Помилованные бедой

— Как там Черчилль? — спросил Бронников.

— Спокоен как слон! Только свой положняк постоянно требует!

— Армянский коньяк, что ли?

— Ну да! Я ему давал чай! Отличил. И компот. В лицо вылил. Так и сказал: «Что думаете, сэр, будто я благородный напиток от помоев не отличу? Еще чего! У меня в жилах течет голубая кровь, и вы с этим обязаны считаться!»

— Ишь ты! — рассмеялся Юрий Гаврилович и добавил: — Скоро он запросит кофе в постель!

Тем временем санитары повели больных женщин мыться в душевую. Пять баб торопились, расстегивали халаты на ходу. Санитары несли следом полотенца, чистые рубашки и халаты. Едва открыли душевую, женщины остановились. Лишь две, немного помедлив, переступили порог, вошли, стали раздеваться.

— Дуся, Катя, Генриетта! Ну, чего топчетесь в дверях? Давайте! Проходите живее! — звали санитарки.

Евдокия и Екатерина вошли робко. Огляделись по сторонам, раздевались медленно. И, оставшись нагишом, шмыгнули под лавку, предусмотрительно поджали ноги. Наружу остались торчать две худые задницы, которые бабы прикрыли руками.

— Ну, куда влезли? Зачем? Идите мыться! Смотрите, какая теплая вода! А мыло — душистое, красивое! Давайте, мои хорошие! — уговаривала Люба женщин.

Две из приведенных уже самостоятельно мылись, кряхтели блаженно. Дуся остановилась напротив санитарки, та ню-

хала мыло, нахваливала его. Дуська смотрела Любе в лицо и вдруг, выхватив у той из рук мыло, стала спешно заталкивать кусок себе в рот.

— Дуся, нельзя! Отдай! Им только мыться можно, есть не смей! — заорала санитарка, но больная старательно грызла мыло.

Люба окатила ее водой. Баба перестала жевать мыло, погналась за санитаркой, но поскользнулась, упала на живот и, как пловец, замолотила руками по кафелю. Обе санитарки навалились, повели Дусю под душ. Та вырывалась, пока не попала под воду. Там она сначала собралась в комок, съежилась и все ждала, когда перестанет идти дождь. И лишь после того, как санитарки натерли мылом, до нее дошло, что она в душевой. Дуся стала мыться сама.

Екатерина стояла, повернувшись спиной ко всем. Она давно считала себя императрицей и не мирилась со своей наготой в присутствии черни, требовала свои одежды, слуг. Иначе обещала казнить всех, кто посмел раздеть и смотреть на ее наготу.

Екатерина метала грозные взгляды на всех, кто пытался к ней приблизиться. Но и сама не мылась, ожидала банную девку.

— Иль ты меня не узнала, я и есть она! — подошла санитарка Люба.

— Я девку свою жду! Где она? Наверное, опять с ключником балует? Ох и доберусь до них, обоих выпорю кнутом! — метала грозные взгляды на Любу, все ж сумевшую изловчиться и включить душ.

Екатерина подскочила от неожиданности:

— Как смеешь, холопка, государыню обливать холодной водой?

Поймала за руку, санитарка рванулась. Екатерина потеряла равновесие, упала, Люба принялась натирать ее мылом.

Екатерина никак не могла встать, придавленная к полу, и лишь орала:

— Ну погоди, ужо встану, ох и надеру шельму!

Пыталась ухватить санитарку хоть за что-нибудь. Но не

получалось, не доставала.

— Черт меня трет! Сдерите его с меня!

— Люба моет! Не вопи!

— А где ж она? Сколько ловлю, не поймаю!

— Лежи тихо! Императрица моя долбанутая! Вот вылечишься, вернешься домой, я к тебе в гости приду, потру тебе спину по старой памяти, — обещала Люба.

Екатерина бурчала:

— На то банные девки имеются, А тебя конюху отдам. На ночь. За то, что холодной водой измочила до нитки, до самой задницы.

— Генриетта! А ты чего стоишь сиротой? Живо под душ лезь, чего время теряешь?

— Не пойду. Остатки сисек потеряю! Какая была грудь! Все завидовали! Помылась тут всего два раза, и ничего не стало! Кому перешло?

— Никому твое не нужно. Какие были у тебя, такие и остались. Иди сюда! — Санитарка втащила женщину под душ, та прикрывала руками худые груди, а больные хохотали:

— Не то прячешь! Бери ниже! Вот если ее смоет, и вовсе беда. Баба без грудей и даже без головы еще баба! Но без транды уже все, только урыть остается. Так что знай, что прятать!

— Эх-х, где мои семнадцать лет? — оглядела себя Евдокия и вздохнула горестно: — Цветком называли, розой! Парни толпами вокруг кружили. Сколько объяснений и предложений слышала, со счету сбилась.

— Ну что ты пиздишь, цветочек, крапива подзаборная, парни за тобой ходили? — пришла в себя Генриетта. — Мы ж с одной деревни, мне ль ты неведома? Где ты в нашей глуши парней видела? Их даже на застолье не имелось. Кривой Лука да хромой Федот, да и те для видимости. Раньше хоть баб в скирды звали, нынче и на это негожие сделались, постарели. Об каких предложениях здесь мелешь? Кто их сделает? Колхозный бык иль пастух Тихон? Так он в последний раз свою старуху лет тридцать назад огулял, тебя еще в свете не было. Ему уже давно упокойники снятся, к себе зовут. Видать, и ты из снов лопочешь. Но коли по чести сказать, всегда страшной была!

— Сама кикимора! Сама шишига! — взвилась Дуська, но санитарка, окатив водой бабу, поспешила вывести больную из душевой, пока спор не перерос в рукопашную.

Помывшиеся женщины быстро потеряли интерес к недавней теме. В минуты просвета вспоминали свою деревню, пусть и глухую, но самую красивую и дорогую на всей земле.

Слушая их тихий разговор, задумались о своем и другие. У каждой бабы имелись семья и друзья. Многие из них еще недавно где-то работали, а вот теперь остались за бортом жизни. Осознавать такое во время просветлений тяжело.

— Как-то там мои дома управляются? — послышался тихий вздох Екатерины.

— Твои уж справились. Их много. А вот у меня единая мать осталась. Все жилы порвет одна, покуда все наладит. Легко ли в одни руки гору дел своротить? Как вспомню, душа кровями обливается. Кажется, имей крылья, рванула бы отсюда прямо домой. И к мамке — в избу! — всхлипнула Дуська.

— А где ж отец твой? Чего матери не подмогает?

— Как и другие. На заработки смотался в город. Уж сколько годов нету! Ровно в деревне делов мало. Спробуй везде самим! Одной картохи полгектара посадили. Да капусты, морковки, свеклы, луку — еще столько, да сад — с деревьями и кустами. Все прополоть, окучить, подрыхлить, удобрить и собрать. А сено корове запасти, а дров на зиму напилить и домой доставить. Пока все справишь, килу наживешь, — роптала баба.

— Оно и в городе не легше. Целыми днями как в колесе. С утра до вечера на работе. Домой воротишься, не отдохнешь. Кухня, дети, муж. В магазины и на базар бегом. В выходные — стирка и уборка. Об отдыхе и не вспомнишь. Разве это жизнь?

— Но иные даже успевают отдохнуть. Причем за границей, во всяких там Парижах, Турциях. Иль они умней всех нас? А может, мамки им помогают?

— Хрен там! Нынешние мамки помогать не будут. Ждут, чтоб их ублажали, а на стари лет с ума сходят!