Помни время шипов

1 декабря. Сегодня все оставалось относительно спокойно. Враг только время от времени стрелял из минометов и «сталинских органов» по деревне и по нашим позициям. Но ночью к нам подобралась разведгруппа русских. Мы взяли в плен четырех советских солдат. Но на позиции Дёринга двое наших были ранены осколками ручных гранат.

2 декабря. Густой утренний туман рассеивается. В направлении железнодорожной станции Чир мы замечаем значительное усиление активности вражеских войск. Иду по траншее к стрелковой ячейке Майнхарда. Он о чем-то разговаривает с Дёрингом, который постоянно рассматривает вражеские позиции в полевой бинокль. – Дёринг предполагает, что русские готовятся к наступлению, – поясняет Майнхард. – Он заметил там у них много машин и танков. Они, по всей видимости, подвозят на грузовиках пополнение. Майнхард зол и раздражен тем, что противник так спокойно накапливает силы прямо перед нашими глазами.

– Эти свинопасы точно знают, что у нас нет артиллерии, иначе они никогда не осмелились бы на такую наглость, – ворчит он.

Мы еще один час наблюдаем за врагом, и потом мы уже знаем, что основная часть войск противника отправляется на юго-восток, к Верхне-Чирской. Там другая немецкая часть, вроде бы, защищает мост через Дон. Если русские захватят этот мост, то они окажутся у нас в тылу, и мы попадем в мешок. По блеску мы понимаем, что они будут наступать при сильной поддержке танков. Три стальных гиганта уже приближаются к нам, двигаясь вдоль железнодорожного полотна. Неожиданно слышим над собой в воздухе гул авиационных двигателей. – Это наши «штуки»! – возбужденно кричит кто-то. Напряжение мгновенно отпускает нас, мы радуемся как дети, только что получившие подарок. Значит, связь с высшими командными инстанциями все-таки есть! Может ли быть так, что помощь придет к нам с южного берега Дона? Лишь позднее я понимаю, что на самом деле никакой связи с нашими пикировщиками нет: летчики просто поняли, что у нас происходит, и отреагировали соответствующим образом. И последующая поддержка «штуками» происходит тоже без связи с землей. Но мы каждый раз радуемся их появлению. Пусть на короткое время, но они все равно поднимают наш пошатнувшийся боевой дух. Сначала к нам приближаются три «штуки», затем еще три. Их атака перед нашими глазами на расположенные впереди позиции противника превращается в настоящий спектакль, от которого даже у нас, зрителей, по спине пробегает холодок. Один только вид вызывающей страх пасти акулы с острыми зубами, нарисованной на обтекателе двигателя самолета, заставляет понять, насколько ужасна будет катастрофа, ожидающая того, кто попадет под бомбы. Самолеты сначала опрокидываются на бок, затем, сопровождаемые оглушительным и все время усиливающимся воем, похожим на сирену, устремляются к своей цели. Сбросив бомбы, самолеты снова круто взмывают ввысь, после чего пикируют на новую цель.

Даже одно только психологическое воздействие на тех, кого бомбят, ужасно. Это похоже на настоящий ад, и звуки этого ада громко и отчетливо слышны даже на наших позициях, хотя все это и происходит довольно далеко. Через несколько минут в ясное небо поднимаются густые облака черного дыма. Мы видим, что несколько советских танков начинают двигаться на нас зигзагом, чтобы увернуться от пикирующих бомбардировщиков. Но у них нет никаких шансов на спасение, потому что «штуки» снова и снова сбрасывают на них свой смертоносный груз.

Отбомбившись, самолеты разворачиваются и исчезают за горизонтом. Многочисленные большие и маленькие клубы дыма еще долго показывают нам, сколько целей летчики поразили и уничтожили. В основном это танки, машины и тяжелое вооружение. «Штуки» сделали всю работу, и наступление пехоты было остановлено боевой группой южнее Дона. Мы очень четко можем видеть, что мост через Дон не был захвачен врагом. Но сколько еще продлится, пока этого не произойдет?

3 декабря. Вражеская артиллерия сначала стреляет отдельными выстрелами по деревне и по нашим позициям. Небо сегодня снова ясное, и мороз усилился. Но мы не рискуем растопить печку в блиндаже и потому ждем ночи. Во второй половине дня снова прилетают «штуки». В этот раз они сбрасывают бомбы прямо за стацией Чир. Мы видим, как поднимаются густые, черные клубы дыма, и предполагаем, что они попали в склад горючего. По маленьким белым облачкам, которые внезапно появляются в небе, мы понимаем, что по самолетам стреляет русская зенитка.

Как возмездие за бомбардировку враг сегодня два часа подряд обстреливает плацдарм из тяжелых пушек. Незадолго до наступления темноты наши летчики сбрасывают нам еще немного ящиков с продовольствием и боеприпасами. Майнхард предполагает, что самолеты взлетают с полевого аэродрома в Морозовской, которая, как он помнит, находится всего примерно в ста километрах к юго-востоку отсюда.

Нам приносят холодный жидкий кофе, который приходится сначала разогревать на печке. Из провианта мы получаем на четверых одну банку говяжьей тушенки и котелок, полный твердых сухарей. Этого должно хватить нам до завтрашнего вечера. Маленький Громмель скрупулезно делит сухари и следит за тем, чтобы всем досталось поровну. Но это все равно больше, чем вчера – тогда нам досталась на целый день одна буханка заплесневелого хлеба на троих.

Мы все еще мечтаем о хорошем обеде из конины, который три дня назад был в наших котелках. А Виерт, вспоминая об этом, даже хочет, чтобы у деревни опять оказался конный дозор русских. Даже против ужасного поноса, который мучил его после этого три дня, он тогда не стал бы возражать. В эти дни голод все время главенствует над всеми нашими мыслями. Он даже вытесняет постоянный страх за собственную жизнь, и еда становится главной темой всех наших разговоров. Она даже снится мне почти каждую ночь, и я часто слышу, как, например, в кастрюле булькает сочное жаркое. Тем труднее каждый раз просыпаться, когда я понимаю, что этим звуком было не бульканье жаркого, а только голодное урчание в наших пустых желудках.

Жизнь становится чуть более сносной лишь после того, как мы получаем каждый день положенную нам пайку сухого армейского хлеба. Его можно медленно жевать, наслаждаясь вкусом каждого кусочка. Ради этого хлеба я бы отказался даже от самого лучшего пирожного. Я никогда не думал, что обычный хлеб может быть таким вкусным. Однако бывают такие дни, что у нас нет даже и хлеба.

Кроваво-красный снег падает не с неба

4 декабря. День начинается так же, как и вчера, с чистым небом и хорошей видимостью. Но во второй половине дня небо затягивается серыми облаками. В конце дня начинает идти снег, и холодный ветер во многих местах наметает небольшие сугробы. Очень быстро земля в коричнево-белых пятнах вокруг нас снова становится белой и чистой. Я начинаю расчищать от снега траншею. Эти движения согревают меня. Виерт заботится о том, чтобы поле обстрела для нашего пулемета было свободным.

Нашу печку мы можем сегодня затопить раньше, но нам нечем ее топить. Потому Громмель и Свина топают к машине, которая привезла нам дрова. Помимо досок, там также короткие стволы берез с другого берега Дона, которые мы должны раскалывать штыками на меньшие куски. Вечером в бункере становится тепло и уютно. Свина вываривает наше завшивленное белье в воде из растопленного снега.

Я хочу навестить Вариаса, Зайделя и других в соседнем бункере и иду к ним по засыпанной снегом траншее. Они тоже растопили печку в бункере докрасна. Когда я вижу Вариаса, то не могу удержаться от смеха. Он лежит, растянувшись на топчане, но его ноги не видны за земляной стеной.

Их бункер такой же, как у нас, расширенный, накрытый сверху окоп. Но так как он слишком узкий для длинных ног Вариаса, то он просто выкопал в стене нишу и засунул туда свои длинные ноги. Рядом с ним на охапке соломы лежат и храпят два солдата. Я слышу, как у них урчит в животе, а Вариас замечает, что человек, пока он лежит и спит, экономит свои силы и энергию. Только Зайдель стоит у печки и что-то варит в своем котелке. Он говорит, что если сварить горячий супчик из кусочков сухарей и растопленного снега, то такая еда дольше продержится в желудке, чем просто проглоченные сухари. Возможно, так оно и есть, когда-то и я такое попробую.

Спустя некоторое время я снова слышу звуки губной гармошки из бункера Майнхарда. Это Курат наигрывает какие-то печальные мелодии, навевающие мысли о доме.

Боже, как же далека от нас сейчас родина? Увидим ли мы ее еще когда-нибудь? У маленького светловолосого солдата в глазах слезы. Он украдкой утирает их ладошкой. Для нас он кажется вообще школьником. Я знаю его еще по Истербургу, где его часто посещали его мать и сестра, жившие поблизости. После этого он всегда делился с нами пирожными, которые они ему приносили.

Инстербург! Как же давно это было? Мне кажется, что прошла уже целая вечность. Как часто мы в казармах ругали авторитарную военную службу и проклятую муштру. Но в сравнении с тем, что мы переживаем здесь, это кажется нам воскресной прогулкой. Что такое муштра, которой нас подвергали несколько закомплексованных идиотов, в сравнении с постоянным страхом лишиться своей только что начавшейся жизни здесь в унылой российской степи? Или, еще хуже, лежать тяжелораненым и беспомощным где-то в холодном снегу, чтобы затем подохнуть как раненый зверь.