Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Я ему:

— Не ершись. Любишь, ну и люби. Только командовать не позволяй и под башмак не забирайся.

— Я не забираюсь. Никто мной не командует.

— Ладно, дело твое. Давай о самом главном поговорим. Почему дружинники на тебя в обиде, почему на собрании себя так вел — на вопрос вопросом отвечал?

Он мне все подробно изложил. А я слушал и злился на себя. Почему я на собрании не выступил, не поддержал его? Я же знаю его с детства. Кто лучше меня мог о нем рассказать? Никто, разве только мать. Я мог все сказать: как он учился, как матери помогал, с каким удовольствием работать начал. Я же сам видел, как он в горячую сушилку лазил — обрыв сшивал. Другой бы не полез.

Почему я промолчал? Говорят, что все вредные последствия влияния культа личности преодолены. Я сам люблю об этом слушать и сам произношу это с радостью. А все ли? Я в себе все «преодолел»? Черта с два! Не захотел Телятникову перечить, вот и промолчал. Как бы не подумали, что свожу личные счеты. Выходит, себя от возможных неприятностей спасал? А Николке навредил. Только ему? Нет, не только ему, а партийной организации… Дорого моя «молчанка» стоит… Много еще во мне разной скверности сидит. В разведку ходить не боялся, а доброе слово за хорошего человека сказать струсил…

И еще я злился на себя за то, что уж очень легко в слух поверил, а он глупый, неправильный. «Связался с какой-то девицей…»

Мы все имеете, Катя, я, он и жена его Надюша, чай пили. И совсем она не пустая, а серьезная, хорошая женщина. Нелегко им семейная жизнь досталась. Николай мне ничего не рассказывал, но я все понял.

Я еще крепче задумался о Телятникове. Кто же он такой? Что мы о нем знаем? Пришел на комбинат три года назад. Говорят, толковый инженер. Говорят. А я знаю? Нет, не знаю. Апретурный цех при нем стал план выполнять. А может быть, причина не в нем, а в том, что в цехе почти все оборудование сменили? Доклады хорошо делает? Что верно, то верно, особенно на международные темы. Вежливый? Да, вежливый очень, особенно с подчиненными. Ровен, спокоен? Совершенно верно, спокоен. Или просто ко всему равнодушен?

Что мы еще о нем знаем? Ничего. Почему же, когда нам его рекомендовали в секретари, мы все охотно согласились?

Он все делает правильно, четко. Заседание ведет хорошо, строго и деловито. Всем дает высказываться. Как будто все в порядке. Почему же у меня нет к нему теплоты, а всегда какое-то беспокойство?

Может быть, во мне говорит обида? Все же знали, что секретарем намечают меня. Но кто-то в последнюю минуту решил по-другому и рекомендовал Телятникова. И я первый охотно согласился, с улыбкой проголосовал за него. Почему я проголосовал? Не хотел, чтобы товарищи заметили мою обиду? Или потому, что я дисциплинированный? Но какая же это дисциплина — голосовать против своей совести? Лучше не думать обо всем этом. Как не думать? Надо!

А как Коля вскочил, когда я о Наде заговорил. Я тоже хорош, старый дурак: «Мало, что ли, девушек хороших?» Глупее ничего сказать не мог. Любит он ее. А я с предложением: посмотри, может, лучше найдешь. Она для него самая лучшая. Ну и мастера же мы в чужую душу в сапогах залезать. Многому научились, а вот деликатности, настоящей чуткости учиться и учиться… Все смеются над Андреем Бородиным — ростом почти в два метра, красавец парень, а жинка от горшка два вершка, глаза черненькие, как две бусинки, один косит немного. Живут легко, весело. Она его ласково называет: «Мой сынок!» Хорош сынок! А ведь находились советчики: «Андрей, подумай, да разве она тебе пара?

Что же мне делать с Телятниковым? Завтра увижу, он руку подаст, о делах заговорит: «Хорошо бы, Григорий Силантьич, на этой неделе семинар пропагандистов провернуть…» А ведь ему на все попросту наплевать, в том числе и на семинар пропагандистов. Ему важно «галочку» поставить и в райком сообщить — выполнили ваше указание, провели, результат неплохой.

Он же ко всему равнодушный. Как же я раньше этого не понимал?

Как же мне с ним завтра разговаривать?

Может, прямо сказать все, что я о нем думаю? А что я скажу? Все расплывчато, неубедительно, и получится, что я вроде затеваю склоку, мышиную возню…

А Николка Грохотов настоящий парень. Такой же, как был его отец. Катя хорошо, правильно его воспитала…

Как же мне разговаривать с Телятниковым?..

У МЕНЯ ЕСТЬ СОЮЗНИК!

Я никак не думала, что жалоба, написанная на меня накануне Восьмого марта, всплывет еще раз.

Вчера в наш магазин пришел покупатель — и прямо ко мне:

— Скажите, девушка, где можно видеть вашего директора?

Потом он посмотрел на табличку «Продавец Н. Грохотова» и спросил:

— Вы Грохотова?

Я ответила. Тогда он уставился на меня и еще раз сказал:

— Значит, вы Грохотова… Тогда, товарищ Грохотова, позовите, пожалуйста, вашего директора.

Наша Аннушка выплыла из своего закутка и приветливо промурлыкала:

— Слушаю вас, товарищ покупатель. Чем могу быть полезной?

— Поговорить надо… Желательно с глазу на глаз.

— Пожалуйста, проходите.

И увела покупателя в закуток. Наши девчонки фыркнули: знаем, мол, эти разговорчики. Хочет «Вымпел» получить. Едва ли он Аннушку разжалобит…

А я сразу разволновалась — то ли от предчувствия, — то ли от неприятных глаз этого гражданина. Уж очень он на меня по-особенному подозрительно посмотрел.

Вскоре Аннушка позвала меня к себе.

Гражданин сидел за столом директора и что-то писал в блокноте. Аннушка сухо сказала:

— Пожалуйста, поговорите.

И ушла. Гражданин даже не предложил мне сесть и сразу начал допрос:

— Почему вы ушли с часового завода?

Что я могла ему ответить. Рассказывать все мне, понятно, не хотелось, и я кратко сообщила:

— По семейным обстоятельствам…

— А точнее?

— Я все сказала.

— Значит, не хотите правду говорить?

— Я правду говорю.

— Предположим… Еще вопросик. Где вы больше зарабатываете: здесь или на заводе?

— На заводе я больше получала.

— Почему вы пошли на меньшую оплату?

Как ему объяснить? Молчу. А он все допрашивает:

— А дополнительных источников дохода у вас нет?

— Не понимаю, о чем вы?

— Премий… подарков…

— Премию получила, а подарков не было.

— Так уж и не было? Вспомните.

Тут я рассердилась:

— Говорите прямо. В кошки-мышки не играйте. И вообще, кто вы такой? Какое право имеете со мной так разговаривать? Предъявите ваш документ.

А он свое:

— Вы, я вижу, опытная… Горлом, матушка, меня не возьмешь… Привыкли покупателям грубить.

— Никогда не грублю.

Он тычет карандашом в жалобную книгу:

— Документы на это есть. И еще вопросик. Скажите, пожалуйста, кто отец вашего ребенка?

— Николай Грохотов, мой муж…