Полутьма
Шрифт:
— Мы все живем в тени смерти, Джошуа. Цель нашей жизни — принять эту неизбежность, чтобы мысль о смерти не уничтожила нас. Мы должны как-то смириться с фактом нашей смертности. — Тен Ли помолчала, не сводя с него раскосых глаз. — Ты не сможешь принять мысль о собственной смерти, Джошуа, если не смиришься с мыслью о смерти тех, кого ты любил… если ты будешь цепляться за эту… эту фантазию.
— Это все, что у меня есть, — прошептал он, глядя на нее.
— Это все, что у тебя есть, потому что ты не хочешь с этим расстаться.
Прошло несколько секунд, и когда Беннетт снова поднял глаза, он увидел, что Тен Ли выскользнула из каюты, оставив его
Он быстро вышел из каюты и направился к помещению с криогенными камерами. Крышка с готовностью открылась при нервом же прикосновении, и он лег в камеру. Его тело содрогнулось от прикосновения подкожных контактов. Подумай Беннетт об этом раньше, он бы, возможно, не лег в камеру с такой готовностью, но он хотел лишь одного, и через пару секунд он отключился.
Потом ему казалось, что он видел сны, однако в анабиозе это невозможно. Работа мозга прекращается совершенно, и все обменные процессы тоже. В памяти у Беннетта остались лишь образы, которые нахлынули на него во время пробуждения, когда он, приходил в себя; эти сны приснились ему за несколько часов, пока он понемногу возвращался к реальности два месяца спустя.
В этот период пробуждения он видел калейдоскоп разрозненных образов: отца, почему-то одетого в серый ВР-комбинезон и идущего за гробом Эллы; потом саму Эллу в пижаме, которая бежала по пустыне и лихорадочно рылась в горячем песке в поисках своего похороненного дневника. При этой картине Беннетту стало так больно, что из горла его вырвался крик. Он быстро сел, стряхнув с рук массажные устройства, выдернул ноги из мягких обволакивающих тканей и сел на краю камеры, обхватив голову руками и тяжело дыша.
Он знал, что прошло два месяца, но ему казалось, что он ушел из своей каюты и лег в криогенную камеру пару минут назад. У него ныли все кости, и он чувствовал жуткую усталость.
Беннетт встал, придерживаясь за стену, чтобы не упасть. Перед глазами все плыло; в голове пульсировала острая боль, как при мигрени. Спотыкаясь, он поплелся из комнаты в коридор, к душевой кабинке.
Горячие водные иголки вернули онемевшему телу чувствительность. Беннетт потянулся, стараясь унять боль в мышцах. Он почувствовал, что кочет есть и пить. Постояв под сушилкой, Беннетт надел чистый летный костюм и взял из кладовки поднос с самоподогревом, уставленный тарелками с едой. Он поел в своей каюте. Ему очень хотелось вызвать образ Эллы, однако он уговорил себя, что получит больше удовольствия от разговора с ней, если сначала пройдет с Тен Ли все рутинные проверки.
После душа и еды ему полегчало, и он пошел в кабину управления. Тен Ли сидела перед иллюминатором в позе лотоса, воззрившись на потоки звезд.
Беннетт силился понять, изменилось ли что-нибудь в пространстве, окружавшем корабль. Ему показалось, что световые звездные потоки здесь не такие интенсивные, а их разноцветье чуть менее яркое. Хотя… трудно сказать. Звездолет по-прежнему еле слышно гудел на одной басовитой ноте, которая воспринималась скорее не на слух, а отдавалась в солнечном сплетении постоянной слабой вибрацией.
Тен Ли увидела отражение Беннетта в иллюминаторе и, не поворачиваясь, бросила:
— Привет, Джошуа.
Казалось, прошло всего две минуты после их разговора
в каюте. Беннетт Подумал, заговорит ли она о его отношениях с голограммой Эллы, и тут же напомнил себе, что для Тен Ли прошло уже два месяца. За это время у нее было о чем подумать, кроме него.— Я время от времени проверяю, как там Мак, Джошуа.
— Ну и как он?
— Спит как младенец, — улыбнулась Тен Ли.
Она распрямила нога, встала и забралась на пилотское кресло.
— Мы одолели больше половины пухе к крою галактики, Джошуа.
— И как прошел полет?
— Спокойно. Я многое поняла. Медитация в космосе — отличная вещь. Она помогает лучше постичь суньяту.
— Рад за тебя, — пробормотал Беннетт. — Может, займемся проверкой?
Они на час погрузились в работу, зачитывая друг другу цифры и данные. Все шло по плану: звездолет не отклонился от курса, шел с небольшим опережением, и двигатели Шульманна-Диеринга работали а оптимальном режиме. Примерно через шесть недель корабль должен был войти в звездную систему G5/13.
Закончив проверку, Беннетт отпихнул от себя изогнутый в виде подковы пульт и потянулся.
— Тебе действительно не было здесь скучно одной, Тен Ли?
— С какой стати? — спросила она.
— Не знаю… Ты не чувствовала себя одинокой? Она покачала головой:
— Я никогда не чувствую себя одинокой, Джошуа. Одиночество — это одна из ваших странных западных концепций.
— И тебе никто не нужен?
— Я стараюсь жить так, чтобы ни от кого не зависеть.
Беннетт подумал о том, как часто одиночество душило его до полного остервенения, словно клаустрофобия. Он вспомнил свою жизнь после смерти Эллы, когда у него не было никого, кто бы вонял его и посочувствовал. Как только ему удалось выжить — и не сойти с ума?
Он взглянул на Тен Ли:
— Ладно, я тебя оставлю. До встречи через шесть недель.
Она не ответила. Ее взгляд был прикован к космической пустоте.
Беннетт пошел в свою каюту, сел на койку и посмотрел на модуль. Он немного поговорит с Эллой, потом несколько часов просто поспит, а потом уже отправится в криогенную камеру.
Он протянул руку и нажал на пластинку панели.
Элла лежала на полу каюты, глядя в потолок. На ней было светло-зеленый халат, который показался Беннетту смутно знакомым. Он с ужасом вспомнил, что это больничный халат.
— Джошуа, — тихо промолвила она.
— Что, Элла?
— Мне плохо.
Он ошеломленно смотрел на нее. Элла была совсем не похожа на ту хорошенькую голограмму с личиком эльфа, которая обычно появлялась перед ним. Лицо ее было бледным и исхудалым, в огромных глазах плескалась боль.
— Джошуа, — сказала она снова со страхом в голосе.
— Вставай, Элла! Кончай эти фокусы!
В голове у Беннетта все смешалось. Модуль никогда раньше не выкидывал ничего подобного. Элла всегда излучала здоровье, энергию и оптимизм. И тут ему в глаза бросились ее волосы — редкие и спутанные, через которые просвечивала кожа.
Беннетт сполз с койки и уселся на поду рядом с ней. Больше всего на свете ему хотелось взять ее за руку и утешить. Но слова от наплыва чувств застряли в пересохшем горле.
— Я знаю, что со мной, Джошуа. Мы все не вечны, правда?
— Элла…
— Мне было хорошо с тобой. Тебе тоже, верно? Все эти наши разговоры… Твои рассказы про космос… И то, что ты взял меня с собой на день рождения… Это было здорово.
— Ты поправишься, Элла, вот увидишь! Ты поправишься!
Она вяло улыбнулась.