Полвека на флоте (со страницами)

[99]

диру крейсера я допустить не мог и, не моргнув глазом, доложил:

— Командир дал подробные указания, мне все ясно, вопросов нет.

Белинский покосился на меня и понимающе улыбнулся.

Как потом выяснилось, Н. Н. Несвицкий всех новичков принимал так: молча накладывал резолюцию и отсылал к старпому. Конечно, от такой встречи настроение не поднималось. Выручал комиссар Г. Н. Кедрин: приглашал к себе, долго беседовал с молодым командиром, говорил о Несвицком, что человек с характером, но добрый, справедливый, а главное, отличный моряк.

Работа по достройке корабля была на редкость интересная, я с утра до вечера пропадал на заводе. Помогал устанавливать штурманские приборы, вместе со старшинами изучал рулевое устройство, системы его переключения. Пожалуй, только на заводе можно вот так, своими руками ощупать каждый винтик. В море это не удастся.

Наконец корабль готов. Готовимся к ходовым испытаниям. В те годы на ходовых государственных испытаниях кораблем командовал сдаточный капитан завода. У машин и механизмов стояли тоже заводские рабочие и инженеры. Мы, военные моряки, только смотрели и учились. И, конечно, каждый в оба глаза следил, как работают вверенные ему механизмы и приборы — ведь мы принимали их от завода. Сдаточным капитаном был П. И. Клопов, бывший морской офицер. Он отлично управлял крейсером и самым тщательным образом знакомил Н. Н. Несвицкого с характером нового корабля. Испытания прошли хорошо, и после окончания внутренней отделки жилых помещений был подписан акт о вступлении крейсера в состав флота. В торжественной обстановке мы подняли военно-морской флаг, гюйс и вымпел.

^{КРЕЙСЕР «ЧЕРВОНА УКРАИНА»}

Экипаж переселился на корабль. Приятно было входить в помещения, где еще слегка пахло краской и лаком, где все блестело новизной. Кают-компания, каюты и матросские кубрики выглядели нарядными и праздничными. В машинных отделениях многочисленные и разноцветные трубопроводы блестели эмалью, сияли и кожуха турбин, залитые ярким светом. Настроение у всех приподнятое, праздничное…

[100]

Крейсер вошел в строй флота, но это был еще, можно сказать, ребенок, который все должен начинать с первых шагов. Для учебы требовалось время и большая работа. Огромный коллектив корабля должен был, как слаженный оркестр, приобрести стройное звучание.

Испытания начались сразу же. Ночью командир приказал пробить пожарную тревогу. Еще в казарме составлены были все необходимые расписания. Тревога подняла людей, все быстро оделись, заняли боевые посты, протянули пожарные шланги… а вода из них так и не потекла. Кто-то что-то не так перекрыл, кто-то ждал приказания, а оно не поступило. Словом, не получилось. Утром Несвицкий собрал нас и, как всегда говоря чуть в нос, объявил:

— Сгорели все. Понятно? Механикам и командирам рот выяснить, в чем дело. Сегодня тревогу повторю…

Вот и весь разбор учения. Командир ушел, а старпом еще долго драил нас с песочком. Еще крепче досталось некоторым от старшего инженер-механика Василия Артемьевича Горшкова.

И долго еще не все получалось, как надо.

Новый крейсер вошел в состав отдельного дивизиона эскадренных миноносцев, которым командовал Ю. В. Шельтинга. Крейсер был единственным на флоте современным кораблем этого класса и, естественно, привлекал внимание начальства. У нас на борту поселился штаб дивизиона, и его специалисты стали вникать во все наши дела. Командующий флотом, или, как тогда значилась эта должность начальник Морских сил Черного моря, В. М. Орлов поднял на крейсере свой флаг и даже встал на учет в нашей партийной организации, чтобы ближе знать жизнь экипажа. Ну, а за комфлотом потянулись и флагманские специалисты, и работники политаппарата. Есть меткая народная пословица: «У семи нянек дитя без глазу…» Так было и с нами. Мы сами еще не разобрались в своем хозяйстве, а тут с утра и до вечера только и знай встречай да провожай начальство и отвечай на его вопросы.

На первую нашу артиллерийскую стрельбу съехались все. Сыграли боевую тревогу, высокие гости вместе с командованием крейсера перешли в боевую рубку. Тесно стало — не повернуться. Все толпятся у узких щелей амбразур, разглядывая щит — на длинном тросе его та-

[101]

щил большой морской буксир. Легли на боевой курс. Командир по переговорной трубе запрашивает старшего артиллериста А. А. Григорьева, находящегося на посту управления огнем:

— Как дистанция?

Григорьев — знающий артиллерист, но его частенько нервы подводят. Слышим его дрожащий голос:

— Товарищ командир, не могу взять дистанцию, дальномер сильно трясет.

Я стоял рядом с Несвицким. Он посуровел и очень четко, словно по буквам, бросил в переговорную трубу:

— Перестать трястись! Слышите?!

— Есть, перестать трястись!

Все невольно улыбнулись, хотя мы, молодежь, в душе даже пожалели нашего тихого Александра Алексеевича Григорьева.

Отдано приказание открыть огонь, нажата была уже кнопка ревуна сигнала, по которому производится залп, когда рулевой Колсанов крикнул:

— Руль не работает!

Командир приказывает мне устранить повреждение.

Но какое повреждение, где его искать? Мечусь от одного механизма к другому. А орудия уже ухают, все вокруг гремит. Инженер-электрик М. И. Денисов отталкивает меня в сторону, бросается к рулевым моторам. Оказывается, все из-за пустяка: перегорел предохранитель. Руль снова заработал. Корабль за это время отклонился всего на каких-то три-четыре градуса, но этого было достаточно, чтобы все наши снаряды легли не у щита, а поблизости от буксира, который начал истошно гудеть.

Стрельба была сорвана. С верхнего мостика гремел баритон Орлова:

— Безобразие!

Попало и нам с Денисовым. Однако о нас забыли, как только приступили к торпедным стрельбам. Проводили их в Евпаторийском заливе, где помельче. Стреляли из подводного торпедного аппарата. Его устройство было явно неудачным. Установлен он был в корпусе перпендикулярно борту корабля, и на большом ходу выстреливаемая торпеда испытывала сильное боковое давление, что не только влияло на точность стрельбы, но могло привести и к поломке торпеды. А нашему старшему минеру О. В. Нарбуту вдобавок почти всегда не везло. И на

[102]

этот раз торпеда вылетела из аппарата, и больше мы ее не видели. Несколько часов сопровождавшие нас сторожевые катера обшаривали залив, а торпеду так и не нашли. Для корабля это всегда ЧП, и недовольство начальства было беспредельным. К вечеру крейсер стал на якорь на Евпаторийском рейде. Настроение у всех мрачное. Когда наступили сумерки, к борту крейсера подгребла маленькая шлюпка, и сидевший в ней молодой милиционер прокричал:

— Товарищи моряки! Уберите с пляжа вашу машинку, она лежит и шипит, всех курортников разогнала…

На палубе воцарилась тишина, вахтенный начальник С. А. Капанадзе не рисковал сразу доложить командиру о непонятном происшествии. Но пришлось все же. Немедленно послали катер. На пляже лежала наша торпеда, около нее толпились мальчишки. И на всем пляже — ни одного курортника. Торпеду доставили на корабль. ЧП было ликвидировано.

Начальство призадумалось, что же с нами делать дальше? Комфлот пришел к совершенно правильному решению: он приказал всем штабам покинуть корабль, и сам тоже съехал на берег. Крейсер для отработки всей своей сложной организации был предоставлен в распоряжение командира. Больше не нужно было каждый вечер возвращаться в базу, чтобы начальство могло съехать на берег. Мы теперь базировались в различных бухтах и на рейдах недалеко от Севастополя. Днем и ночью выходили на стрельбы, решали и другие задачи. Через месяц наш крейсер стал настоящим боевым кораблем, он прекрасно стрелял, отлично проводил все корабельные учения. Ничего больше не заедало и не перегорало, стреляли мы по щиту, а не по буксиру или курортникам на пляже. И свои первые горести, а их было куда больше, чем здесь рассказано, мы вспоминали потом вечерами в кают-компании под дружный и веселый смех.