Поляна, 2013 № 02 (4), май

— У меня матушка, знаете какая богомолица, о чем хотите упросит. Я накажу ей за вас молиться, потому что вы мой спаситель…

— Да с чего ты взял? Чего тебе от меня надо?!

Ефрейтор утер слезу, дернул кадыком и, готовясь рухнуть на колени, взмолился:

— Не посылайте меня завтра…

— Вот тебе раз! А кого ж я вместо тебя пошлю?

— Да мало ли водителей, товарищ майор… А мне никак нельзя в горы ехать… Мне сон приснился, у меня предчувствие… Ведь я молодой. Я жить хочу…

— Ах вот оно что… А другие, по-твоему, жить не хотят?

— Товарищ майор, я родне напишу, чтоб отблагодарили…

— Что?!

— Довольны будете.

— А это, парень, трибунал…

— Да я и в горах-то не был ни разу… Дорог не знаю…

— Поведешь вторую машину.

— Мне и ехать-то нельзя… Я болен…

— Ах ты болен?! Ну, это совсем другое дело. Раз ты болен, ступай в санчасть. Но имей в виду: не выздоровеешь до завтра, — свои же выведут ночью за ворота и расстреляют…

— Как расстреляют? За что?

— За трусость.

— Товарищ майор…

— А будешь ныть, отправлю служить на дальний кордон. Там что ни день — стрельба. Тебе сколько осталось?

— Полгода…

— Вот и считай.

— Товарищ майор…

— Все, я сказал!

Горцы, устав от войны, переходили на сторону федералов. Многие сдавали схроны с оружием. За схронами в горы ездили оперативные группы. В этот раз схрон ожидали большой, снарядили две грузовые машины.

Узнав, для чего требуются машины, начальник автохозяйства, тучный кавказец, всплеснул руками и запричитал:

— Э, слушай! Где я тебе машины возьму? У меня каждая на счету. Половина в ремонте, другая половина — на месяц вперед все рейсы расписаны. Где возьму машину? Нет у меня машин!.. Он думает: ему одному машина нужна! Он думает: другим не надо! Вместо ответа Казаков сунул под нос кавказцу удостоверение ФСБ. Глаза начхоза широко раскрылись. Когда же он увидел нацеленный ему в лоб пистолет, то зажмурился, а Казаков тихо сказал:

— Я тебя прямо сейчас здесь шлепну. Никто даже не спросит: за что? Понял? Завтра мне нужны две машины. Если хоть одна из них окажется сломанной или водитель заболеет — расстреляю за саботаж.

— Понял, слушай… Все понял, — залепетал начальник. — Зачем так? Можно же объяснить, слушай. Не волнуйся, будет тебе машина. — Я говорил — две.

— Хорошо, хорошо, будет две. Ты один будешь ездить… Все остальные пешком ходить будут… Вах, зачем сразу не сказал, что такой большой командир?

Ночью ефрейтор Свирин не спал. Не спал и его друг Федя Маслов, веснушчатый рыжий парень.

— Завтра ехать? — сочувственно спросил Маслов.

— Ага. Майор — зверь…

— А если заболеешь?

— Сказал: пристрелит за трусость. Свои же ночью выведут и пристрелят… Маслову хотелось помочь другу отвертеться от опасной поездки.

— Может, колеса проткнуть? — предложил он.

— Ты что! Догадается…

— Тогда, может, руку сломать?

— Чего?

— Скажешь — поскользнулся. Случайно. Лучше в гипсе походить месяц, чем жизнь потерять.

— Это как же?

— Ключом по руке — и готово! Давай руку…

Свирин закатал рукав гимнастерки. Маслов вынул из ящика с инструментами гаечный ключ.

— Погоди! Синяк останется, — сказал Свирин. — По синяку раскусят.

— Забинтуем руку, чтоб синяка не было, — нашелся Маслов. Полотенцем туго перебинтовали руку от локтя до кисти.

— Ты вот что. Ты зажмурься. А то я так не могу… — попросил Маслов.

— Ладно. — Свирин зажмурился, вытянув забинтованную руку перед собой. — Ну, что не бьешь?

— Сейчас, примеряюсь…

— Бей давай! Ну! — Маслов с размаху саданул ключом по руке Свирина. — А-а-а-у-у!

— Ну что, как?

— Больно…

— Пальцы шевелятся?

— Ага…

— Значит, не сломал. Давай еще раз…

— Пошел ты… Себе ломай! Костолом нашелся… Скотина…

Наутро два «Урала» и уазик выехали из части. В уазике везли боевика. Случись что — его бы немедленно расстреляли. Первый грузовик вел контрактник Гусев зубоскал и шутник. Второй — ефрейтор Свирин. Перед отъездом Гусев подбадривал:

— Ты, главное, если боевиков увидишь, сразу кричи: «Аллах акбар!» Они подумают, что это свои, и стрелять не станут. А если рванут фугас, то ты, когда тебя в воздух подбросит, смотри сверху, где «духи» прячутся, и когда приземлишься, беги в другую сторону. А еще лучше, автомат держи при себе, пока лететь будешь, сверху их всех перестреляешь…

Вернулись к вечеру. Свирин лихо выпрыгнул из кабины, строго зыркнул на подскочившего Маслова.

— Ну что? Как было? — спросил Маслов.

— Что было, то было, — небрежно бросил Свирин, ступая новой, молодцеватой походкой. — Окопались тут, крысы тыловые…

Гаджибек

— Заходи, дорогой, — распахивает дверь Гаджибек, — проходи, сейчас кушать будем.

В доме светло, жена готовит обед, режет салат, рядом племянник Султан. Прислали его из города на перевоспитание.

— Ну что? — спрашивает Гаджибек жену.

— Сейчас, — отвечает жена.

— А он? — кивает Гаджибек на племянника.

— Помогает…

— Э-э… Проходи, дорогой, — ведет он гостя в комнату.

Комната большая, на стенах ковры, на коврах дорогие кинжалы и портреты Гаджибека. Тут и Гаджибек с саблей в черной бурке и папахе на коне, и Гаджибек с гранатометом на танке, и Гаджибек возле боевого вертолета… Гаджибек — гордость семьи, опора рода, защитник и воин. Черные как смоль волосы, горящий взгляд, орлиный профиль. Это сейчас ему пятый десяток, сединой окрасился волос, морщины легли у глаз, уж не скачет он по горам да ущельям; жена, дети, и живот у Гаджибека. Но для городской родни он прежний Гаджибек, грозный Гаджибек, огонь, а не человек. Вот и определили к нему нашкодившего племянника.

— Присядь, дорогой, сейчас все будет… А мы с тобой пока выпьем, — говорит Гаджибек гостю, — выпьем и поговорим. Так?.. Нравишься ты мне, но сердце болит за тебя. Для кого один живешь? Одинокий человек — бедный человек. А у тебя добра много… Зачем добру попадать? Женись и живи счастливо, а умрешь — все детям останется… Ты видел моих дочерей? Все красавицы! Выбирай любую… Станешь мне родным человеком… Как сына любить тебя буду…

— Нет, — отвечает гость, — нельзя мне жениться на твоих дочерях. Если породнимся, убьешь меня, и все мое твоим станет… Я тебя знаю, Гаджибек…