Полудевы

Максим же не молился. В то время как Жюльен Сюберсо в минуты острого страдания находил утешение в благочестивых воспоминаниях своего детства, когда он был набожен, и воспоминания эти разогревали его сердце, не совсем огрубевшее в мире разврата, Максим, напротив, такой скромный, ведший правильную жизнь, воспитанный в религиозных началах, не молился, потому что утратил веру… Едва став мужчиной, он утратил веру, подобно тому, как у иных людей без видимой причины падают волосы, не причиняя никакой боли. Непроницаемая тайна кроется в этом веровании, которое по своей воле, одних воодушевляет, других покидает, извращает воспитание и наследственность по капризу, которого ни предвидеть, ни избежать невозможно. Максим был неверующий до такой степени искренно, что ему даже не приходило на мысль молиться; в этом было бесспорное доказательство его атеизма. Потеряв окончательно основание к противодействию, Максим пришел к тому, что и должно было случиться: последнее письмо решило его участь. В письме, напечатанном пишущей машиной, говорилось:

«Вы положительно не хотите ничего видеть и собираетесь жениться на такой твари! Это письмо будет последним от лица, принимающего в вас участие: берегитесь! Если вы не ребенок или не сумасшедший, приходите сегодня, в субботу, от пяти до шести часов в улицу Бом и ожидайте у железной калитки, второй от аллеи Персье. Что вам стоит посмотреть? Никто об этом не узнает, если несправедливо то, что мы вам сообщаем; и тогда вы окончательно убедитесь»…

Таинственный корреспондент, мужчина или женщина, подписавшийся: «Пруденс», был вероятно, хороший психолог. Два аргумента заставили Максима решиться; один касался менее благородных чувств: «Никто не узнает». Второй аргумент представлял надежду на возможность освобождения: флакон морфия, который предлагают, говоря: «После укола вы не будете страдать…» В пять часов он был на улице Бом и увидал ту, которую принял за Мод. Час с четвертью прошел, пока Максим дожидался ее возвращения и столько времени он считал ее в объятиях Сюберсо. Пять четвертей часа – пять веков? Вовсе нет. Время это не было ни долго, ни коротко; собственно говоря, это и не было время; тут не существовало никакой последовательности: он не испытывал пытку каждую прожитую секунду… Можно вообразить себе после этого состояние духа несчастного, когда он убедился своими глазами, что женщина, вошедшая к Сюберсо, не была Мод. Не только он убедился на этот раз, но одним ударом все было разъяснено и за прошлое: за Мод принимали совершенно другую женщину. В анонимном письме было сказано справедливо: сильнее поверить и убедиться Максим не мог бы.

И это, по видимому, романическое приключение не было то, что мы, по неведенью причин, называем случаем. Подобно всем профессионально сладострастным людям, Жюльен, зная неопределенность свиданий с Мод, и что она не всегда могла явиться, имел послушных ему поклонниц, готовых предстать по первому зову и наполнить мучительные часы его одиночества. Как только Мод дала знать, что она не будет, он телеграфировал Жульетте Аврезак, или вернее мадемуазель Дюклерк, их любезной посреднице, и молодая девушка покорно явилась, счастливая неожиданным свиданием, которого давно не доставлял ей Жюльен.

В этот вечер Максим вернулся в отель «Миссионеры» совершенно опьяненный счастьем, в лихорадке, граничившей с безумием. Мать и сестра ожидали его к обеду за маленьким столом в общей зале Рез де Чаус, между старыми дамами в белых чепцах, добрыми сестрами и бородатыми господами в сутанах, – обыкновенными посетителями отеля.

Максим поцеловал обеих женщин с такой нежностью, которой они давно не видели от него; они просияли, повеселели почти так же, как он сам: они нашли снова сына и брата. Вся присутствовавшая публика почтенных господ, вероятно, была поражена такой веселостью троих гостей за обедом, – обыкновенно безмолвным, – за которым теперь, и особенно в четверг, день малого покаяния, осмелились откупорить бутылку шипучего вина с удивительной этикеткой, на которой было священное изображение и надпись: «Настоящее шампанское Святой Жозеф».

По счастью для Максима, радостное настроение его прошло не скоро; сомнение исчезло. В сердце его горело желание преклониться перед Мод и открыть ей свою тайну, чтобы вымолить прощенье. Ни под каким видом не согласился бы он сохранить этот грех в тайне. Лихорадка его прошла на другой день, когда он открылся Мод.

Они скрепили примирение поцелуем, на который девушка сама добровольно согласилась. День окончился также спокойно; все способствовало этому: и ясное небо, и веселые лица, и надежда на счастье, в котором все должны принять участие. Войдя в свою семинарскую комнату, Максим и не старался заснуть, желая продлить блаженство этой ночи, нарушаемой тихим благовестом с соседних колоколен и переполнявшим его сердце давно ожидаемым счастьем. Утренние сумерки голубым светом осветили окна, когда он, наконец, уснул.

В тот же самый час Сюберсо, возвратившись домой разоренный и спокойный, закрывал глаза, отягченные сном, в котором как наяву сверкала одна уверенность: «Замужество ее не состоится…»

Глава 13

Неотступная мысль: «Свадьба не состоится, не должна состояться!» – была единственным лучом света в голове Жюльена при его пробуждении; все остальное было – бессмысленным мраком. В таком угнетенном состоянии рассудка находятся невольные маньяки-мономаны, которых в настоящее время так старательно изучают; они встают поутру, выходят, идут прямо… к самоубийству, краже, убийству; их влечет какая-то таинственная сила и они поистине невменяемы. Но наука еще не все сказала, так как она берет предметы для наблюдений в народе, где различные мании проявляются очень просто, – она умолчала, о том, что почти все эти господа, живущие жизнью борьбы, удовольствий, искусственных волнений, составляющими суть современной столичной жизни – жизни больших городов, то есть больших рынков денег, славы и разврата, почти все носят в себе зачатки бессознательной мономании. Часто приходится удивляться необыкновенно быстрой развязке: муж наилучшей репутации убивает любовника своей жены; пистолетный выстрел прекращает жизнь жуира, который делает «ликвидацию» себя после того, как присутствовал в гостях на вечернем чае с банальными разговорами, после невинного покера в клубе; или грязное падение важного лица после тридцатилетней выдержки.

У Жюльена появилась идея фикс как можно скорее встретить Мод или Максима, или, если можно, обоих вместе и вызвать катастрофу. И ему вспомнились слова Гектора: «Максим каждый день приезжает к завтраку… с утренним поездом…» – С этой минуты имя и место Шамбле стали его импульсом, точкой маниакальной идеи. Он оделся довольно скоро: он больше не раздумывал, не рассуждал и не страдал. Страшная невралгия его души как-то притупилась, если не совсем замерла. Так как он особенно, и непривычно рано позвонил слуге, то тот в удивлении спросил его:

– Позвольте спросить, господин, не будете ли вы драться?

Жюльен довольно весело улыбнулся и ответил:

– Нет, Констан, я только еду за город.

И он говорил правду, потому что и сам не знал в эту минуту, что будет далее.

Опуская часы в жилетный карман, он увидал, что было несколько минут десятого. «Я спал всего три часа. Констан прав, еще очень рано…» Механизм его памяти отлично работал и хорошо служил его импульсу: он помнил, что поезда отходят каждый час пять минут и каждый час тридцать пять с Северного вокзала. «Я приеду немного рано, к половине одиннадцатого. Что за беда?» Он хотел быть там, стать как можно скорее между Мод и Максимом. «Да… увидеть Шантеля». Инстинктивное чувство формулировалось в его сердце. Увидеть Максима зачем? Чтобы убить его? Умолять? Убедить? Он еще не знал, что скажет. «Надо увидать его» было для него такой же неоспоримой формулой, как и другая: «Мод не должна выйти замуж».

Он приехал на Северный вокзал за несколько минут до отхода поезда, в девять с половиной часов. Публики было еще мало; он сидел один в своем отделении. Когда поезд тронулся, Жюльен стал размышлять. Его умственный взор незаметно свыкался с яростью его идеи фикс, ослепившей его сначала. Он начинал действовать, и уже видел с полной отчетливостью то, что собирался сделать.

Меньше чем через полчаса он будет на станции Шамбле. Он припоминал ее внешний вид: маленькая станция, красновато-желтая, расположенная почти одна посреди долины, обильной лесом… переход, о котором говорил ему Гектор, тропинку, под деревьями, ведущую к решетчатой калитке. Там проходил обыкновенно Максим. Поджидать ли ему его, подобно вору, на этой дороге? Но против такой низости тотчас возмутилась его природная порядочность. «Нет… так невозможно… Я могу поджидать его на станции. Ведь, должен же он пройти мимо меня». Вслед за этим он подумал, что Максим, может быть, приедет в экипаже… На это инстинкт возразил: «Нет… он придет по железной дороге… я увижу его…» И тотчас решил, что ему делать: ожидать на станции прибытия поезда, смешаться с приехавшими пассажирами и совершенно просто подойти к Максиму… Ведь, они знакомы… Что произойдет между ними вслед за этой встречей – Жюльен еще не знал. Втайне он надеялся, что, Шантель сделает какое-нибудь неосторожное движение, словом – что-нибудь, что дало бы предлог к дуэли. О! Драться с ним! Убить его, убить! Покончить все безвозвратно, одним ударом шпаги! Лихорадочное воображение его направилось теперь в другую сторону; он видел перед собой грудь рубашки противника, скрещенное оружие. Кому предстояла подобная встреча с ненавистным ему человеком, тот поймет этот грубый животный порыв, эту жажду чужой крови. Несколько дюймов лезвия в легкое или сердце и конец, препятствие устранено, дорога открыта. Жюльен страстно желал этого; он точно влюбленный предвкушал наслаждение; пробуждение для него было печально, когда остановка поезда призвала его к действительности. Он прибыл в Шамбле.

Время прошло скоро: в ожидании следующего поезда, в ходьбе взад и вперед по маленькому залу или по платформе, выходящей к лесу; он ни на минуту не переставал думать о предстоящей встрече с Максимом. Это обыденное явление, часто повторяющееся во сне, или в бреду, когда человек беспрестанно возвращается к одному и тому же предмету, терзающему его сердце; то же бывает и наяву относительно неизбежного события, от которого зависит будущее… В последние минуты ожидания Жюльену казалось, что все слова, которыми он должен будет обменяться с Максимом, уже известны заранее, как роли двух выходящих на сцену актеров. Он решил сохранить полное самообладание, быть вполне корректным, воспользоваться первым нетерпеливым движением жениха Мод, чтобы прервать разговор, затем уехать в Париж для выбора двух секундантов и оружия. Однако драться с Максимом было для него равносильно уверенности убить противника, и не потому, что он был отличный стрелок, а по той решимости к человекоубийству, которая должна будет возбудить его энергию на месте поединка. Такое преимущество имеет перед противником тот из двоих, который воодушевлен желанием после, так или иначе, встретить ее, будет ли он убийцей или падет сам.

Но действительность имеет свойство разбивать весь этот лихорадочный бред. Так, приготовившись к встрече с Максимом, затем получасовым ожиданием его, Жюльен был застигнут совершенно врасплох, когда прибывшие пассажиры стали выходить через быстро открытые двери вагонов. Максим первый увидал Жюльена на платформе, выходящей к лесу, когда он стоял там, в состоянии гипнотизма, рассеянный, застывший на одном месте. И он, действительно, представился Максиму каким-то призраком его враждебной судьбы, ставшим на дороге, ведущей его к Мод, с желанием преградить ему ее. Такова была первая мысль Шантеля, но он тотчас изменил направление ее… «Ну, конечно, он меня ожидает… по тому делу… маленькой Аврезак». Влюбленная до безумия молодая девушка, вероятно, узнала его, пожаловалась своему любовнику, и тот пришел требовать удовлетворения. Он не обратил внимания на то, что времени для этого ушло слишком много, и место было совершенно не подходящее. Сомнения у него на этот счет не было. Не надо забывать, что Максим в эту минуту был убежден в невинности Мод и верил, убедившись собственными глазами, что Сюберсо был любовник Жюльеты Аврезак. Он подошел к Жюльену: