Поп Чира и поп Спира

Сейчас, полагаю, пока гости заняты угощением, удобнее всего хорошенько познакомить читателей с обеими девицами, — иначе говоря, «представить» их. Мы не сделали это при первой встрече с ними, потому что видели их вечером, при свечах, и отложили на сегодня, чтобы познакомиться днём. При обманчивом свете свечи легко ошибиться, а женщины к тому же так искусно прихорашиваются, что мужчине никак не узнать истинной правды. Зато среди бела дня каждая женщина такая как есть, тут уж мало чем помогут всякие ухищрения и аптеки.

Юла невысока ростом, полная, румяная и крепкая, точно из одной глыбы высечена. Меланья же высокая, стройная и бледнолицая; она вечно жалуется на разные недомогания. Юла умеет хорошо готовить, а Меланья — только критиковать поданные блюда. Юла любит платья светлых тонов, с цветочками, а Меланья признаёт исключительно тёмные тона. Юла охотно проводит время на огороде — поливает, полет, а Меланья увлекается лишь кактусами и романами. Меланья прочла уйму сербских, а ещё больше немецких романов, усевшись в кресле или на подоконнике или забившись за платяной шкаф. Юла читала очень мало, но прочла «Любомира в Иерусалиме» [47] , «Аделиаду, альпийскую пастушку» и «Женевьеву» [48] . Заберётся, бывало, в зелёную метлину, что за домом, и читает «Женевьеву». Мать зовёт её, кричит во всё горло, а она, увлёкшись, ничего не слышит — заливается слезами, возмущённая безбожным Голо, который преследует невинную Женевьеву и клевещет на неё. «Опять ты читала эту проклятую книгу!» — «Нет», — говорит Юла. «Да, да! Погляди только, на кого ты похожа, вся зарёванная!» — возмущается матушка Сида и, обыскав дочку, отнимает у неё книгу, принесенную ещё Юлиной бабушкой в приданое Юлиному дедушке. На последней страничке каждый прочитавший за собственной подписью сердечнейшим образом рекомендовал эту книгу. Меланья говорила по-немецки, играла на фортепиано, а Юла понимала немецкий с трудом и бренчала немного только на гитаре; когда же матушка Перса спрашивала попа Спиру, почему бы не купить Юле фортепиано, тот неизменно отвечал, что уже купил ей фортепиано на ярмарке. «Вон там, — скажет он, — в коровнике, пускай хоть каждое воскресенье на нём вместе с матерью дуэты разыгрывает!» Меланья довольно часто ездила на балы в Темишвар или Великий Бечкерек и там танцевала немецкие танцы, которым научилась в пансионе, флиртовала, покоряла сердца и, счастливая и довольная, поздней ночью покидала бал, а Юла из швабских танцев знала только польку-шотландку да ещё какой-то тайч, который ей показывала под шелковицей мать, когда бывала в хорошем настроении. На бал отправлялась она раз в году, на святого Савву, и тут ей постоянно не везло: сделает два тура по залу и непременно стрясётся с ней беда — лопнет, например, на спине платье. И уже слышишь, как матушка Сида говорит, когда Юлу приведёт кавалер и передаст матери: «Эх, обуза моя, удачница моя! Опять конфуз!» И бедняжке Юле уже не приходится танцевать, — посидит немножко рядом с матерью и другими дамами и марш домой, хотя бал ещё в полном разгаре и сами матери, придя в раж, высматривают для себя кавалеров, и Шаца, разойдясь вовсю, лихо отплясывает с выкриками «И-и-иу!» Всю дорогу проплачет Юла, проклиная час, в который уродилась такой толстой. Меланья отличалась некоторой мечтательностью, сентиментальностью, а Юла, не знаю уже как сказать, была этакой немудрящей. Юла пела охотнее всего «Всходи, всходи, лилия белая», а Меланья из сербских — «Кто затронул твоё сердце?», а из немецких больше такие, в которых клеймятся презрением мужчины и спрашивается, зачем они существуют на свете. И, наконец, Юла была скромной, покладистой, богобоязненной девушкой, которая всех слушалась в доме, отца звала — папой, а мать — мамой; Меланья же звала родителей папа и мама и отличалась своеволием — все должны были ей подчиняться и делать так, как она хотела. Матушка Перса постоянно трепетала, боясь, как бы в сердцах дочь не сотворила чего над собой, ибо знала её чрезвычайную нервность и впечатлительность. Меланья часто падала в обморок и была, по уверениям матушки Персы, склонна к самоубийству. Сколько раз кидалась она к колодцу, чтобы утопиться, но, слава богу, рядом неизменно оказывался пономарь Аркадий и успевал её спасти. Однажды она всё же чуть было не одела матушку Персу в траур: погнавшийся за ней Аркадий на бегу споткнулся о корыто и, растянувшись во весь рост, вспахал носом землю; пока он опомнился и поднялся, она свободно успела бы прыгнуть в воду, если бы, на счастье, не упала в обморок как раз у самого колодца. После таких случаев ей обязательно дарили что-нибудь — шляпку, платье или везли на бал в Бечкерек, чтобы деточка немного развлеклась и выбросила из головы «чёрные мысли», как обычно говорила госпожа Перса. Да и только что упомянутое фортепиано ей подарили после трёх-четырёх таких обмороков.

47

«Любомир в Иерусалиме» — дидактический роман сербского писателя Милована Видаковича (1780—1841).

48

«Женевьева» — дегенда о Женевьеве Брабантской, обработанная несколькими немецкими писателями — М. Мюллером, Я. Тиком и др.

Вот каковы были поповны. И, судя по тому, как нынче обстоят дела на белом свете, думаю, что все без исключения читатели заранее угадают, которая из двух одержит победу, и для них будет ясно, что именно так и должно произойти.

— А вы, господжица, как я вижу, увлекаетесь чтением! — перелистывая книгу, отмечает господин Пера.

— О, это, знаете ли, моя страсть.

— Ах, упаси бог, сделайте милость, — вмешивается госпожа Перса, — её прямо не оторвать, когда она примется за чтение! Пить и есть позабудет, если под руку попадётся какая книга.

— Вечно вы преувеличиваете, мама! — возражает Меланья.

— Всё она, дорогой господин Пера, перечитала, — не унимается матушка Перса, — все сербские, а сколько немецких! Возьмёт после завтрака книгу и только скажет: «Уж вы, мама, похозяйничайте сегодня в кухне!» — и как сквозь землю провалится. Я кричу: «Меланья, а Меланья!» — хоть бы что, нет её! Ищу по комнатам, по всему двору, забегу к соседям, к госпоже Сиде: «Нет, скажет, с утра не приходила». Я опять за поиски, а она, что бы вы думали, забилась за шкаф и вся ушла в чтение, а потом всю ночь бредит: «О Эдмонд, мы должны навеки расстаться!» — «Что с тобой голубка? — спрашиваю я. — Опять простудилась?» — «Меня жестокая судьба другому отдала!» — твердит она своё, и всё по-немецки и, конечно, гораздо складнее! Редкую ночь не бредит какой-нибудь книгой. А я сижу па постели, плачу в темноте и кляну этих писателей, чтоб им пусто было вместе с их книгами! Разрази их гром! Сидит какой-нибудь голодранец, лентяй и бездельник, и строчит, деньги выуживает да сводит с ума молодёжь…

— Да, сударыня, — говорит Пера, — может, вы и правы, но лишь до некоторой степени. Вы имеете в виду сенсационные романы, в которых всё выдумка и ложь.

— Ну конечно! — подтверждает матушка Перса. — Вот как раз вчера Меланья читала мне про какой-то корабль, который утонул в море вместе с пассажирами, спасся только один, уцепившись за доску, да и тот на следующий день утонул. Так откуда, спрашивается, стало известно, что этот человек делал и о чём он сам с собой разговаривал, если никто не уцелел и этот единственный утонул в трёх днях пути от берега? Доска только и осталась после него!

— Да, вы совершенно правы, — соглашается господин Пера и продолжает: — Вы говорите о романах, в которых изображены люди, каких не бывает на свете, и переживания совсем неправдоподобные. Это плод больной фантазии писателя. Я тоже против таких книг, как и всякий, кто знает, чего нужно требовать от хорошего романа. Однако, поверьте, есть и полезные произведения, в них, точно в зеркале, отражена картина жизни общества; есть романы, бичующие страшную его испорченность жестокой и неподкупной сатирой.

— Ну да… есть, конечно, и такие, не отрицаю, честь им и хвала, — говорит госпожа Перса, — но я всё же завидую тем матерям, у которых дочери не увлекаются так страстно науками и чтением. «Боже, — твержу я себе, — какая счастливая мать наша госпожа Сида!» Сколько раз говорила я вот этой моей: «Почему ты не берёшь примера со своей старшей подруги Юцы? Ну скажи, видела ты её когда-нибудь за книгой? Она всегда подле своей искусной хозяйки-матери, всему у неё учится, помогает ей как примерная дочка в хозяйстве — и огурцы солит, и пойло свиньям готовит, и мыло варит, и петухов скопит, и чем там ещё ни занимается, а ко всему и стряпать учится, пока есть время…»

— Читает и моя Юла, ей-богу, хоть она и помоложе! Конечно, сказать правду, она не забирается в платяные шкафы, но всё же читает, при мне читает! Нет, нет, читает она; вы ошибаетесь, моя милая, если думаете, что только ваша Меланья за книгой сидит! — едко возражает, перебив матушку Персу, матушка Сида, видя, куда та целит. — Да ещё как читает, и всё вслух!

— Если вы такая любительница чтения, — предусмотрительно вмешивается господин Пера, обращаясь к Меланье, — могу вам предложить по-настоящему интересные романы, о которых критика высказалась весьма одобрительно.

— Очень бы вас просила об этом, — говорит Меланья.

— Попроси и ты какую-нибудь, горюшко моё! — быстро шепчет госпожа Сида и украдкой изо всех сил толкает Юлу.

— «Труженики моря» [49] , например, или «Последние дни Помпеи» [50] , или «Путеводная звезда» [51] , которую издала «Српска омладина».

— Хочу вас попросить эту последнюю книгу для моей Юлы, — спешит заявить матушка Сида.

49

«Труженики моря» — роман французского писателя В. Гюго (1802—1885).

50

«Последние дни Помпеи» — роман английского писателя Бульвера Литтона Эдварда Джорджа (1803—1873).

51

«Путеводная звезда» — омладинский альманах.

— С большим удовольствием, — говорит Пера.

— Если они по-немецки написаны, — вмешивается матушка Перса, — лучше дайте Меланье: она прекрасно говорит по-немецки и, когда прочтёт, всё расскажет и растолкует Юле по-сербски.

— Нет, сударыня! Все они на сербском языке, совсем недавно переведены. «Тружеников моря» перевёл Джордже Попович [52] , «Помпею» — Лаза Костич [53] . А «Путеводная звезда» — сербский журнал, в нём есть прекрасная повесть Косты Рувараца [54] об одном карловацком студенте.

52

Джордже Попович — сербский писатель, журналист, редактор сербского литературного журнала «Даница», выходившего в 1860—1871 гг.

53

Лаза Костич (1841—1910) — видный сербский поэт-романтик.

54

Коста Руварац (1837—1864) — сербский писатель и критик, известный деятель омладинского движения.

«Ах ты бестия, мерзавка этакая, не может не укусить!» — негодует про себя матушка Сида и косится на Перу и Меланью, которые, усевшись рядышком, принимаются разглядывать альбом.

— Перса, налей-ка винца, — говорит отец Чира. — Господин Пера, нуте-ка не стесняйтесь и не церемоньтесь, ничего не изменилось от перемены обстановки, мой дом и дом отца Спиры — одно и то же. Чтобы потом не жаловались на скуку.

— Благодарю вас. У меня приятнейшее развлечение, мы смотрим альбом, — отказывается Пера, у которого уже пот выступил на лбу и двоилось в глазах.