Полуночные тени

— А это мы сейчас проверим, — главарь соскочил с коня и шагнул к сараю.

Бабушка стояла у него на пути, и он, взяв ее за плечо, с силой толкнул в сторону. Бабуля ударилась о стенку сарая, сползла на землю и осталась лежать. Покатился в сторону подойник, растеклась по траве белая лужица. Отлетел прочь, скуля, с маху поддетый сапогом Серый. Наемник рванул из ножен меч и хорьком-переростком скользнул в сарай.

Словно со стороны я услышала свой крик; и поняла, что кинулась туда, к ним, лишь когда кто-то сжал мою руку — чуть плечо не вывернул! — и пробормотал виновато:

— Погоди пока…

Погодить?! Там бабушка моя лежит без движения — уж не насмерть ли эта мразь ее зашибла?

— Отпусти, — прошипела я, — хуже будет. Или забыл — кто на лекарку руку поднимет, того…

— И чей же у вас туточки конь боевой? — вынырнул из полумрака сарая наемник. Не найдя там врага, он вовсе не казался обескураженным; скорее довольным, словно того и ждал. Сощурил глаза, вперил в меня колючий взгляд. — Уж не ты ли, лапушка, на эдаком красавце катаешься? Хватает силенок в узде держать?

И тут я озверела.

— Ты! — заорала я. — Забыл, что на тебя боги смотрят?! На лекарку руку поднял, быть тебе прокляту вовек, в жизни и в смерти, мразь!

— Умолкни, — главарь шагнул ко мне, и за напускной насмешкой в лице его проступила непритворная злоба. — Много болтаешь, цыпонька. Еще слово, и…

Да нужен ты мне больно, с тобой препираться! Сказала уже все, что хотела сказать. Пришел черед делать.

Никогда еще я не причиняла зла ни людям, ни зверью. Ну что ж, рано ли, поздно, всему приходится учиться. А кто умеет успокоить, сможет и напугать.

Страх и злость — мне не пришлось долго искать их в себе. Того и другого было с избытком. Оставалось лишь выплеснуть наружу — беззвучным криком, понятным любой бессловесной твари. Всполошились куры, с шумом рванули прочь, подальше, лесные птахи. Шарахнулась мышастая кобылка державшего меня парня, испуганно взвизгнул каурый меринок, вскинулся, сбросив неумеху-ополченца, гнедой низкорослый жеребчик. Ну же! Страх и злость. Еще. Больше. Заплакала в сарае Злыднюшка, разнеслось над поляной злое ржание Анегардова вороного, наемничий жеребец ответил на вызов, вскинулся и замолотил копытами в заманчивой близости от хозяйской башки. Главарь повис на поводьях, усмиряя коня. Ржание, визги, ругань и вопли ввинтились в уши, добавляя суматохи. Отлично. Дальше само пойдет. Оказывается, паника — это как стронуть со склона неустойчивый валун: достаточно одного крохотного усилия.

— Прекрати! — главарь, бросив поводья, подскочил ко мне, схватил за плечи, тряхнул так, что зубы клацнули. — Прекрати, или ты труп! Ну!

Я испугалась, правда испугалась. Этот человек — самый обычный мужчина с косым шрамом от виска до подбородка, сильный, злой, пахнущий потом, кожей и железом, — оказался намного страшней звероглазых клыкастых нелюдей, пьющих кровь. Не удержавшись, я тоненько всхлипнула. И — ответом на мой ужас — смирные крестьянские кони его отряда словно взбесились. Я закрыла глаза, но… ох, даже если бы удалось еще и уши заткнуть, все равно, наверное, я знала бы, что происходит сейчас перед нашим домом. Хорошо, если просто в лес поубегают, а то ведь и перетопчут хозяев насмерть…

Стой, Сьюз, ты что, жалеешь их?! Не надо.

Наемник сжал мои руки, стиснул — оба запястья уместились в одном его кулаке. Шею кольнуло холодом.

— Прекрати это, девчонка. Успокой их, или я, Воином клянусь, успокою тебя. Навек.

Безумие захватывало, захлестывало с головой. Я и не заметила, как ушел страх.

— Звериную матерь проси, — выдавила я. — Мне их уже не успокоить.

— Ты выбрала, — прорычал он, и холод лезвия на шее сменился горячей струйкой крови — пока тонкой, но… — Сначала я убью тебя, а после гляну, кого вы с бабкой прятали. Думаю, мне хорошо за него заплатят. Или, может, — голос его упал до вкрадчивого шепота, — все же будешь благоразумна? Кто он тебе, чтоб за него гибнуть? Лекарка и ворожейка, да еще такая лапушка, везде устроится.

Наверное, он бы и вправду меня убил. Силы вытекли из меня, выплеснулись, как вода из разбитого кувшина — все одним махом. Мне как-то сразу, резко и вдруг стало все равно. Наверное, я и смерти бы не заметила… Но в тот миг, когда остатки чутья взвыли — спасайся! — похожая на ураган сила оторвала от меня чужие руки. Ударил по лицу тугой ветер, швырнуло наземь, надвинулся спасительный сумрак забытья, — но я еще успела открыть глаза и увидеть, как плещет на траву кровь из разорванного горла наемника.

— Что ж мне с вами со всеми делать-то? — вздохнул Зигмонд. — Замок на ушах стоит, Гарник с ума сходит, мне б туда скорей мчаться, а тут трое лежачих без защиты. Да ведь если всерьез заварится, с меня одного толку мало… И в целебных чарах я смыслю не больше, чем ваш знаменитый мэтр Курж в защитных.

Сверкнули в невеселой ухмылке песьи клыки нелюдя, и я попыталась улыбнуться в ответ. Значит, это он был, Зиг…

Я с трудом подняла руку, ощупала повязку на горле — тугую, мешающую дышать, и почему-то неприятно мокрую. Поднесла ладонь к глазам, долго рассматривала измазанные кровью пальцы. Способность думать возвращалась в звенящую пустотой голову медленно и неохотно. Зиг. Трое лежачих. Бабушка?

— С бабушкой… что? — прошептала я.

— Головой ударилась, — ответил Зигмонд. — Сильно. Спиной тоже, но там не так страшно, все цело, поболит и перестанет. Я ее уложил, примочку холодную сделал, — а больше ничем и не помогу, не умею.

Я неловко отерла пальцы об одеяло. Что-то важное нужно было сообразить, и поскорее, но что? Я тоже, что ли, головой ударилась?

— Как Анегард у вас оказался?

Анегард, вот что!

— Зиг… там две кружки, напои… пить ему надо. Обе. — Как же трудно говорить! — И на кухне… на печке… как закончится…

— Понял, — кивнул нелюдь. — Сейчас гляну.

Я закрыла глаза. Плохо, ох, как все плохо! Надо встать. Надо разобраться, что с бабушкой и чем ее лечить, надо сделать свежие отвары для Анегарда, надо сообразить подходящий для них обед. Анегарду повязки, наверное, пора сменить, смогу ли сама? Надо выйти, проверить, что со Злыдней, Серым и Анегардовым вороным, как перенесли панику куры — небось, половина передохла от эдакой жути! А если там так и валяется этот… с разорванным горлом? А остальные?..

Столько дел, а у меня сил — еле шевелюсь!

Шаги Зигмонда, твердые, по-хозяйски уверенные, отдавались болью в голове. Но при этом — успокаивали. Я держалась за них, как тонущий — за протянутую с берега дружескую руку. Идет на кухню, возвращается… возится у постели Анегарда… бормочет что-то себе под нос, снова выходит…

И — тишина…

Не знаю, скоро ли я забеспокоилась — время как будто перестало существовать, замерло и затаилось, отодвинутое в сторонку. Но, когда совсем уж невмоготу стало вслушиваться в тишину, я села, опираясь на руки, и разлепила глаза.