Понимание

– То есть не наша ветвь реальности, – работы ученых на эту тему я помню. Это или изначальная ветвь, где нет нас – да там вообще людей нет! – или же нечто подобное, что тоже возможно.

– Вполне вероятно, что не наша ветвь реальности, – кивает он. – При этом дети называют себя игрушками, не знают своих имен, покорны воле любого взрослого. Это отличается от поведения Кати, но с ней история другая – она явно имеет способности творца, потому в течение долгого времени может контактировать с нашей Аленкой.

– А как они оказались тогда в нашем? – спрашиваю я деда.

– Корабль, на котором были капсулы, разрушился в черной дыре, – объясняет он. – Наши новые друзья смогли выловить отдельные капсулы… Вовремя.

Я понимаю, что он имеет в виду, ибо лишенные энергии капсулы просто вышли бы из строя, окончательно убив своих «пассажиров». Но вот суть рассказанного в том, что сейчас с обнаруженными детьми и врачи, и психологи, и много еще кто. Полсотни маугли, считающих себя игрушками, – это страшно просто. Я и представить себе подобное не могу. А дед продолжает рассказ. На одаренных ставили опыты, называя это игрой, а тех, кто «приходил в негодность», по мнению мучителей, уничтожали крайне жестоким образом. Я себе такого даже не представлял и хотел бы не представлять и дальше.

– Проблема еще в том… – дед вздыхает. – По Машкиному мнению, они нашли «исправные игрушки», а вот где-то еще болтается «мусорный» звездолет. Понимаешь, что это значит?

Кажется, у меня волосы встали дыбом, я даже рукой проверяю – так ли это? Что сказал дед, я понимаю даже слишком хорошо, несмотря на то, что я едва-едва вступил в пору совершеннолетия. Совершеннолетие – это не возраст, а готовность брать на себя ответственность, поэтому наступить может как раньше, так и позже. Но то, что говорит дед, означает, что если дети живы, то нам нужно будет иметь дело с тяжело травмированными, больными, искалеченными детьми, боящимися взрослых, не знающими даже базовых понятий.

– Ты меня прогонишь? – грустно спрашиваю я, не желая этого, но инструкции-то я помню. Я не пилот, не врач…

– Ты единственный стабилизируешь малышку, – напоминает мне он, усмехнувшись. – Прогонялка у нас, считай, сломалась.

Тут он опять прав, потому что ситуация с малышкой очень грустная, а вот тащить сюда Аленку совершенно точно никто не позволит. Так что я в любом случае остаюсь. В этот момент «Сириус» подает сигнал, поэтому наш разговор прерывается по естественным причинам. Мне нужно возвращаться к Кате, деду же разглядывать мнемограмму. Ну а какое еще значение может быть у полученного сигнала?

– Я пойду, надо ребенка покормить, – вздыхаю я, – и будем потихоньку учиться ходить, а пока… как ее двигать?

– Пока двигать не надо, – сообщает мне дед, что-то разглядывая на своем коммуникаторе. – Сириус! Подготовить отсек для ребенка, ориентируемся на возраст два-три года.

– Принято, – отвечает ему разум корабля. – Прошу следовать за маркером.

Это дело знакомое – за маркером следовать, ибо корабли типа «Сириуса» я не очень хорошо знаю. Новейшие военные, предназначенные для дальней разведки и работы в отрыве от Флота, они устроены не совсем привычно, поэтому приходится ходить по маркерам, как мальчишке. Это в школе, в классе третьем начального цикла есть такая забава – по маркерам искать что-то спрятанное. Ну с тех пор и знакомо, увлекательная игра.

Дедов приказ логичен: блокировать медотсек он не может, а в мнемограмме увидел что-то необычное или несущее опасность для Кати. Значит, мы будем в изолированном ото всех месте, чтобы ее не напугали, потому что иной причины я себе не представляю. Тоже неплохо, и много думать не нужно. Сейчас необходимо в первую очередь покормить Катюшу, затем поговорить, может, экран включить, чтобы могла узнать новое. Как объяснить, что такое «мама», я не знаю. Просто не знаю, и все…

***

Появившийся на комбинезоне шеврон ставит в тупик, потому что я теперь флотский курсант-стажер. Но от Катеньки этот факт меня не отвлекает, потому что она у меня сейчас ест. С полным доверием относящийся ко мне ребенок явно впервые в жизни ест кашу. Шоколадную ей пока дать не рискнули, поэтому традицию мы нарушаем. Очень сильно жидкая манная каша у нас.

– А что это? – показывает она на ложку.

– Это ложка, – объясняю я, уже пережив вопрос и о чашке, и о тарелке. – Ею едят, чтобы было удобно и не запачкаться.

– А почему я укрыта чем-то? – продолжаются расспросы.

– Чтобы не было холодно, – я глажу ее по голове, отчего малышка просто замирает, явно этим наслаждаясь.

Хотя на вид ей лет девять, капсула определила развитие тела лет на шесть, но тут еще невесомость сказалась, однако вопросы у Кати на уровне ребенка двух-трех лет. Она будто не видела никогда ни людей, ни одежды, ни столовых приборов, при этом панически боится любого взрослого, да так, что медицина красный огонь зажигает. Ну и утомляется, конечно, поэтому сейчас поест и поспит. А пока будет отдыхать, меня дед выдернет, а то я его не знаю.

Все очень странно, на самом деле. Катя будто всю жизнь жила на корабле, при этом у нее развита речь, не по возрасту, но есть, она вполне чувствует, когда хочет, например, в туалет. И знает взрослых особей, то есть были люди в ее жизни. Так себе, скорее всего, опыт оказался, но они были. При этом ребенок даже ложки не знает! Я не хочу спрашивать, как она питалась до сих пор, не хочу, и все! Маминых рассказов хватило…

– Умница какая, отлично поела, – хвалю я Катю, а она снова удивляется, как будто я невозможное что-то сказал. – После еды моя очень хорошая девочка отдохнет немного, а потом будет что-то интересное.

– А что такое «девочка»? – с ходу интересуется она, с опаской на меня взглянув.

– Ты называешь девочек четными, – я уже разобрался в их названиях, поэтому ответ нахожу быстро.

– А… – она хочет еще что-то спросить, но широко зевает, сразу же испугавшись этого жеста.

Я все понимаю и беру ее на руки. Она легкая на самом деле, гораздо легче, чем должна бы быть, но я уже понимаю отчего, поэтому не беспокоюсь. Просто несу ее на руках в кровать. Ее это не пугает, только удивляет, но несильно. Ногами шевелить она, что интересно, не пытается даже, хотя их вполне чувствует уже при одевании. Природу ее страха обнаружить довольно сложно, но, может быть, старшие товарищи подскажут?

– Сейчас Катенька будет спать, сладко-сладко, – как могу ласково говорю я ей. – А я тебе колыбельную спою. Это песенка такая, чтобы спалось слаще, – предвосхищаю я вопрос.

И вот я пою «папину» колыбельную. Я знаю, что папе ее пела его мама, а девочкам у нас традиционно папа поет. Но она просто так называется, еще и мамочка так об этой колыбельной говорит. Поэтому Катенька засыпает с песенкой о том, что листочек и трава уже спят, и глазоньки тоже хотят, и головушке пора… Она сладко-сладко засыпает, как только умеют дети, а на коммуникаторе у меня уже вызов горит. Значит, деда готов к общению.

Еще раз проверив Катю, которую воспринимаю исключительно малышкой, отправляюсь в сторону зала совещаний. Я ее больше как дочь воспринимаю, честно говоря. Очень маленькую, растерявшую всю память, но именно дочь. Как так вышло, что навыков у нее никаких не имеется? Как это вообще стало возможно? Нет ответа на этот вопрос…

– Проходим, товарищи, садимся, – слышу я голос деда, заходя в зал совещаний.

Ого, сколько тут офицеров! Кажется, даже больше, чем на «Сириусе» должно быть. Тут я вижу шевроны психологов, эмпатов и группы Контакта. Значит, и «Марс» пришел? Это логично, потому что «Панакею» по инструкции нельзя, а «Марс» – боевой корабль, так что его наличие понятно.