Полынь скитаний

– Ну, не совсем же мы безграмотные…

– Лиза, у нас половина армии не умеет ни читать, ни писать, каждый второй подписывается крестиком, а в Японии – девяносто восемь процентов грамотных, в Англии и Германии – девяносто девять процентов, во Франции – девяносто пять процентов! Зато по штабистам мы впереди всех! У англичан шестьдесят девять адмиралов, у французов – пятьдесят три, у германцев – девять, а у нас – думаешь, сколько?

– Сколько?

– Сто адмиралов! Да ладно бы, пускай сто, но ведь многие из них никогда не были даже капитанами кораблей! Более трети адмиралов уже десять лет как в море не выходили – в Петербурге при дворе подвизаются! И получают адмиральское содержание! А у каждого адмирала куча помощников высших рангов – таких же, как они! Так что у нашего морского ведомства очень слабое руководство…

– Вот как…

– Еще брат пишет: японцы заимствовали у старинных мореплавателей – англичан – лучшие виды боевых кораблей, а мы – у французов скверный вид броненосца. Наши большие крейсеры плохо бронированы, миноносцы уступают японским по вооружению и скорости хода, качество наших снарядов неважное, а личный состав не умеет стрелять и не справляется с современной техникой!

– Как же так?

– А вот так! Брат сравнивал: японские броненосцы все новейшие, только что построены, а у нас новых – раз-два и обчелся! Большинство наших кораблей старше самого старого японского броненосца «Фуджи», а броненосцы «Император Николай I» и «Адмирал Нахимов» такие дряхлые, что им место не в бою, а в музее!

Елизавета Павловна удрученно молчала. Дубровин, наоборот, сильно взволновался.

– Костенька, не волнуйся так! Я уж и не рада, что раззадорила тебя! Может, еще все и обойдется…

– Нет, Лизонька, не обойдется!

Константин Петрович почти не ошибся в своих предсказаниях: после семи месяцев пути на другой конец света российский флот вошел в Цусимский пролив и был почти полностью потоплен в морском бою с японцами. И не только днища кораблей обросли водорослями, не только засолились котлы и разболтались паровые машины, но за семь месяцев плавания отсырели пироксилиновые снаряды и при попадании в японские корабли большей частью просто не взрывались. Японские же снаряды, начиненные шимозой, рвались прекрасно, давали огромные клубы ядовитого дыма и множество мелких осколков, а температура взрыва шимозы была столь высока, что все заливало жидким пламенем, и русские моряки горели заживо.

Затопление русского броненосца

Справедливости ради нужно отметить, что шимоза, называемая в Российской империи мелинитом, уже была опробована русскими, но крайне неудачно: во время испытательных стрельб разорвались пушки и опытная бомба, имелись человеческие жертвы, поэтому разработка нового пиротехнического наполнителя приостановилась (по окончании войны русские стали использовать в качестве наполнителя снарядов тол – он немного уступал мелиниту по мощности, но превосходил по безопасности).

Артиллерийская дуэль предрешила исход Цусимского сражения, так что можно было уже и не пенять на крайне неумелое и неудачное маневрирование русских кораблей, отсутствие должной военной подготовки у матросов и тяжелую контузию командующего вице-адмирала Рожественского в самом начале сражения. Шапками закидать японцев не получилось.

Разгром нашей эскадры был поистине ужасающим: погибли более пяти тысяч русских моряков против ста шестнадцати японских, более семи тысяч оказались в плену, включая двух адмиралов. Были взорваны, затоплены или взяты в плен почти все русские боевые корабли: из тридцати одного только один вернулся в Россию, а три прорвались во Владивосток.

Мирный договор Япония согласилась подписать при полной капитуляции России, в которой уже началась революция.

Врач от Бога

Закончилась Русско-японская война, отшумели революционные бури в России, а Константин Петрович Дубровин все трудился на чужбине и лечил больных.

К моменту приезда в Синьцзян он уже имел за плечами опыт военного врача. В Урумчи Дубровин продолжал расти как доктор, не гнушаясь перенимать самые лучшие умения у русской бабки-повитухи, сибирского костоправа, монгольского лекаря, знатока тибетской медицины.

Гиппократ говорил: «Врач – философ; ведь нет большой разницы между мудростью и медициной». И Дубровин проявлял мудрость не по годам.

С интересом выслушивал он советы бурятского эмчи-бакши [11] Санжая, с которым очень подружился. Высокий, крепкий Санжай с гладким, почти без морщин лицом и узкими умными глазами выглядел молодо, но Дубровин знал, что эмчи-бакши уже за семьдесят. Носил бурят обычно старый дэгэл [12] , стянутый в талии кушаком, синюю рубаху, штаны из грубо выделанной кожи и круглую шапку с красной кисточкой наверху.

11

Эмги-бакши (бурят.) – лекарь-учитель.

12

Дэгэл – кафтан из выделанной овчины.

Рассудительный и немногословный, как и большинство бурятов, Санжай проявлял явную симпатию к молодому русскому лекарю, сочувствовал его положению оторванного от Родины человека, в одиночку отправленного лечить множество чужих ему людей. Приехав в Урумчи, заходил проведать Дубровина:

– Сайн байна [13] , Костя-эмчи-ла! [14]

– Здравствуйте, эмчи-бакши!

– Ваша русская медицина лечит больного с вершины дерева, а наша – с корня. Таблетки даете, признаки болезни снимаете, а корень-то остается. Целитель не должен ставить заплатки на человеческом теле – нужно понять причину болезни, а не лечить ее признаки или один орган. Понимаешь, Костя-эмчи? Сердце, печень – один орган, а человеческий организм – одно целое! Все связано! Понимаешь?

13

Здравствуй (бурят.).

14

Эмчи с добавлением уважительной частицы ла у бурят – обращение к доктору.

Санжай учил молодого доктора определять приближение болезни по пульсу:

– Слушай внимательно: пульс здорового человека похож на кукование кукушки… Зови кого-нибудь из больных – я по пульсу ему болезнь назову!

Буряты в национальных костюмах

Дубровин послушно звал кого-нибудь из стационара, и бурят внимательно осматривал больного, предупреждая:

– Не нужно мне ничего рассказывать, жаловаться – эмчи-бакши сам узнает, чем болеешь.

И действительно Санжай оказался превосходным диагностом! Пожилому монголу он сказал:

– Здесь правая почка шалит… Желчь не в порядке… Жирное любишь? Бараний жир кушаешь?

– Какой монгол жирного не любит?!

– Нельзя тебе больше жирное есть! Я тебе настойку сделаю – будешь принимать перед едой по три капли. Только не больше! Русский доктор тебя полечит – и мою настойку пей… Костя, зови другого, буду учить тебя по пульсу болезнь находить!

Еще Санжай делился с Дубровиным опытом составления лекарств из препаратов растительного, животного и минерального происхождения прямо на месте, у кровати больного, поскольку всегда имел с собой небольшой набор необходимых и очень эффективных тибетских медикаментов.

С помощью советов бурятского лекаря и старого справочника русский доктор собирал лекарственные травы и даже сам изготавливал порошки и настойки. В полях и лугах Синьцзяна в разное время можно было найти настоящие сокровища для врача и больных: нежно-сиреневую сладкую солодку, незаменимую при борьбе с кашлем, пион молочноцветковый, корень которого Дубровин использовал для снижения температуры и остановки кровотечения. Здесь росла эфедра – самое древнее из лекарственных растений, кустарник с оранжевыми ягодками и тонкими веточками, устремленными к небу, который помогал при приступах астмы и бронхите. А также чабрец, дикий шиповник, светло-синяя и фиолетовая царь-трава – аконит китайский – очень ядовитый, требующий крайней осторожности, однако при правильном употреблении он снимал боли при невралгии и ревматизме, помогал лечить псориаз и язвы, вшивость и чесотку. Да всего не перечислить!