Попаданец Павлик Морозов

Я хотел возразить, что она сама втравила в эти разборки, но сдержался. Сказал, чтоб не волновалась и что отвезу задиру в город, посмотрим как он в Чека оправдываться будет.

— Они в деревни все такие — завидущие, матушка, — сказал я, — только палкой их в узде держать можно. Пусть боятся, пусть знают, что у Морозовых сын в Москве большой начальник. К самому товарищу Сталину вхож!

В общем-то происшествие по нынешним временам было обычное: бригадир, ощущая себя большим начальником, оборзел и поднял хвост на меня, на Павла Морозова, который с Крупской вась-вась и к самому товарищу Сталину вхож. А Павел Морозов проявил не свойственную тертому калачу Шереметьеву горячность и прострелил ему ногу.

Все началось с того, что матушка (никак не могу назвать её мамой — мама у меня одна была в первой жизни, нежная, заботливая, интеллигентная) пожаловалась на бригадира доярок: мол держит свою корову в колхозном коровнике и скармливает ей общественное сено. И председатель знает, но молчит, так как родня — сводные братья.

Обычное дело в деревне — кумовство. Но тут семью обидели, следует поставить на место. Этот колхоз, кстати, славился именно молочной продукцией, можно сказать образцовый колхоз под Москвой. В сельском хозяйстве этого времени был явное напряжение с коровами. Многие, поддавшись пропаганде кулаков, порезали коров при вступлении в колхозы; порезали всех, до последней.

А между тем после вступления в колхоз каждой семье разрешалось держать одну корову. В голодную зиму корова с ее молоком и сметаной, сливочным маслом и простоквашей спасла бы от голодной смерти.

Но кормилец порезали. Число коров в СССР сократилось с 26 миллионов к началу 1930 года до 19 миллионов к началу 1933. Еще больше, чем коров, порезали волов и лошадей, что сказалось на качестве посевной в 1932 году.

Все это я краем уха (или краем глаза) где-то слышал или читал. Но к этому колхозу как раз нареканий не было, специально узнавал у Крупской. Ну, а блат среди людей возник, наверное, еще в первобытнообщинном строе. Тем ни менее утром пошел разбираться.

Пошел, естественно, к председателю. Тот был с явного похмелья, не сразу понял кто перед ним, постучал по стене, призывая в помощь участкового, который тоже работал в сельсовете. Милиционер попахивал, но не так сильно, как председатель. И сразу запросил мандат.

— Вот взгляни, — добродушно сказал я, — пропуск. Читать умеешь? Тут написано, что я — Морозов Павел Трофимович имею право свободного прохода на территорию Кремля и в жилые правительственные помещения. Понимаешь. Где товарищ Сталин живет? Правильно, в Кремле. И вот я — доверенное лицо товарища Сталина, поскольку могу в любое время к нему зайти. Теперь понимаешь?

— А, так ты сынок Таньки Морозовой! Пионер-герой, о котором в газете писали?

— Ну да.

— Это геройский пионер, сынок Таньки Морозовой, доярки, — пояснил милиционер председателю.

— И че ему надо? — Председатель потер ладонями лицо. — Мы семье Морозовых все, как положено, выделили. Избу, скотину, работу — все. Трудодни хорошие начисляем, ага.

— Непорядок! — сказал я строго. — Непорядок у вас в коровнике. Бригадир свою корову на казенном коште держит.

— А ты, вюнош, в городе живешь? — заметно протрезвел председатель. Адреналин — он трезвит. — Учишься, али работаешь.

— И учусь, и работаю, — ответил я. — Работаю внештатным уполномоченным в Московском ГПУ, бывшей чрезвычайки.

— У него свободный пропуск к товарищу Сталину! — подсуетился участковый.

— Накажем! — вскочил председатель. — Коровку уберем, из трудодней вычтем. Все сделаем.

— И оставите в бригадирах? — вкрадчиво спросил я.

— Никак нет! — быстро сообразил мужик. Не зря его в председателях держат. — Уберем, уволим. Вашу матушку поставим бригадирить, она в коровках очень-на разбирается.

— Молодцы! — сказал я. — Так и доложу в Кремле, что вы тут все молодцы.

Пошел, обрадовал матушку. Пацанам подарил по перочинному ножу — вчера устал, просто сунул Татьяне узел с продуктами, сказал:

— Тут мука, масло, сахар, соль, крахмал, всего набрал. Во втором узле материя, пошьете себе чего, обувка братьям и тебе боты теплые.

Мать всплеснула руками:

— И гдей-то я туточки в ботах ходить буду, как городская…

Ну вот, поделился новостью о неожиданном бригадирстве. Да и засобирался домой. Как-то не пришлась мне деревня после Артека, зря надеялся отдохнуть среди клопов и прусаков желтых. И какая уже речка да рыбалка, подмораживает по ночам, скоро снег все покроет.

— Матушка, председатель сказал, что скоро машина в город пойдет, я напросился с ней уехать. Дела у меня в Москве, учеба.

— Не успел приехать… — Татьяна Семеновна махнула рукой. — Хоть провожу.

Не успели выйти из хаты, как узрели кряжистого мужичка в полушубке и с дрыном в руках.

— Бригадир! — ойкнула матушка.

Мужик увидел нас и взревел по-медвежьи:

— Жалиться! Городского щенка к председателю слать. Запорю сучонка!

Он двигался направлено, дрын держал уверенно. Я прикинул возможности быстро свалить чумного, решил не рисковать. Сквозь полушубок сразу в ребра не пробьешь, а по роже можно и не попасть, мужик явно на адреналине.

Поэтому я, откинув лацкан куртки, плавно вынул из кобуры скрытого ношения револьвер и выстрелил бывшему бригадиру в ногу. В морозном воздухе выстрел щелкнул звонко, задорно. А потом еще громче заревел мужик, падая на морозную и твердую землю.

Подоспевшему милиционеру я сказал:

— Если не знакомы с Положением об участковом инспекторе в сельских местностях, принятым 31 мая 1930 года, напоминаю: Статья 3 Положения подчеркивает, что «по своим служебным правам сельский участковый инспектор приравнивается к участковому инспектору в городе». Это значит, что вы должны задержать вот этого человека и доставить в ОГПУ города Москвы с рапортом о нападении с вот этой вот дубиной на женщину с ребенком, на Морозову Татьяну Семеновну с сыном. Я тоже напишу рапорт. И окажите ему первую помощь, фельдшер в деревне есть?

Стрелял я так, чтоб не задеть кость. Не то, чтоб мне жалко было дурака, но моим тут еще жить — настраивать против них деревню не хотелось. А так — припугнул и хорошо.

Через полчасика, как и ожидал, прибежал председатель — просить за дурака. Разговор шел при матушке. Ох, какие только льготы не пообещал он за своего сводного родственника. Пришлось простить. Тут и машина подоспела с флягами молока в кузове. Попрощался с братьями, приобнял матушку, сел в кабину, загнав экспедитора в кузов. Поехал.

Шофер оказался политически подкованным и, пока мы выбирались с проселочной на приличную дорогу, успел порадовать меня тем, что мы имеем счастье ехать на Советском полуторатонном автомобиле ГАЗ-АА, изготовленном в Нижнем Новгороде (с 1932 — Горький).

Мне всегда казалось странным восторженное восприятие скромных достижений государства последователям этого нового государства. Ну казалось бы, повторили старое американское изделие — чему радоваться. Шофер, как бы почуяв мои мысли, продолжил спич грузовику: