Полуночная тень

Шли дни, решётка на окне разболталась, прутья легко вытаскивались при желании; но что делать дальше, мальчик не знал. Только если, рассчитывая на удачу, дождавшись Белой ночи, под взглядом Персефоны, ползти, цепляясь волчьими когтями за скользкие камни, а после резать руки и ноги об острые скалы.

Существовала одна проблема, из-за которой план оставался запасным: чтобы ползти по стене, необходимо быть человеком, а неполное выборочное обращение требовало куда большей концентрации, чем обычное или неполное перевоплощение всего тела. Как пытаться согнуть мизинец на левой руке – безымянный палец тоже наполовину согнётся. Легко полностью быть человеком и поддерживать такой вид, как легко распрямить ладонь. Проще простого стать волком целиком и оставаться в серой шкуре, точно сжать кулак и держать его. Когда вспыхивают эмоции, проявляются отдельные волчьи повадки и части, точно также слегка сгибаются пальцы от напряжения или, наоборот, в расслабленном состоянии. Можно изменить отдельную часть тела – не так тяжело сложить изощрённую фигуру, как поддерживать её долгое время – пальцы начинало сводить, рука уставала, разум отвлекался, и фигура распадалась. Так же с транформацией: либо обращённая частично рука становилась лапой, либо вновь преображалась в человеческую ладонь.

Персефона не могла помочь с концентрацией, только сам Реми мог контролировать своё обращение, поскольку родился истинным от двух оборотней-волков. Всё, включая свободу и жизнь, зависело от умений Реми, именно поэтому он старался придумать другой план. Он боялся, что не сумеет поддерживать частичное обращение, иногда тренировался в своей камере ночами, и всё больше понимал, что на этот план лучше не рассчитывать.

В скором времени Товер Пост вновь посетил Хаген, на этот раз решив исполнить проповедь о своём кровавом боге боли Ярсисе: о том, как много страданий приносят в мир негодяи, вроде здешних заключённых, и как редко они по справедливости расплачиваются за это; о том, как познание боли превозносит над миром и раскрывает в человеке неведомые доселе способности; о том, что через боль можно постичь всё, в том числе мир и стать с ним одним целым, получив бессмертие.

– Боль никогда не лжёт, в ней наше спасение от нас же самих, от иллюзий, что мы питаем. Боль освобождает нас, раскрывает нашу истинную сущность, именно в боли и заключён мир. Причинять боль другим – естественно для человека, но только те, кто познал ту же боль, становятся возлюбленными бога моего Ярсиса. Иначе обмен не равноценен и кара постигнет еретиков.

Слабые люди убегают прежде, чем их постигнет удар, а сильные продолжают бороться, от этого переживая самую глубокую и нестерпимую боль. Через эту боль, они познают гармонию с собой и миром. Только придя к гармонии с самим собой, человек может испытать наслаждение от боли, разделив её с тем, кому её причиняет. В этом Ярсис, – Хаген вещал задушевно и настойчиво, его слова, сказанные уверенно, представали единственно истинными. Всё это напоминало гипноз, или насильственное убеждение. Культист, как заядлый пахарь обрабатывал мозги людей, перекапывал все их жизненные и моральные устои и затем в мягкую рыхлую почву сажал семена своей веры. И люди верили, иначе откуда в рядах культистов столько народа? Тупое стадо обработанных людей шло за пастухом, за лидером, в данном случае за Хагеном.

Стоило Реми прислушаться к словам культиста, как он находил в своей жизни отголоски учения и боялся: боялся, что Хаген прав, что боль правит этим миром, и лишь боль истинна, а всё остальное – иллюзия, созданная неким страшным разумом. Оборотень затыкал себе уши, бормотал слова песен Персефоне и всячески пытался отстраниться от воздействия культа Ярсиса. Он не хотел верить в боль, не хотел становится культистом, и особенно сильно мальчика пугала перспектива быть похожим на Хагена. И всё же слова проникали сквозь заткнутые уши и оседали тяжким грузом в сознании Реми. Его на протяжении всей недолгой жизни сопровождала одна лишь боль, физическая, духовная, моральная, так может, настала его очередь делиться ею? Нести боль другим?

Под конец проповеди один из заключённых выпрыгивал из штанов, чтобы Хаген взял его с собой и сделал культистом. Альбинос долго думал, задавал на первый взгляд простые вопросы о боли и Ярсисе, об их месте в мире и готовности к действиям в защиту своей веры со стороны человека. Заключённый отвечал, стараясь звучать как можно искренней, и, наконец, Хаген объявил, что забирает преступника с собой. В тот день культист Ярсиса ушёл с двумя заключёнными вместо одного: приговорённого на смерть, коего ему отдали стражники, и того, что сам просился.

– Зря он это, – раздался едва слышный голос из соседней с Реми камеры.

– Что? – уточнил мальчик.

– С Хагеном ушёл, – объяснил мужчина за стеной.

– Наоборот! – приободрился оборотень. Вот шанс выбраться из Товер Пост и не пытать удачу с когтями и мокрой стеной. – Это же выход. Можно притвориться, что уверовал и хочешь до людей донести всю эту боль и ты на свободе. Хаген, небось, и не заметит, если одного фанатика вдруг не станет, – Реми проникся ловкой задумкой, ушедшего заключённого и попытался отстоять идею.

– Да, он не заметит…

– Аха-ха-ха, ему и не придётся замечать, – перебила соседа женщина с хрипящим голосом, залившись смехом.

– Как думаешь, парень, почему мы все так не делаем? Не додумались? Ха! Если бы. Может Хаген и глуп, но не в том, что касается его веры – он насквозь видит притворщиков. Мужик может, и правильно ответил на все вопросы, но Хаген видит глубже, для него Ярсис святое. Вот ты, парень, во что веришь? – неожиданно сменил тему мужчина из соседней камеры, как раз в тот момент, когда мальчик начал понимать к чему тот клонит.

– В Персефону, – не подумав, брякнул оборотень, и пожалел о своих словах. Все люди знали, что Персефону превозносят только оборотни и разная нелюдь.

– Хэ, – сосед хмыкнул, но продолжил. – Вот представь, что кто-то начнёт тебе распинаться, как он верит в Персефону, чтобы ты для него что-то сделал, услугу какую или спас его, но ты доподлинно, по глазам видишь, или чуешь нутром, но знаешь, что человек этот врёт. Что бы ты с ним сделал? Он врёт, но так старается тебя убедить, что верит, – добавил мужчина, после своего вопроса.

– Дал бы ему в челюсть! – плюнул Реми, до которого стал доходить смысл слов соседа.

– Но это ты. А что Хаген сотворит с малым? Думаю, на Карнавале Боли будет настоящее представление. – Сосед из другой камере задумчиво почесал бородёнку, но этого никто не увидел.

– Но как же тогда выбраться из этой тюрьмы, – еле слышно прошептал Реми.

– А кто выбраться не хочет? Но только чтобы потом жить долго и счастливо, а не подохнуть, как жертвенный козёл, – сказал мужчина голосом скрипящим, словно когтём царапали стекло. – Отсидишь тут тихо свой срок, и выпустят тебя. Не кипешуй.

– Я должен убить одного человека. Чем скорее я это сделаю, тем лучше! – яростно прошипел оборотень, вспоминая Хаарта, лицо его исказила злоба.

– Если нужно кого-то убить, следует обращаться в гильдию убийц, – если бы мальчик видел своего соседа через стену, он бы заметил, как тот пожал плечами.

– Я хочу сделать это сам, своими руками. Хочу увидеть, как мучается этот человек, как страдает, – ядовито произносил каждое слово Реми.

– Хе, – похоже, злость мальчика только забавляла мужчину, – много ли ты знаешь о том, как довести человека до настоящих страданий?

– Самый большой спец в этом, видать Хаген, – огрызнулся оборотень.

– Это верно, но чтобы стать его учеником, надо уверовать до кончиков волос в эту хрень про боль и Ярсиса. Или, – многозначительная пауза, – пойти в гильдию убийц.

– А там учат? – задал вопрос мальчик, и тут же сам мысленно на него ответил. Откуда-то же берутся новые наёмники.

– Учиться убивать людей у учеников Хагена, – громко засмеялась женщина и зашлась тяжёлым сухим кашлем.

– Нет доказательств, что оно так. Это было двести лет назад, – парировал ещё один заключённый с другой стороны галереи.