине и ягодицам; трость свистела в воздухе, а хозяин машины кричал что-то непонятное.

— Скажи: «Спасибо, сэр!» — велел офицер.

— Спасибо, сэр!

— Повтори!

— Спасибо, сэр!

Офицер прервался и сделал знак Оденигбо:

— Ладно, проезжайте, умники. Да не забудьте сменить номера!

Они молча поспешили к машине. У Оланны саднило ладони. Когда они отъезжали, Трость офицера опять принялась за дело.

35

Остановившись у буйно разросшегося куста с белыми цветами, Угву смотрел на груду сгоревших книг. Их свалили в кучу и подожгли, и Угву разгребал руками золу в надежде, что огонь хоть что-то пощадил. Он нашел две нетронутые книги, вытер обложки о рубашку. Несколько книг сгорели не полностью, можно было разобрать слова и цифры.

Хозяин опустился рядом с Угву на корточки и стал рыться в сожженных листках, бормоча: «Все мои черновики здесь. Смотрите, вот работа по ранговым критериям обнаружения сигнала…» Он уселся прямо на голую землю, вытянув ноги, и Угву было стыдно на него смотреть, до того жалким и беспомощным выглядел Хозяин. Оланна, держа за руку Малышку, смотрела на казуарину, иксору и лилии, запущенные, неухоженные. Да и вся Одим-стрит, заросшая густым кустарником, казалась запущенной, неухоженной. Даже у нигерийского броневика, брошенного в конце улицы, из покрышек росла трава.

Угву первым зашел в дом. За ним — Оланна с Малышкой. Углы гостиной затянула белесая паутина. Не было ни диванов, ни занавесок, ни ковра, ни полок. Жалюзи сорваны, выбитые окна зияли, и пыль, принесенная харматтаном, осела повсюду бурым слоем. В кухне осталась лишь тяжелая деревянная ступка. В прихожей Угву поднял с пола пыльный пузырек, поднес к носу и уловил слабый кокосовый аромат. Духи Оланны.

Когда зашли в ванную, Малышка расплакалась. В ванне бесстыдно темнели окаменевшие кучи дерьма, по полу были разбросаны страницы из журнала «Драм», в темных пятнах — ими подтирались вместо туалетной бумаги. Оланна утешала Малышку, а Угву вспоминал, как в этой самой ванне Малышка играла с желтым пластмассовым утенком. Угву открыл кран, что-то пискнуло, но вода не потекла. Трава за домом оказалась Угву по плечи, сквозь нее было не пробраться, и пришлось поискать палку, чтобы пробивать себе дорогу. Гнезда диких пчел на дереве кешью уже не было. Дверь во флигель болталась на сорванных петлях; толкнув ее, Угву вспомнил, что оставил на гвозде рубашку. Зная наперед, что не найдет ее, он все-таки глянул на стену. То была любимая рубашка Анулики. Сердце замирало от радости и страха, что через несколько часов он увидит Анулику, что он наконец-то вернется домой. Угву не позволял себе думать о том, кого застанет в живых, а кого уже нет на этом свете.