Полведра студёной крови

Началось всё с того, что менквы вдруг и сразу будто растворились в клубящейся снежной взвеси. Вот только что были, и нет их. Однако ни радости, ни успокоения это не принесло. Наоборот, как было и в том недавнем сне, меня охватил лёгкий мандраж, постепенно переходящий в панику. Поджилки затряслись и вошли в резонанс с вибрирующим от знакомого звука воздухом. Ткач вцепился зубами в воротник своей кацавейки, а барышни захрипели и попытались зарыться в сугроб под волокуши. Урнэ это худо-бедно удалось, а её товарка вдруг отскочила в сторону и на четвереньках быстро-быстро почесала как раз туда, откуда нарастал рокот. А там, над качающимися верхушками елей-великанов восходило Оно, словно чёрное глянцевое солнце, поглощающее белизну тайги.

Никогда бы не подумал, что тьма может слепить глаза. Сквозь прищур грозившее вот-вот взорваться глазное яблоко всё-таки зафиксировало нечто огромное, с треугольной головой-наростом, плавно переходящей в плечи. Иссиня-чёрная кожа, казалось, сейчас лопнет от мощи, распирающей эту тварь изнутри. Циклопические размеры завораживали даже на таком большом расстоянии, а пронзительные жёлтые глаза стремительно сокращали его, давая почувствовать себя той самой трепыхающейся в паутине мухой из давешнего сна.

Ездовая уже почти скрылась в белом мареве, когда я опомнился и, ткнув своего напарника стволом дробовика в рёбра, рванул в глубь леса. Ткач не заставил себя упрашивать и зашуршал лыжами вслед за мной. Урнэ заметно отстала. Оглянувшись в очередной раз, я едва не упал, увидев, как сноп алых брызг из разорванной на куски безымянной ездовой окропил заснеженные еловые лапы. Рокот между тем постепенно ослабевал, тогда как страх, наоборот, всё больше сковывал движения.

Больше не оборачиваться! Чёрт с ней, с Урнэ, чёрт с этим Ткачом! Тем более со шмотом, оставшимся на волокушах. Сейчас главное – оторваться от этого непонятного и смертоносного.

Поднявшийся буран подталкивал в спину, словно живой, и, как всё живое, стремящийся быстрее убраться вон из этих мест. Белая пелена создавала иллюзию защищённости, завывания ветра поглощали непонятные звуки, монотонный ритм лыжного хода успокаивал. Страх отпустил. Отпустила нас, похоже, и тварь. Ткач бежал за мной, не отставая, хорошо держа темп, а вот Урнэ нигде не было видно. Эта ездовая, хоть и была самой выносливой, и двигалась быстрее остальных, пешком угнаться за лыжниками всё равно не смогла.

Да и мои силы подходили к концу. Укрывшись от ветра на дне балки в небольшой пихтовой роще, мы с Ткачом расположились так, чтобы видеть друг друга и одновременно держать каждый свой сектор. Жизнь научила, что следующая порция неприятностей прилетает как раз тогда, когда расслабляешься, посчитав, что всё хреновое уже позади и на сегодня ничего подобного произойти с тобой больше не может.

Привалившись спиной к стволу и отдышавшись, я сорвал варежки и принялся растирать коченеющие пальцы. Вместе с вечером на эту неприветливую к таким, как мы, бродягам землю наступает не только темнота, но и лютый мороз. Пора уже было подумать о ночлеге, пусть он и имел неплохие шансы стать последним. Перспектива околеть в сугробе меня никогда не прельщала, а значит, нужно идти. Тем более что вон на пригорке маячит башка Урнэ, и эта зараза идёт себе вразвалочку, будто её только что выгнали пинками из палатки после долгого сна. Двужильные они, эти манси, что ли?

– Ты видел? Я ему в лоб целый рожок засадил, и хоть бы хны! – вывел меня из состояния задумчивости голос Ткача.

– О чём ты, Алексей?

– Как так «о чём»?

– Не могу припомнить ни одного выстрела в сторону этого громилы.

– Какого нахер громилы? Бредишь? Он же ростом чуть выше тебя.

– Постой, постой. Эта тварь… её треугольная башка была выше самой высокой ёлки. Чёрная такая с жёлтыми глазами…

– Глаза да. И пасть с тремя рядами зубов. Но только невысокий он и прозрачный весь такой, и… склизкий, что ли. Очередь сквозь него прошла. Как в желатин. Я видел.

– Хорош пиздеть. Не стрелял ты. – Я начал уже по-настоящему злиться. Вместо ответа Ткач отсоединил рожок и кинул его мне.

– Хм… – потряс я пустым магазином от его «калаша» и швырнул обратно. – Чудно. Похоже, эта тварь являлась нам в разных обличьях. Но эту проблему мы с тобой решим сразу после того, как найдем, куда кинуть свои кости на ночь. Вставай, простатит заработаешь.

…Не знаю, как в былые, довоенные времена, но нынче помощь ближнему – большая редкость. Как там говорилось?.. «Помирать будешь, стакан воды никто не подаст»? Окстись, милейший. Будешь помирать – разуют, разденут, поимеют и сожрут. Альтруизм? Хлебосольство? Элементарное гостеприимство? Нет, не слыхали. Нынче человек – это в первую очередь рот. Лишний рот. Тем приятнее было получить столь щедрый подарок из прошлого.

В охотничьей избушке нас будто бы ждали. Заботливо сложенные в углу дрова, топор рядом, обёрнутая холщёвой бумагой коробка спичек, увесистый куль соли, рассыпавшаяся трухой пшёнка в расползающемся бумажном пакете, пыль в жестяной коробке, бывшая когда-то травяным чаем, и даже свечи. Большая часть этого добра нашлась в незапертом сундуке, помимо которого интерьер составляли наспех сложенная печка, пара похожих на пни табуреток, нары в дальнем углу, проржавевший жестяной светильник и деревянная бадья.

Что удивительно, избушку эту, расположенную неподалёку от замёрзшей реки, по которой мы тащились из последних сил, нашёл вовсе не глазастый Красавчик и даже не я, а бубнивший себе что-то под нос Ткач. В скачущих лучах своего фонаря он заметил несколько деревьев, на верхушках которых явно не случайно были обрублены все ветки. На ближайшем из них мы обнаружили старый, едва заметный затёс. Ещё несколько таких манили в глубь леса или, наоборот, предупреждали о чём-то.

Сам домик издалека выглядел как большой сугроб, и если бы не кривая печная труба из проржавевшей насквозь жести, можно было спокойно пройти мимо. Но, хвала случаю, не прошли.

На коллегиальном совете мной было принято единогласное решение провести под этой хоть и ветхой, но всё же крышей текущую ночь и следующие сутки, чтобы немного отоспаться и избавить вымотанные организмы от угрозы нервного истощения. Хотя, сказать по правде, покой нервишкам не светил.

Никогда бы не подумал, что заскучаю по так ненавистной прежде рутине. Когда сидишь в своей арзамасской берлоге долгими зимними вечерами во время починки сапог или приготовления нехитрой стряпни, мозг услужливо заполняет пустоту ненужными воспоминаниями и бестолковыми фантазиями, развлекая по мере сил своего хозяина и позволяя скоротать время. Спокойно и безмятежно.

Здесь, в тайге, такое поведение жителя твоей черепной коробки приравнивается к дезертирству. Нельзя с отсутствующим видом перебирать пожитки или медитировать, точа нож, когда за каждым кустом может притаиться двухголовое трёхметровое уёбище, а там, за холмами, шастать давешнее жёлтоглазое чудо. Совершенно непонятно, кто и где выскочит в следующий момент и чем всё это кончится. Конечно, ежедневное обустройство места ночлега остопиздело и мне, и Ткачу до колик, чего уж говорить о заготовке дров два раза в сутки, но из рутины это занятие превратилось в опасный и непредсказуемый геморрой. Даже посещение отхожего места напоминало теперь боевую операцию на территории противника. Ходили всегда по двое – один гадит, другой бдит. Для такой интимной процедуры Урнэ в напарники не годилась, а вот в лес я её с собой взял. Пусть крутит башкой во все стороны, пока рублю дрова.