Полубоги

Патси был бодр духом. Теперь, когда с успехом повернул вспять он то, что натворил, нешуточный груз упал у него с плеч. Но все это оставалось пока что слишком близко — и не запросто стряхнешь. Голова у Патси полнилась приключениями этих нескольких дней, и пусть нельзя поделиться ими — можно было с ними соприкасаться, прощупывать их, приподнимать крышку на таинстве и захлопывать ее вновь, тем временем хихикая с самим собою так, что те, кого это касалось, не знали, о чем он толкует, и все же толковал он с самим собою — или с тем, кто осведомлен, недвусмысленными точными знаками. Ребяческая игра для человека, чья молодость осталась позади двадцать лет как, но тем не менее играют в нее часто и куда более серьезные умы.

С шаловливой небрежностью обратился он к Келтии. — Недолго нам дотуда осталось, — сказал он.

— Так и есть, — последовал ответ.

— Порадуетесь вы, думается мне, когда заполучите обратно свою одежу.

— Я не очень по ней скучал.

— Надеюсь, крылья ваши и знатное облаченье в полном порядке.

— Отчего б тебе в том сомневаться? — спросил серафим.

— А что, если, — сказал Патси, — кто-то вас ограбил? Как кур в ощип попадете, мистер, коли такое случилось.

Келтия спокойно пыхтел трубкой.

— Нас и ограбили, — произнес он.

— Э?! — вскричал Мак Канн.

Серафим глянул на него — в глазах плескался смех.

— Ага, так и есть, — произнес он.

Мак Канн несколько мгновений молчал, но более безмолвствовать не осмелился.

— Экий ты потешник, — кисло вымолвил он. — О чем толкуешь?

— Мы с Финаном знали обо всем, — сказал Келтия, — и прикидывали, чтo человек тот станет делать.

— И что ж он сделал? — сердито спросил Патси.

Келтия сунул трубку в рот.

— Вернул на место, — ответил он. — Если б не это, нам, — продолжал он, — возможно, пришлось бы возвращать их самим.

— Вы бы смогли их вернуть? — смиренно спросил Мак Канн.

— Мы б их вернули; ничего на свете не выстояло бы против нас двоих; ничего на свете не выстоит против любого из нас.

Патси показал большим пальцем туда, где Арт распевал ноты «Ячменя, что ветром треплет» [30] .

— А парнишка не помог бы? — спросил он. — Сколько вообще парню лет?

30

«The Wind That Shakes the Barley» (1861) — баллада ирландского писателя, поэта, собирателя ирландского фольклора Роберта Д. Джойса (1828–1883), посвящена Ирландскому восстанию 1798 г.

— Не знаю, — с улыбкой ответил Келтия. — Он помнит больше одного Дня Великого Дыхания, но силы в нем нет, ибо никогда не имел он бытия, а потому не добыл знание; помочь мог бы, поскольку очень силен.

— Мог бы ты давеча отмутузить Кухулина? — робко спросил Патси.

— Я старше его, — ответил Келтия, — а значит, я его мудрее.

— Но он был там с тобою и мог научиться прихватам.

— Нет ни в этом мире, ни в прочих никакой тайны, нет никаких прихватов — есть Знание, но человек может узнать больше, чем голова его готова принять. Вот почему воровство есть ребячество и значения не имеет.

— Оно набивает желудок, — лукаво парировал Патси.

— Желудок приходится набивать, — сказал Келтия. — Его полнота — необходимость, превосходящая всякое право собственности или дисциплинарную нравственность, но задача эта трудна лишь для детей: наполняется он воздухом и ветром, дождем и прахом земным, и крошечными жизнями, что во прахе земном обитают. Всего одну собственность имеет смысл воровать — хозяева никогда не замечают пропажи, хотя всяк, у кого есть эта собственность, предлагает ее всем людям своими же бережными руками.

— Ты стараешься говорить, как Финан, — буркнул Патси.

Дальше шли они десять минут молча. Не осталось в Мак Канне и следа озорства; несчастный шел он; тщеславие его задели, и он испугался, и это необычайное сочетание настроений погрузило его в тоску столь глубокую, что без посторонней помощи выбраться оттуда он не мог.

Чуть погодя Келтия сказал ему:

— Хотел бы я, чтобы кое-что сделалось, друг мой.

Обмякшим прозвучал ответ Мак Канна, выпроставшего свои вялые мысли из пропасти.

— Что же это, твоя честь?

— Я б хотел, чтоб в эту канаву бросили деньги, пока мы идем.

Тоска Патси исчезла, словно от пламени факела и трубы, что играет тревогу. Он повел носом и фыркнул, как лошадь.

— Ей-же-ей! — воскликнул он. — Экий ты… Нет в том смысла, — резко сказал он.

— Я б хотел того, но всяк пусть действует так, как способен действовать.

— Говорю тебе, нет в том никакого смысла; вели мне сделать что-то осмысленное, во имя Господа, — и я сделаю.

— Хочу я лишь этого.

— В чем толк делать из меня дурака?

— Я разве требую чего-то?

Прошли они несколько шагов.

— Да что ж такое-то, в конце концов! — гордо воскликнул Патси.

Сунул руки он в карманы и извлек полными золота и серебра.

— Один взмах — и нет ничего! — сказал он.

— Вот и все, — сказал Келтия. — Проще простого.

— Так и есть, — рявкнул Патси и замахнулся.

Однако вновь опустил руку.

— Погоди минутку, — и подозвал Айлин Ни Кули: — Иди к нам, Айлин, не стесняйся. Хочу тебе кое-что показать.

Он раскрыл ладонь — та полнилась и переливалась золотом.

Айлин благоговейно уставилась на нее с видом человека, узревшего чудо.

— Это же куча денег, — ахнула она.

— Тут пятнадцать золотых фунтов и несколько шиллингов, — сказал Патси, — и вот такое мне есть до них дело.

Размахнулся и запульнул деньги со всей силою своего плеча.

— Вот такое мне есть до них дело, — повторил он и схватил ее за руку, чтоб не ринулась подбирать. — Брось, женщина моя милая, оставь гроши в покое.

Молвил Келтия:

— Кое-что и мне надо выбросить, ибо слишком уж я это обожаю.

— Что же это у тебя? — с любопытством спросил Мак Каин.

Трубка, — ответил серафим, держа ее за мундштук.

— Не выбрасывай годную трубку! — вскричала Айлин Ни Кули. — Я что, нынче путь держу с двумя полоумными?

Патси тоже встрял.

— Погоди минутку. Отдай мне трубку, а сам возьми вот эту. — Забрал он у Келтии его, с серебряным мундштуком, а серафиму отдал свою почерневшую глиняную.