Поляна №3 (9), август 2014
Шрифт:
– Тигр, миленький, ну куда ты, ну постой минуточку! – умоляла я непогибшего красавца.
– Ладно, – сказал, наконец, тигр, вздохнул и улегся на холмик.
– Ты прелесть, – кричала я как сумасшедшая, благо никого рядом не было, – какой же ты красавец! Чудо просто!
Тигр посмотрел на меня, слез с холмика, подошел к сетке вплотную и тихо сказал:
– Я вчера, того, наврал малость, мне неловко, я ведь не профессор, – и лизнул мой телефон.
Елена Ительсон Рассказы
Ночные тайны
Каждый вечер родители очень долго укладывали
На уроках, когда было скучно, мальчик думал: – Они торопятся избавиться от меня. Я им мешаю.
Но в чем?
И однажды ночью мальчик тихо лег прямо на пол – под кровать родителей.
Родители тут же выключили свет. И… стали читать книги электронные… каждый – свою. Читали и ругали друг друга, что им отсвечивает текст.
Мальчик лежал на полу, затаившись… Только бы не чихнуть…
Вдруг зазвонил телефон. И папа долго разговаривал со своей мамой. Все время говорил: – Не волнуйся мама. У нас все хорошо. Да… да… И в школе у сына все хорошо…
Папа поговорил. И мама мальчика вздохнула….
И вдруг мальчик чихнул…
– Зачем ты пустил пса? Он будет прыгать в постель…
– А… – подумал мальчик, – значит, пес тут у них вечно околачивается, а я сплю в комнате. И мне иногда страшно. А жаловаться нельзя…
– Пса? – папа встал и открыл дверь. У порога лежал пес…
– А кто же чихает? – спросила мама.
– Я чихаю, я. Ты не узнаешь, – сказал папа и посмотрел под кровать. Он увидел сына и сказал своей жене.
– Так устал на работе. Хочу спать…
Удивительно, но мальчик тоже заснул. Прямо на полу… Под кроватью.
Ночью мама пошла… ну вышла на минуту…
И папа еще раз посмотрел под кровать и спросил: – Хочешь, я перенесу тебя в твою комнату, пока мама не видит?
И не дождавшись ответа, перенес спящего сына на его кровать…
– Что хотел узнать сын? – думал папа и вдруг начал чихать и чихать…
– Я пойду посмотрю, как спит наш сын, – и мама увидела, что сын спит какой-то взъерошенный и одеяло скинул.
– Только бы не заболел. У меня отчет, – подумала мама.
Вернулась и увидела спящего мужа…
– Устал, – подумала она.
Утром папа шепотом объяснял сыну, что такое мужская солидарность: это когда я увидел тебя не там, где ты должен быть и промолчал.
– А потом ты увидишь меня не там, где я должен быть, и тоже промолчишь…
– А где я тебя увижу? На крыше? В небе?
– Нет, это для тебя непонятно, пойдем завтракать.
Так я и не понял, что они меня так рано укладывают спать, – подумал мальчик. – Ну ладно, узнаю потом…
Сашка
И был день. Прекрасный голубой светлый день 70-х. Наши каникулы. И был двор. Не всегда понимавший меня. Но сейчас покорно молчавший – что-то задерживались девчонки со скакалками и резинками.
И была лужа около гаража и помойки. И вдоль лужи ходила молодая соседская собака Жулька. Ее выпускали гулять на целый учительский день (учителя в каникулы тоже работали). За ней следили всем двором. И все равно Жулька иногда успевала съесть какую-то дрянь…
И были голуби – их тогда было очень много, парами слетались на хлебные крошки. Крошки им сыпали все, но больше всех – хозяйка Жуль-ки, учительница Мария Ивановна. В блокаду
она ела столярный клей. Она первая рассказала нам о блокаде. На другой день мы с подругой и сыном Марии Ивановны решили попробовать на вкус столярный клей. Не успели. Нас поймала сама Мария Ивановна. Она не ругала. Сына она била без нас.И была музыка. Из окна соседа. Взрослого соседа. Он каждый день играл «Полонезогинского» – это я произносила в одно слово. Он учился в институте и хотел жениться.
Моей сестре, которая тоже училась в институте и хотела замуж, нужно было только одно – чуть-чуть похудеть (это она так считала). А вот соседу, наверное, чтобы жениться, надо было обязательно хорошо сыграть «Полонезогинского» – так думала я.
У них была сессия. И потому они были дома… Каждый – в своем жилище. И потому я так рано была во дворе. Я не хотела слушаться сестру.
И каждый день зимой и летом, в любую погоду, во двор выходил Сашка. Совершенно взрослый человек с бородой, одетый во все белое (чуть ли не сшитое из простыней). Это чтобы не поехал в транспорте – так объяснили нам. Какой вред мог принести Сашка транспорту, я не знаю до сих пор. Он садился к нам на скамейку и разговаривал с нами, с детьми.
Меня удивляло, что он, взрослый, разговаривал с нами… Однажды я спросила:
– Саша (не могла же я его называть Сашкой, взрослого человека)! А вы кем хотите стать?
– Я хочу в небо, – ответил Сашка.
– Это в космонавты? – переспросила я. – Так на космонавта учиться надо.
– Нет. Мне не надо будет учиться… – Сашка засмеялся.
Проходившая мимо нас соседка закричала:
– Дети! Ну что вы с дураком разговариваете?
– Тетя Клава! А вот вы можете числа в уме перемножать? Трехзначные? – Тетя Клава застыла в ожидании «экзамена». – А он… может. Вот давайте умножим…
– Я – дурак, – сказал Сашка.
Тетя Клава кивнула:
– Дурак. Видишь, даже сам знаешь…
Сашка встал и ушел.
Внезапно раздался крик:
– Уберите этого дурака! Уберите его со стройки!
Сидя на скамейке, я подняла голову. Рядом с нами строили дом. Высокий. (Тень от него навечно сделает нашу квартиру несолнечной.) Шла стройка. Но Сашка оказался на самом верху. Он сидел на кирпичной стене и тихо смотрел в небо. Ровно над ним работал кран. Стройку приостановили. Выбегали мужчины. Кричали. Сашка недвижно сидел на этой кладке и смотрел в облака. Кучевые и перистые – это я научила Сашку. Я же недаром ходила в школу. И Сашка рассматривал их. Но его же выгнали со скамейки. За ним пошел сосед-пенсионер. Еле взобрался, ругал Сашку, уговаривал. Тот оставался сидеть. Больше всего мы боялись, что он упадет со стены. Я подбежала к строителю:
– Можно, я схожу? Он меня поймет. Мы дружим с Сашей…
– Дружим… Еще разобьешься…
– Да мы каждый вечер бегаем по этой («черной») лестнице, – выдала я секрет.
И вдруг строитель согласился. Бабушка, шедшая мимо, перекрестилась.
– Только я пойду одна, – сразу сказала я.
Я поднималась в этот раз очень долго. А дальше я боялась. Нет, не Сашку, а не туда встать и упасть.
– Саша! Это я! Как вам здесь?
– Жарко… Скоро нужно будет уходить. Но я еще не посмотрел на небо… Облака… Девочка! А почему ты здесь? Тебе не страшно? Ведь меня все боятся.