Полуденные песни тритонов [книга меморуингов]
Шрифт:
После серьезных противоречий с руководством страны на идеологической почве обращается к библейской тематике в своих живописных работах. Выставки его работ происходили в Москве, Петербурге, Осло, Хельсинки, Берлине, Париже, Нью — Йорке, Буэнос- Айресе, Маниле, Гаити, Санта — Фе, Канберре, Певеке, Уэлене, Токио, Лос — Анжелесе и других городах мира. Живопись Михаила Брусиловского из России представляется мне одним из самых ярких явлений в России XX века, отнюдь не обделенных гениальностями в этой сфере человеческого духа за проходящее столетие. Продолжая великую традицию фигуративного искусства России И. Репина М. Врубеля. Брусиловский явил родине и миру невиданный каскад трансформаций формы и крика цвета, что смело
Правда, хранитель музея Прадо ошибся в написании Мишиного имени, но что взять с обитателя Мадрида? А про гениальность М. Ш. я знал еще с самого начала семидесятых, как только хоть что–то начал чувствовать и понимать в живописи. Когда же нас свела моя мать, то для меня это был просто классный дядька, на котором можно было даже проехаться верхом и который так забавно рассказывал про какого–то Мао Цзе Дуна, судя по всему, китайца и очень уже старого пня, переплывшего не так давно [19] неведомую мне реку под названием Янцзы.
19
Мать познакомила меня с Мишей Шаевичем то ли в последние дни июля, то ли в самом начале августа 1966 года, Мао переплыл Яянзцы в возрасте семидесяти лет 25 июля того же, 1966 года. Так же в этот день Брайан Джонс в последний раз выступил с Rolling Stones, а Эрик Клэптон сыграл на гитаре песню Джорджа Харрисона «While My Guitar Gently Weeps», хотя этому я почему–то не верю: скорее всего, сие произошло двумя годами позже. А может — и нет.
Рассказал же это Миша после того, как честно греб около часа на лодке, пересекая озеро Песчаное, что не так далеко от города Сврдл, я же плыл рядом с лодкой в маске, трубке и ластах, а великий художник с маменькой меня страховали.
Чтобы не потонул!
Вот я и не потонул, а в начале семидесятых уже начал догадываться, что Миша — гений.
На самом деле, без всяких там экивоков.
И рассказал об этом своему новому другу Сергею, который мало того, что писал хорошие стихи, так еще и собирал альбомы разных художников, хорошие альбомы хороших художников, если, конечно, удавалось их достать.
Альбомы эти он покупал на книжной «туче», куда ездил вместе с Натальей, уже ставшей его женой и даже родившей ему сына.
Того самого Дениса, который, прочитав предыдущую главу, сказал:
— Ты чего–то там мало про отца написал, обещал, что больше будет!
— Ему ведь интересно про отца! — укоризненно сказала Наталья.
— Это только начало! — ответил я, подумав, что на самом деле никто, никогда и никому не говорит полной правды, а потому, чем перелагать в фантазийном плане историю некогда столь важных для меня взаимоотношений, в которых были и странная, но почти что любовь, и ревность, и психологическая зависимость, и отторжение чуть ли не до ненависти, и просто безразличие, и зависть — его стихи были на голову выше моих, я это знал, но признавать никак не хотел — в общем, нормальные такие отношения, которые переживаешь в жизни лишь раз.
Ну, может быть, два.
НО НЕ БОЛЬШЕ!
А так как одного из нас давно уже нет [20] , то и у меня нет никакого морального права вдаваться в детали и подробности той нашей дружбы тире вражды, лучше рассказать про то, как мы вместе ходили на выставку Миши Брусиловского и что из этого вышло.
А пошли мы смотреть на картину, написанную Мишей в 1974 году. Называлась она «Homo sapiens», и был это тот самый нашумевший холст, что хранится нынче в Париже, в галерее таинственно пропавшего в самом конце восьмидесятых в городе Москве Гарика Басмаджяна, но тогда никто из нас,
и даже сам Брусиловский, еще даже не думал, что может произойти такое.20
Сергей был насмерть сбит машиной 23 сентября 1978 года.
Главное было в ином — мы на эту выставку пришли.
Повторю: втроем.
Сергей, Наталья и я.
Дальше все было, как и положено — мы ходили по залу и смотрели разные картины и картинки.
Кисти Брусиловского была лишь одна, та самая «Homo sapiens», хотя может, правильней написать — тот самый?
ТОТ САМЫЙ «HOMO SAPIENS» СТОЯЛ В ЦЕНТРЕ ЗАЛА.
СЕЙЧАС МНЕ УЖЕ СЛОЖНО ОБЪЯСНИТЬ ДАЖЕ САМОМУ СЕБЕ, ОТЧЕГО ТОГДА ВСЕ ПОСХОДИЛИ С УМА.
И ЛЮБИТЕЛИ ЖИВОПИСИ, И ФУНКЦИОНЕРЫ.
Хотя с функционерами все ясно — эти, по определению, во все времена козлы, так что нормальный великий художник Миша Шаевич Брусиловский не мог вызывать в них ничего, кроме жуткого раздражения и какой–то классовой неприязни. А вот что касается т. н. «любителей живописи», к которым, по тем временам, с какой–то нескрываемой наглостью я относил и себя?
Ну, картинка.
Масло, холст.
Размеры 151х 172.
В самом центре — «неандерталец» с «неандерталихой», тут же ящер и тигр саблезубый. И много чего еще — пересказывать живопись намного бредовее, чем пытаться это проделать, к примеру, с музыкой. Тут на эмоциях не выедешь, а говорить искусствоведческом языком о «перспективе, глубине фона, удивительной гамме» и т. п. просто неприлично.
Настоящая живопись требует или молчания, или наоборот — эмоционально окрашенных восклицаний типа:
НУ ДА КАК ЭТО ВСЕ КРУТО ПРОСТО ТАЩУСЬ СТАРИК ОТ ТВОЕЙ ГЕНИАЛЬНОСТИ!
Мы втроем выпали в осадок от гениальности Миши Шаевича, который в тот день на выставке отсутствовал, и я с какой–то дикарской радостью подумал, что вот нет у меня сегодня возможности познакомить с ним Сергея, а значит, и не придется мне делиться этим знакомством, которым я был тогда так горд, хотя с еще большим пиететом отношусь к нашему общению с М. Ш. и сейчас.
После чего вышли из зала и пошли куда–то пить кислое, весеннее вино.
И говорили о живописи Брусиловского, я, как бывалый завсегдатай его мастерской, придавался высокопарным пересказам/описаниям хранящихся там картин, а Сергей с Натальей слушали. И тоже мне что–то говорили.
А ночью мне вдруг приснился очень странный сон.
Большой, страниц так на пятьсот, альбом Брусиловского. Цветной, вроде тех шикарных изданий, которые Сергей покупал на книжной «туче» и малая часть которых до сих пор хранится у нас с Натальей.
Только, в отличие от всяких там «Галереи Питти» и «Музеев Ватикана» купить подобное издание с репродукциями художника из города Сврлдл было примерно тем же самым, что приобрести альбомы Магритта или Дали,
НЕРЕАЛЬНО,
именно, что — сон!
В котором я сидел в уютном и очень удобном кресле, за большим, длинным, черным столом, и при свете небывало яркой настольной лампы бережно перелистывал плотные, тяжелые, чуть лоснящиеся страницы, наполненные смачной, непривычной, бередящей душу живописью.
Там было что–то, что я уже видел у Миши в мастерской.
А было то, чего никто и никогда не видел, зато мне вот удалось, и я был счастлив, о, как я был счастлив в том далеком, почти что забытом сне!
Утром я первым делом позвонил Сергею, рассказать ему про то, что мне привиделось ночью.
— Подожди, — перебил он меня, — тут мне знаешь что приснилось…
Он сделал паузу, а потом как бы на одном дыхании выпалил:
— АЛЬБОМ БРУСИЛОВСКОГО!
И мне почему–то отчаянно захотелось заплакать.