Полярная трагедия

– - Платить будете?
– - спросил хрипловато, чтоб хоть что-то сказать.

– - Будем! Будем!
– - раздалось в ответ несколько девичьих голосов.

Ребята захохотали, один из них, в брезентовой накидке, видно, бригадир, спросил деловито:

– - Время есть? Подсоби, а?.. Выведем, как всем. У нас половина на больничном.

– - Тю! Что так?

– - Дак вода тут без газировки. Животами маемся. Тянем прямо из лужи.

– - Вы что, без понятия?

Бригадир усмехнулся:

– - Намахаешься лопатой, станешь без понятия. Троих уж увезли в Иркутск, кровью изошли.

Юра прыгнул вниз, взмахнув руками; упал, поскользнувшись на вязкой, оттаявшей сверху мерзлоте. Тонкая и желтая, как подсолнух, девчонка засмеялась.

– - Сигает-то, как Икар... Икар, иди к нам, у нас земля мягче!

Девчата захохотали -- все ж отдых. Только одна не улыбнулась, маленькая, белолицая, подпоясанная матросским ремнем. Даже кидать лопатой не перестала. Да силы, видно, кончились -- не добросила доверху, и сырая земля посыпалась обратно.

Юра протолкался вдоль траншеи, взял у нее лопату.

– - Передохни, белянка!

Девчата перестали рыть мерзлую, в комках, неподатливую землю, поглядели на Юру, опершись на лопаты. Одни благодарно, другие -- с удивлением. Только тоненькая, как подсолнух, работавшая без рубахи, в одном лифчике, бросила уязвленно:

– - Рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой...

Юра махал совковой лопатой, наверное, час, не меньше, соскучившись по движению, по работе. Сквозь стенки траншеи просачивалась вода, за ворот падали липкие комки.

– - Перекур, девки!
– - закричал бригадир сиплым голосом.

Девчата развернули бумажные пакетики, достали бутерброды с салакой, консервы из китового мяса, разделили всем поровну.

– - Кому махры?
– - спросил, повысив голос, бригадир.
– - Кому, говорю, махры?

Юра опустился на землю рядом с белолицей. Когда он забрал у нее лопату, она тут же выбралась наверх, натаскала хворосту для костра, а сейчас тащила обугленный артельный чайник. Девчонки так измучились, что не стали выбираться наверх. Ели в траншее.

– - И впрямь как солдаты, -- удивленно-весело сказал Юра.
– - В окопах.

Белолицая не ответила, лишь взглянула на него холодновато и горестно.

– - Как вас звать?
– - спросил Юра неуверенно.
– - Давно вы тут, Стеша?.. Давно?

Она только головой мотнула.

– - А... откуда?

Стеша молчала, вроде кильку дожевывала, потом пересилила себя -- все ж помог человек -- вздохнула:

– - О-ох, не доехать туда, не доплыть! Тысячи две километров, не мене.

– - А я московский!
– - заторопился Юра, боясь, что разговор угаснет.

– - С самой Москвы?
– - откликнулась тоненькая в лифчике.
– - Земеля , значит!

На нее зашикали: в чужой разговор не встревай!

– - Из-под Москвы я. Город Жуковский. Слыхали, Стеша? Самолеты там испытывают.

– - Под ревом, значит, жили, -- сочувственно вздохнула Стеша.
– Последнее дело!.. А приехал почто? От грохота? Иль бросил каку? С ребятенком? Да подале?..

Юра даже руками всплеснул. Боже упаси! Огляделся вокруг, не слушают ли, признался вполголоса:

– - Меня бросили.

– - Иди ты?!
– - Такое изумление появилось в круглых детских глазах Стеши, что Юра, понизив голос до шепота, рассказал, как его увозили в армию, а любовь сказала, что ждать не будет. И точно, не ждала.

Стеша поглядела куда-то вдоль траншеи, в глазах ее была все та же горечь.

– - Не любила, значит.

Юра протестующе взмахнул рукой:

– - Нет-нет, обожглась на одном! Уехал и -- писать перестал. Разуверилась. Вот как! Любят, а бросают?

Сказал, и понял -- сморозил... Стеша прижала худющие пальцы к лицу, как вчера, в парткоме, и кинулась вдоль траншеи, стараясь не всхлипывать; выскочив наверх, заголосила с такой тоской, что все оглянулись в его сторону враждебно.

– - Ты чего?
– - Парень в брезентовой накидке быстро подошел к нему.
– Обидел?

Юра неуверенно затряс головой.

– - Беда!
– - Парень вытащил кисет, затянулся зло.
– - Ясель, понимаешь, нет. С ребенком -- гибель. Без ребенка -- гибель...

– - Как нет?! Не строят?
– - зачем-то шепотом спросил Юра.
– - Почему?

– - Никто понять не может! Какая-то напасть!.. Медведь, и тот ребенка не тронет. А тут, понимаешь, такое. Родила -- пропадай...

Полил дождь, все кинулись под брезент, а когда выглянули, увидели, что работа насмарку. Талая мерзлота оплыла, стенка рухнула, траншею словно и не копали.

Обступили траншею, опустив руки, как свежую могилу. Молча. Молчание прервала матерная брань, изощренная, пакостная, блатная.

– - Агейчев прется, -- хмуро сказал бригадир.

– - Филоните?!
– - прохрипел Агейчев, подбегая.
– - Завтра трубы подвезут, а вы блох давите?! В бога душу...

Рябоватый, во флотских брюках, паренек, объяснил, что произошло.

Агейчев потер раздутое от водки небритое лицо, прохрипел с издевкой:

– - За длинным рублем прикатили?.. Коль вы молодежно-комсомольская бригада, ентузиасты, флаги-митинги, то вы должны выполнять самую низкооплачиваемую работу. И грязную... А ну, давай!

Рябоватый, во флотских брюках, парень, схватил лопату наперевес, как винтовку со штыком, и кинулся на Агейчева. Тот бросился вниз, к котловану, крича диким голосом:

– - Убили! Убили!

Девчата двинулись к общежитию, а Юра, с трудом волоча облепленные землей сапоги, начал спускаться в котлован, к Хотулеву.

Тут мы с ним и встретились, правда, позднее.

Я приехал в котлован на "такси", или на "воронке". Так назывались здесь грузовики с обшитыми фанерой глухими кузовами. "Такси-воронки" доставляли рабочих из деревянного Братска в котлован, в часы пик их брали с боя. Как и автобусы. Я уже решил было остаться, но несколько парней, услышав, что ищу Хотуля, кинули меня за ноги -- за руки в кузов, и я, таранив кого-то головой, приткнулся возле липкого, в глине и растворе, дребезжащего борта.

– - Во!
– - воскликнул старичок в ватнике, усыпанном древесными опилками.
– - Полна церква, негде яблоку упасть, городничий заявился, место нашлось!

В ответ грохнуло хохотом: казалось не от рытвин, от хохота зашатался "такси-воронок". Стало разить сивухой, видать, кто-то утром сильно опохмелялся.

– - Чтой-то на Хотуля лезут, как мухи на мед, -- фальцетом продолжал старичок, ободренный весельем.
– - Надысь телевиденье из Иркутска, хроника какая-то из Ленинграда. Как стал Хотуль с Золотой звездой ходить, так все на сияние, как сороки.