Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)

Когда к нему вернулась способность видеть, он обнаружил еще одно окошко в стене, правее и выше первого. Он подпрыгнул и на мгновение увидел пустую комнату, огромный кинопроектор и стопки коробок с лентами. Он почти не слышал громких звуков. Он почти не слышал громких великанских голосов, наполнявших зал. Он снова подпрыгнул и в течение краткого мгновения борьбы с тяготением снова увидел пустую комнату и работающий киноаппарат, услыхал сквозь стекло слабое гудение.

Приземлившись, он уже знал, что там никого нет. Кинопроектор работал сам по себе. Кино шло само по себе. Кинотеатр был таким же, как и весь город. Машины, вещи, предметы — все здесь было покинуто людьми. Он повернулся, ударился о спинку кресла, потерял равновесие и плашмя рухнул на пол. Луч света менял свою яркость по мере смены эпизодов на экране. В пустом зале гулко отдавались голоса и музыка. Голоса великанов. Музыка оркестра из миллиона музыкантов. И что-то в юноше сломалось.

Дверь маленького чуланчика на периферии сознания, куда человек складывает все свои страхи, спеленутые по рукам и ногам, чтобы можно было управлять ими, распахнулась настежь, и ужасное содержимое хлынуло в мозг, нервы и мускулы взбунтовавшимся ночным кошмаром.

Юноша вскочил на ноги, захлебываясь слезами и криком. Он рванулся по проходу, выскочил в дверь и ринулся вниз по лестнице.

Он был на нижних ступеньках, когда увидел человека. Тот спускался навстречу ему по лестнице в дальнем конце вестибюля, которую юноша раньше почему-то не заметил. У юноши не было ни времени, ни желания приглядываться к незнакомцу. Он бросился к нему, краем сознания отметив, что и тот кинулся ему навстречу. В те краткие мгновения, понадобившиеся ему, чтобы пересечь вестибюль, лишь одна мысль была в его голове: не упустить незнакомца, не дать ему скрыться. Следовать за ним всюду, куда бы тот ни пошел. Прочь из этого здания, прочь с этих улиц, прочь из этого города, потому что теперь он знал, что должен уходить отсюда.

И с этой мыслью он с размаха врезался в зеркало. Высокое, в рост человека, зеркало на стене вестибюля. Ударил в него всеми ста семьюдесятью фунтами своего веса. Зеркало словно взорвалось, рассыпавшись на тысячу осколков. Когда к нему вернулась способность соображать, он понял, что лежит на полу и смотрит в те маленькие кусочки зеркала, что еще оставались на стене. В них сто порезанных изумленных юношей глядели на то, что осталось от зеркала. Он поднялся и на заплетающихся ногах, словно пьяница по палубе корабля, плывущего по бурному морю, побрел прочь из кинотеатра.

На улице было темно и туманно. Асфальт был влажен. Уличные фонари, окутанные туманом, напоминали маленькие луны. Юноша побежал по улице. Он запнулся о стойку для велосипедов и плашмя упал на асфальт, но в то же мгновение вскочил на ноги, продолжая свой безумный, слепой, бездумный бег в никуда. У аптеки он споткнулся о бордюр и снова со всего размаха упал лицом на асфальт, лишь на какое-то мгновение удивившись тому, что еще в состоянии чувствовать боль: острую и резкую боль, пронзившую тело. Но только на мгновение. Он уперся ладонями в асфальт, заставляя себя подняться, и опрокинулся навзничь.

Какое-то мгновение он лежал, закрыв глаза. А потом открыл их.

Кошмар ломился в его мозг, и ледяной холод разливался по всему телу. Он закричал. И увидел смотрящий на него глаз: огромный, больше человеческого торса. Немигающий холодный глаз смотрел на него, и юноша уже не мог прекратить свой крик. Он вскочил на ноги, бросился в парк и промчался по нему живой сиреной. Вслед ему с витрины окулиста смотрел большой нарисованный глаз: холодный, немигающий и неживой.

Юноша упал, ударившись о фонарь, и вцепился руками в столб.

Пальцы нащупали панель с кнопкой, вцепились в нее и, чуть помедлив, начали нажимать. Снова и снова. Надпись над панелью гласила:

«Нажмите перед тем, как переходить».

Он ничего не знал об этой надписи. Он знал лишь, что должен нажимать эту кнопку, и он нажимал ее снова и снова, а свет светофора на перекрестке становился то красным, то желтым, то зеленым, повинуясь кровоточащим пальцам юноши, который все жал на кнопку и все бормотал что-то полуосмысленное:

— Пожалуйста… пожалуйста… кто-нибудь… помогите. Помогите мне кто-нибудь. Пожалуйста. Пожалуйста. О Господи… помогите же мне кто-нибудь! Неужели никто не поможет? Никто не придет… не услышит?..

Комната телеконтроля была темной. В свете небольшого экрана вырисовывались силуэты мужчин в форме. На экране был по пояс виден сержант Майк Феррис, сравнительно молодой человек, в комбинезоне, который все нажимал и нажимал кнопку справа от экрана.

Голос его бормотал в темноте комнаты, умоляя, чтобы кто-йибудь помог, услышал, пришел. Плачущий, молящий, упрашивающий голос человека, чьи тело и мозг обнажены и брошены на плаху, бормотал монотонно и неразборчиво (так слышишь разговор, если приложишь ухо к замочной скважине).

Бригадный генерал поднялся. На лице его было напряжение, вызванное долгим и внимательным наблюдением за экраном. Он был явно недоволен видом и словами сержанта. Голос его тем не менее звучал спокойно и уверенно.

— Олл раит, отключите его и ведите сюда, — скомандовал он.

Подполковник справа от генерала протянул руку, нажал кнопку и произнес в микрофон: — Выпустите дублера!

Люди, сидевшие в огромном высоком ангаре, вскочили на ноги и побежали к угловатому приземистому металлическому боксу в центре помещения. Распахнулась металлическая дверь. В нес вошли два сержанта и военврач. Провода и датчики были осторожно отсоединены от тела сержанта Ферриса. Врач пощупал его пульс, поднял веко и заглянул в расширенный зрачок. Приложив ухо к груди, послушал гулкие удары уставшего от чрезмерной работы сердца. После этого Ферриса осторожно положили на носилки.

Врач подошел к окруженному свитой генералу, глядящему на лежащее на носилках обессиленное тело.

— Он в полном порядке, сэр. У него было нечто вроде галлюцинаций, но сейчас он вполне вменяем.

Генерал кивнул.

— Я могу поговорить с ним?

Военврач кивнул, и восемь затянутых в форму людей направились к носилкам, цокая подковками башмаков по бетонному полу ангара. На левом плече каждого была эмблема, указывающая на их принадлежность к Подразделению Космических Технологий ВВС США. Они приблизились к носилкам, генерал нагнулся и внимательно посмотрел в лицо сержанта Майка Ферриса.

Глаза Ферриса были теперь открыты. Он повернул голову, встретился взглядом с генералом и слабо улыбнулся. Лицо его было изможденным, бледным, заросшим. На нем отчетливо читались следы мучений, одиночества, страданий, причиненных более чем двумя сотнями часов заключения в металлической коробке. Вот именно так выглядел после шока каждый тяжелораненый, виденный генералом.

И хотя он не знал Ферриса… точнее, не знал лично, ибо до того, как дать добро на эксперимент, тщательно изучил все шестьдесят машинописных листов его дела, теперь он чувствовал, что знает его очень хорошо. В течение более чем двух недель он пристально наблюдал за сержантом по телевизору, изучал его более тщательно, чем когда-либо один человек изучал другого.

Генерал напомнил себе, что сержант заслужил медаль. Он сделал то, чего до него не делал никто. Он оставался в одиночестве в течение двухсот восьмидесяти четырех часов во время инсценированного полета на Луну в коробке размером пять на пять, в которой в точности воспроизводились все условия полета. Датчики и сенсоры передавали информацию о самочувствии «космонавта». Они измеряли его кровяное давление, контролировали сердечную деятельность и интенсивность дыхания. Кроме того, они дали цепную информацию о точке, в которой человек может сломаться, о пределе, после которого он уже не в состоянии выносить одиночество и начинает искать пути борьбы с ним. Это был тот самый момент, когда сержант Феррис начал нажимать сигнальную кнопку.