Поляки и литовцы в армии Наполеона

На улицах и площадях были накрыты столы, провозглашались тосты за будущую независимость, за храбрую армию, за великого Наполеона, с французами целовались, братались, поили их – и кончилось тем, что солдаты спьяна совершили ряд неблаговидных поступков, сразу охладивших общий энтузиазм».

На следующий день неаполитанский король Мюрат «с необычайной пышностью вступил со своей свитой в Варшаву верхом, сияя раззолоченными мундирами, разноцветными султанами, золотыми и серебряными нашивками». Этот наполеоновский маршал любил блеск, и даже в битвах выделялся экзотическими нарядами, заметными издалека. От смерти Мюрата спасало, пожалуй, только то, что противники желали его непременно захватить в плен, но не убить. «Во всем костюме самым замечательным был султан – трехцветный, развевавшийся всегда в самых опасных местах битвы, – рассказывает Потоцкая. – Поляки, восхищенные подобной храбростью, с радостью заменили бы этот славный султан польской короной».

Несостоявшийся священник, волей случая получивший неаполитанскую корону, Мюрат был очарован аристократизмом польского князя, который оказал ему самый блистательный прием. Так как Мюрат любил все блестящее, то в письме к Наполеону охарактеризовал Юзефа Понятовского с самой положительной стороны.

Тем временем, в Познань прибыл сам Наполеон. Поляки почему-то не проявили должного энтузиазма при его встрече. Возможно, им изрядно насолили своей наглостью уже прибывшие французские войска, а может быть они были разочарованы тем, что не услышали от первого же француза, что Польша отныне независима.

По словам графини Потоцкой, «было решено послать ему навстречу депутацию, но сделать это было не так-то легко. Все выдающиеся люди страны оставались в своих поместьях, выжидая исхода события, а находившиеся под властью русского императора держались в стороне. Перед ними был опыт прошлого, и они отлично знали, что маленький неосторожный поступок повлечет за собой конфискацию имущества.

Наконец вышли из затруднительного положения, послав навстречу победителю трех незначительных лиц. Наполеон своим орлиным оком сразу оценил эту депутацию и обратился к ним с банальной речью, в которой не было ничего, что бы могло поддержать надежду, появившуюся с его прибытием.

Принц Мюрат все же дал понять властям, что император вступит в город с некоторой торжественностью, хотя бы для того, чтобы послать блестящую статью в «Монитер». Тотчас же принялись воздвигать триумфальные арки и колонны, готовить иллюминацию и сочинять поэтические надписи, но все эти приготовления оказались напрасными: Наполеону вздумалось обмануть всеобщее ожидание – он прибыл в четыре часа утра на скверной лошаденке, которую ему дали на последней почтовой станции».

Противоречивые намерения будут часто сменять друг друга в голове Наполеона, когда он ступил на землю самых преданных своих воинов (после французов), сражавшихся за него в Италии, Египте, Испании и на Сан-Доминго. Генерал Жомини описывает исторический момент от лица Бонапарта:

«Новый театр войны открылся передо мною; мне суждено было увидеть эту древнюю страну анархии и свободы; поляки ждали моего прибытия, чтобы присоединиться ко мне. Кто знает историю средних веков, тот поймет, какие необъятные выгоды мог я извлечь из Польши; но, чтобы в одно время сделать из нее оплот против России и уравновесить могущество Австрии, надобно было восстановить ее вполне. Только продолжительной и весьма счастливой войной мог я этого достигнуть: мои министры не соглашались, что наступило для этого благоприятное время; Талейран, дряхлый и устаревший, вздыхал о своих парижских палатах, и вовсе не желал зимней прогулки в Польшу; он был против войны; но Маре соглашался со мною, видя огромные выгоды и возможность успеха. Обещания Домбровского и Зайончека были увлекательны. Торжественное посольство великой Польши под предводительством Дзялыньского утвердило мои намерения, уверив меня в поспешном наборе войск, так называемой посполиты (род восстания, в котором каждый дворянин садится на коня и ведет известное число своих крестьян)».

Внезапно возникшая надежда окончить дело с Пруссией миром, кардинально меняет планы Наполеона насчет поляков; многолетние надежды преданных союзников с легкостью перечеркиваются:

«Мои приказания были уже готовы, когда записка, поданная мне одним из приближенных ко мне генералов, поколебала мое намерение. Он мне представил самыми живыми красками выгоды заключения союза с Пруссией, которую простить было бы великодушно, и которую можно бы было увеличить всеми польскими землями, присоединенными в последнее время, сохранив этим землям их народность: это было средство получить перевес, которого требовала моя политика и получить его, не подвергая себя превратностям бесконечной войны с Пруссией, Россией и Австрией».

Наполеон вовсе не собирался сражаться с тремя сильнейшими европейскими державами ради того, чтобы создать Польшу. Он готов вернуть Пруссии польские земли и лицемерно доказывает, что этот акт представляет «выгоду для поляков, от слияния их с образованным и промышленным народом».

Предательства поляков не свершилось только потому, что на помощь к прусскому королю спешила русская армия, и прусаки предпочли сразиться с Наполеоном, да и французский император грезил о новых победах над старым врагом. Итак, война вновь разгорелась, а вместе с ее продолжением возросли надежды поляков.

Вечером по приезду в Варшаву Наполеон принял официальную депутацию от польских властей и тех, кто пользовался влиянием в крае. Вся Варшава с нетерпением ждала окончания этой встречи. Депутаты вышли от Наполеона озадаченными, удивленными, разочарованными, но отнюдь не восхищенными. Среди тем, предложенных Наполеоном на встрече, большинство не касалось судьбы Польши. Лишь настойчивее и громче других из уст императора прозвучала фраза, обращенная к полякам:

– Самоотвержение, жертвы, кровь – неизбежны! Без этого вы никогда ничего не достигнете.

«Но в этом потоке слов у него не вырвалось ни одного, которое можно было бы принять за обещание, – разочаровалась вместе с прочими поляками графиня Потоцкая. – Даже самые благоразумные вернулись с этой аудиенции недовольные, но с твердым решением сделать все, что подскажут им честь и любовь к родине.

Не медля ни минуты, все занялись военными делами: набором солдат и пр. Жертвовали все по мере возможности, а то немногое, что оставляли себе, французы не стеснялись брать силой.

Хотя Наполеон и упомянул о недостатке усердия польских вельмож, все же я утверждаю, что ни в одной стране не принесено было с такой готовностью столько жертв, как у нас.

Редкий день не приносил известия о каком-нибудь добровольном приношении. Когда оказался недостаток в деньгах, мы послали всю нашу серебряную посуду на монетный двор».

Наполеон, долгие годы использовавший мужественных польских воинов, стал холоден с поляками, когда вступил на их землю. Причина была и в том, что пришел час решать судьбу польских земель, оказавшихся под властью Наполеона. Правильнее было отдать их народу, заслужившему право на родину кровью на полях битв, но большая политика не позволяла совершить благородный, справедливый и вполне логичный поступок. И Наполеон, овладевший центральной Польшей вместе со столицей, обвиняет… поляков в том, что они не добились собственной государственности:

«Несмотря на благородный порыв, произведенный мною в Познани и в Варшаве, поляки не оправдали вполне моих ожиданий. Характер этого народа пылкий, рыцарский, легкомысленный: у них все делается по увлечению, ничего по системе. Их восторг силен; но они не умеют ни направить, ни продлить его. Те, которые последовали за моими знаменами, показали чудеса храбрости и преданности. Я плачу им здесь долг моей благодарности; но как нация, Польша могла более сделать. Это произошло не от людей, но от обстоятельств. Если бы Польша имела более сильный и более многочисленный средний класс, то она бы восстала за нас в массе. Может быть, если бы дали полякам другой план и систему, и опору более твердую, нежели саксонский дом, то они со временем успели бы сохранить самостоятельность и независимость своего отечества. – После многочисленных обвинений в адрес поляков, Наполеон наконец-то отыскивает собственную вину за эту неразрешимую ситуацию (как истинно великий человек, он способен признать и собственные ошибки). – Не в моем духе было делать вещи вполовину; но я так действовал в Польше, и впоследствии раскаялся. Впрочем, в моем политическом положении едва ли можно было поступить иначе».