Ползущие
Шрифт:
Потому что я больше не хочу никакой помощи – «мы желаем тебе добра» – от своей семьи. И не хочу сочувствующих и сожалеющих взглядов, потому что вы считаете меня либо геем, либо неудачником из-за того, что я до сих пор не женат.
Снова грохот за соседней дверью. И плач. Может, стоит туда пойти? Но каждая встреча с этой девицей была словно взгляд в мальстрем Эдгара Аллана По. Да и телефон никак не уймется.
Берт вздохнул и поднялся. Но не пошел ни к соседке, ни к телефону. Вместо этого он стоял и смотрел на чаек. Белые птицы с умопомрачительно совершенной аэродинамикой крыльев. Кончики крыльев темные. Создавая их, Природа в полной мере продемонстрировала свой гений. Эти птицы способны совершать маневры, которые и не снились самым хитроумно сконструированным
Телефон наконец замолчал. Грохот у соседки тоже прекратился, но Берт все равно слышал ее громкий голос – соседка ругалась.
Берт наблюдал, как волна гоняет по пляжу большую кучу пластмассового мусора. Тора хватил бы удар, если бы он видел, во что мы превратили эту планету, – думал он. – А на самом деле…
Опять зазвонил телефон. Берт вздохнул и поднялся, чтобы взять трубку.
– Да?
– Берти!
У Берта опустились руки.
– Привет, Эррол!
– Вы только послушайте, с каким энтузиазмом он произносит мое имя! Я не вовремя?
Значит, какое-то чутье у него все же есть, – с удивлением отметил Берт.
– Нет-нет, просто у меня вечером занятия. Я как раз собираюсь уходить.
– Пре-е-екрасно! А как насчет того, чтобы собраться и навестить нас? Рождество в Коннектикуте, а, Берти? – И Эррол запел, подражая Бингу Кросби: – «Рождество-о-о-о! И снег, и лед… лед, лед. Тра-та-та, тари-та-та…»
Хотя Эррол и был – Господи, помоги нам, грешным, – писателем-фантастом, но помешался он вовсе не на фантастике, а на старом кино.
– Ты что, хочешь пыткой выбить у меня согласие? – ухмыльнулся Берт и громко вздохнул.
– Зато ты сможешь издеваться надо мной все рождественские каникулы, – отозвался Эррол. – Я оплачу билет на самолет.
– Обойдусь.
Тут Берт отвлекся, потому что соседка вдруг громко закричала:
– Долбаные сволочи! Вы не посмеете… – И что-то еще, но уже неразборчиво.
Берт снова прислушался к звукам в трубке.
– Эррол, если я решу лететь, то выберу подходящий тариф. – Несмотря на скептический настрой, он был тронут: Эррол так хотел, чтобы брат приехал, что даже предложил оплатить билет, а ведь он бывает скуповат. Может, ему действительно одиноко? Конечно, у него есть жена и эти его дети… Но у нее вечная мина терпеливой мученицы и грустная, всепрощающая улыбка. А детям на самом деле плевать на отца, разве что он не явится посмотреть, как они играют в футбол. Тогда на их лицах возникает обезьянья версия мамашиной мученической улыбки. – Я попробую приехать. – Берт услышал, как на парковке жилого комплекса взревела полицейская сирена, потом ее выключили, и она замолчала, тоскливо взвыв напоследок. Наверное, копы в конце концов явились за полусумасшедшей соседкой. Он искренне надеется, что у нее все в порядке.
Эррол все лопотал в трубке, что-то спрашивал.
– А как на личном фронте, старина? «Старина» – не в смысле, что пора принимать виагру. Ха-ха. Встречаешься с кем-нибудь?
– Эррол! На небесах, должно быть, что-то напутали. Ты – настоящая еврейская мамаша, а тебя засунули в шкуру мужика.
– Нет, правда, почему ты не женишься? Еврейские мамаши, кстати, обычно бывают правы, старина. Послушай, я тут кое-кого присмотрел. Хочу, чтобы вы познакомились. Конечно, я понимаю, она живет в Хартфорде, ты – на Западном побережье, но я вот что тебе скажу, я тут пообщался с профессором Шиммерингом из Коннектикутского университета, он считает, прошло достаточно времени, та история быльем поросла, ты мог бы вернуться.
– Да не желаю я возвращаться! Я и жилье себе здесь купил.
– Ну, ты легко продашь свою хижину.
– Эррол, ты – младший брат, это я должен тебя наставлять, что делать. Ты перепутал роли.
– Продай свое бунгало, возвращайся сюда, начни снова работать в университете. Разумеется, и ты, и я помним, что тебя оттуда
уволили, но большинство этих ребят уже ушли. Думаю, у тебя есть шанс получить кафедру скандинавской мифологии.Берт заколебался. Соблазнительно, конечно. Но маловероятно.
– Нет, Эррол. Я сжег мосты. Обозвал их всех фашистами. А они, к несчастью, вовсе не фашисты. То есть, я хочу сказать, «к несчастью», потому что иначе бы меня реабилитировали. Конечно, они все – дружки Билла Бакли, а на самом деле – обыкновенные консерваторы. Я выглядел настоящим психом.
В дверь соседки позвонили. Берт услышал, как молодой женский голос выкрикнул:
– Нет, нет! Сюда нельзя! Я знаю, кто вы. Я не буду, не буду…
– У моих соседей неприятности с полицией, – пробормотал в трубку Берт.
Эррол увидел в этом еще один довод в пользу своего предложения.
– Вот видишь! У вас в Калифорнии сплошь психи. Иногда ты и сам чудишь. Например, с женщинами. Иногда мне даже кажется, что ты решил остаться холостяком из-за каких-то политических убеждений. Послушай, старина, женатые мужики дольше живут.
Я просто не хочу вести спокойную, ничтожную жизнь вроде твоей, – подумал Берт, но вслух произнес другое:
– Я просто не могу строить отношения с женщинами, которые мне встречаются. Если они не полные пустышки, то помешаны на карьере. И вряд ли тебе удастся снова втянуть меня в дискуссию на эту тему. Я горжусь, что по-прежнему остаюсь холостяком, уже немолодым, и давай с этим покончим. Может, я и приеду на Рождество. А сейчас мне надо идти, старик. Работа, знаешь ли. Спасибо, что позвонил. Я завтра перезвоню.
Берт повесил трубку и опять посмотрел на чаек. Они ныряли за плавающими в океане отбросами.
И тут Дерри – с белыми, как кость, волосами, темной кожей и пирсингом в носу и губах – вывалилась из задней двери дома и бросилась бежать вдоль пляжа. На ней была лишь длинная футболка, не вполне прикрывавшая зад. Короткие смуглые ноги с силой колотили по песку, унося девушку от преследователей. Она споткнулась, упала, в нее вцепились двое полицейских из Квибры. Один взглянул на Берта, Улыбнулся и успокаивающе покачал головой.
– Наркотики, – объяснил он. Офицер Уортон, узнал его Берт, наблюдая, как ловко второй прижал девушке руки, а потом защелкнул на них наручники.
– Не сижу я ни на каких наркотиках, сволочи долбаные! – вопила она и трясла руками в наручниках. – Не сижу! Они… они вставили в… в меня сволочной преобразователь! – Глаза у нее расширились от ужаса, губы дрожали, голос сбивался, слова путались. Берт увидел, что во рту у нее тоже есть пирсинг – несколько колечек поблескивали у самого основания языка. Пожалуй, для пирсинга слишком далеко – практически в гортани, мимолетно подумал он. Она все бормотала и бормотала, а полицейские, ухватившись за плечи, подталкивали ее – не слишком грубо – к дверям дома. – Хотели преобразовать меня, а я сопротивлялась. Если разозлиться и драться изо всех сил, можно помешать… Иногда можно. Они не смогут справиться… И пожалуйста… Позовите кого-нибудь… Они должны быть снаружи…
Полицейские втащили ее в дом, а потом, видно, вывели через переднюю дверь. Чуть погодя Берт услышал, как вдалеке замирает вой сирены. Он упал в кресло и сам удивился, какие бурные эмоции вызвало у него все это зрелище. Ведь он почти не знал девушку, которую увезла полиция. Он и сам подозревал, что у нее не все дома. Но Берт решил, что, скорее всего, огорчился бы ничуть не меньше, даже если бы вообще ее не знал. Она попала в беду, рассудок расстроен, настоящая паранойя, едва ли они смогут ей чем-нибудь помочь… Бедное дитя. Вокруг столько психов, особенно на улицах Беркли и Сан-Франциско. Иногда даже кажется, что на волю вырвалось какое-то отравляющее вещество… или, может быть, новый вирус. Он вздохнул и подумал: Ну-ка шевелись, Берт! Надо работать. Встал, сбросил остатки салата за невысокие перила прямо на пляж, надеясь, что соседи ничего не заметят – они терпеть этого не могли, – и наблюдал, как сначала одна чайка, затем целая стая спикировали на отбросы. Потом нашел пиджак и взял ключи от машины, всей душой надеясь, что она не закапризничает.