Поп Чира и поп Спира

Попы молчат, а Пера Тоцилов, не слыша за спиной ни слова, погоняет лошадей и беседует с ними. Отец Чира, должно быть, спит, а отец Спира дремлет слегка, насколько ему позволяют заботы. Пера подбадривает лошадей, ставит им в пример вороного мартоношанина, укоряет и стыдит их за то, что не дружно тянут. После трёх часов пути повозка останавливается у покосившейся и облезлой корчмы.

— Не передохнём ли малость? — спросил Пера, который не любил проезжать мимо корчмы, как мимо турецкого кладбища. Его принцип был проверен и стал широко известен, вроде хорошей пословицы: «Когда проходишь мимо креста, чей бы он ни был, перекрестись, а когда проходишь мимо кабака, какой бы он ни был, остановись!»

— Эй! — окликнул он погромче, обернувшись к седокам. — Не дадим ли малость передохнуть бедным лошадкам?

— Да не худо бы! — ответил поп Спира, который не прочь был отвлечься от назойливой вереницы мыслей, одолевших его в повозке, да и закусить ему хотелось.

Отец Спира и Пера сошли. Пера укрыл лошадей попонами, выпряг и вошёл вслед за преподобным в корчму, а отец Чира остался в повозке, притворившись спящим.

Корчма — покосившаяся на один бок хибара — была пуста, только какой-то пастух-погонщик с распухшим лицом сидел за длинным еловым столом и поглядывал из-за угла, как крыса из норы; перед ним стоял стаканчик с мутной ракией; попивая, он беседовал с корчмаркой, которая тут же гладила плиссированные юбки. Он разглагольствовал о прошлых золотых днях, о высоких когда-то, а теперь низких заработках погонщиков; рассказывал, — хотя она его и не слушала, потому что слышала об этом уже сотни раз и знала всё наизусть, — как выгодно было лет тридцать тому назад, когда он был ещё молодым парнем, нанявшись пастухом или свинопасом, гнать крестьянских, а то и купеческих свиней в Вену на ярмарку: немало тогда побродили по свету и всякого нагляделись погонщики.

— Эй, корчмарь! — постучав, кричит Пера Тоцилов. — Зовёт тебя его преподобие.

— Принеси-ка чего-нибудь Пере, — говорит отец Спира, — а кстати и мне.

— Ракии, стопочку ракии, — говорит Пера, — в самый раз будет в этакий холод.

— Сейчас, сейчас! — говорит корчмарка, довольно ещё красивая женщина с подвязанной щекой, бросает работу и прикладывается к руке его преподобия; она приносит им ракию — попу Спире в маленьком стаканчике, а Пере в большом.

— А где твой муж? — спрашивает её Пера Тоцилов.

— Уехал вчера в Темишвар по делам. Готовимся!.. Будет у нас в воскресенье малость суматошно! — радостно говорит корчмарка.

— А по какому случаю суматоха? — спрашивает Пера.

— Да вот… не нашлось другого дела! — говорит она стыдливо и уходит.

— Вы, значит… скажем, — вмешивается в разговор сидящий в углу погонщик с длинными жиденькими усами (сущая развалина), которого только теперь заметили проезжие, — хотите, как путники, знать, что будет у нас здесь в воскресенье? Э, могу, если позволите, вам объяснить. Потому что я прихожусь родственником этому корчмарю, который сейчас в Темишваре. Он, значит, собирается жениться и в воскресенье справляет свадьбу.

— Что ж, это, ей-богу, неплохо! — говорит поп Спира, принимаясь за ветчину, которую захватил из повозки.

— А берёт он вот эту самую, что здесь гладила и туда вышла, — и пастух указывает чубуком на дверь, куда вышла корчмарка. — Такая честная душа, что, как говорится, хоть через газеты ищи, не найдёшь подобной, не женщина, а сокровище! — продолжает пастух, потом встаёт и быстро наливает себе стакан ракии.

— Я здесь, знаете, как родной, потому и не церемонюсь, сам себя обслуживаю. Это для меня бальзам и, так сказать, единственная услада. Ну, помогаю им, как своим: ведь попадаются люди, которым выпить охота, а платить неохота, вот я и не даю, приглядываю по-родственному, так сказать, берегу хозяйское добро, как своё собственное.

— Что ж, доброе дело, доброе дело! — замечает поп Спира и, продолжая завтракать, угощает Перу.

— Она-то влашка, а мой Миша серб, как и я, да и весь наш род; а её зовут Тинкуца, попросту говоря — Тинка. Живёт она с Мишей уже лет одиннадцать, с тех пор как прогнал он ту словачку, что до неё здесь была. Ну, а сейчас на него налетели из округа и объявили: либо пусть он женится, либо отправят её по этапу в Лугош, на место жительства.

— Ах так? — бросает поп Спира.

— Она в слёзы, а ему, конечно, жалко. Жили, как говорится, столько лет, словно венчанные, ну, конечно, до этого допустить нельзя, и опять же не таковский он человек! Вот он и говорит: «Э, будет не так, как достославный округ приказывает, а как я хочу!» И сейчас, как я вам давеча уже сказал, на этой неделе венчаются. Вот гладит, к свадьбе готовится. Готовится, бедняжка, и бог знает до чего радуется!.. Да и он, почитай, уж неделю её не колотил — всё по случаю венчания.

— И следует, правильно! — говорит Пера Тоцилов. — Людям следует венчаться: не скоты, так сказать, чтобы невенчанными жить… На что бы, к примеру, вот их преподобия жили, если бы никто не венчался? Как говорится: рука руку моет!.. Всякого бог чем-то наделил и, как говорят, к чему-то предназначил. Вот, к примеру, ты обслуживаешь гостей, а я извозничаю, а они женятся, а их преподобия венчают… Всяк своим делом занят и, скажем, свою пользу имеет. Не дано каждому всё делать.

Ещё будет тут и комедия и всякая чертовщина, — продолжает погонщик, с опаской наливая себе снова стаканчик ракии, — без того не обойдётся, если не спадёт щека! Распухла — видели? Пришлось завязать щеку: болит у неё зуб, а кажется, будто кто ударил. А на этой неделе никто, как говорится, даже мизинчиком её не тронул. Это я точно знаю, по целым дням, что называется, здесь торчу. Эхе-хе, — вздохнул он глубоко и отпил из стаканчика добрый глоток, — не те нынче времена пошли, чтобы погонщик мог податься в Пешт, на людей поглядеть… вот так и болтаюсь тут без дела, не очень-то мне это приятно, как рабочему человеку. Носил ли я когда-нибудь этакие вот мужицкие опанки? Только сапоги, летом и зимой, да ещё талерами подкованные! Хе-е-е, а сейчас вон как… Обтрепался, словно какой старый кнут, — закончил он и начисто осушил стаканчик. — Настрадался я досыта. Если бы я начал…

— Не пора ли, Пера, — поднимаясь, говорит поп Спира.

— Можно, ваше преподобие, — соглашается Пера, вскакивает и зовёт корчмарку.

— Какова дорога до Ченея?

— Плохая, ваше преподобие… Разве сидел бы я здесь и страдал, как в кутузке, — говорит старик.

— Ну-ка, выпей вот, чтобы не пропадало! — предлагает поп Спира, отдавая ему свою ракию и то, что не допил Пера. — А как полагаешь, когда доберёмся туда по такой дороге?

— Спасибо, ваше преподобие. Награди вас бог! Рядом с вами и беднякам легче живётся, — благодарит погонщик, берёт предложенную ракию и выпивает. — Часа за два доедете. Будьте покойны, засветло прибудете в Ченей.

Расплатились с корчмаркой за ракию. Корчмарка и старик поблагодарили и по очереди приложились к руке его преподобия. Гости вышли, корчмарка их проводила и застенчиво пожелала доброго пути…

— А ты, пештский купец, кажись, опять угощался, пока я выходила! — накинулась корчмарка на погонщика после отъезда путников. — Опять брал, а?

— Не брал… на что мне её наливать? Будь это сливовица — ладно, а то ведь какая-то комадара да бечаруша [93] !

— Да вижу, что брал! Сливовица, говоришь, а?.. Чтоб тебе в голову ударило!

93

Комадара, бечаруша — низкие сорта ракии.

— А зачем брать, кому брать, если я едва выпил то, что мне по доброй воле отдано? «Брал!..» — бубнит погонщик. — Вечно я виноват, один я беру да пью! И продать хотите, и чтобы всё вам осталось!

— Молчи, молчи, знаю я тебя…

— Да чего там, чего там знаете! Насильно и эту-то выпил. Сами знаете, как я отказывался. Только чтоб вас, как говорится, не обидеть, взял и выпил. Разве я не отказывался?

— Э, отказывался! Ты откажешься! Вот уж нашли одного такого!

— Для удовольствия, что ли, я пью? Так… пью — и мне малость полегче живётся. Единственная моя услада!.. Вот я и говорю: всё же милостив бог, что не оставляет своих погонщиков. Ну, и теплится ещё какая-то надежда: потому прямо бальзам на мою душу, когда малость хвачу.

— Бальзам!.. Всё, что дерёт твою проклятую глотку, для тебя бальзам, лишь бы драло…

— Эх, «драло»! Как это дерёт, когда скользит словно по маслу! Так само и катится! — говорит пастух.

— «Катится»! Конечно, катится. Потому и говорю, что наливал и пил, губка ты этакая.