Поправка-22

Берег был пустынным. В спокойной тишине приглушенно журчал неподалеку полноводный от ливней ручей, шелестела за спиной Йоссариана листва и глухо шуршала высокая трава да негромко вздыхали у берега ленивые прозрачные волны. Прибой здесь всегда был слабый, вода прохладная и чистая. Йоссариан оставил одежду с полотенцем на прибрежном песке и шел навстречу медленным низким волнам, пока его не окатило по плечи. Впереди, почти сливаясь с линией горизонта, темнела, окутанная туманом, неровная полоска земли. Йоссариан лениво доплыл до плота, немного отдохнул и поплыл обратно. Возле берега, там, где в море выдавалась песчаная коса, он встал на ноги и несколько раз окунул лицо в зеленоватую воду, а потом, чувствуя себя освеженным и бодрым, лег у кромки прибоя лицом вниз на песок и спал, пока вернувшиеся из Болоньи самолеты не разбудили его могучим хоровым ревом моторов, от которого дрожала земля.

Он проснулся с легкой тяжестью в голове и нехотя открыл глаза на вверженный в привычный хаос мир, где царил сейчас идеальный порядок. У него даже перехватило дыхание, когда он увидел над собой двенадцать шестерок самолетов, спокойно идущих в ровном боевом строю к аэродрому. Это было так неожиданно, что сначала он просто не поверил своим глазам. Невероятное, фантастическое зрелище — безукоризненный строй самолетов после тяжелого боевого задания: ни одной машины, рвущейся вперед на бешеном форсаже, чтобы срочно доставить в госпиталь раненых, ни одной безнадежно отставшей и едва дотягивающей до аэродрома из-за повреждений в бою. Ни один самолет не волочил за собой по небу дымного хвоста, и все до единого одновременно возвращались домой — все, кроме него. На мгновение он решил, что сошел с ума. Но потом вдруг понял, и короткий приступ горького хохота едва не завершился у него злобными рыданиями. Объяснение напрашивалось само собой: цель закрыли тучи и ему еще предстоял полет на Болонью.

Он ошибся. Солнце светило весь день, и бомбардировка состоялась. Это был плевый налет. Зенитная артиллерия не прикрывала Болонью.

Глава пятнадцатая ПТИЧКАРД И КРАББС

Офицеры оперативного отдела капитан Птичкард с капитаном Краббсом, оба мягкие и покладистые, оба чуть ниже среднего роста и доверительно спокойные в разговорах, наслаждались каждым боевым вылетом, не требуя от жизни и полковника Кошкарта ничего, кроме возможности летать на боевые задания. Оба совершили множество боевых вылетов, и оба мечтали о множестве новых. Они назначали себя в каждую боевую операцию. Оба считали войну самым выдающимся событием в своей жизни и опасались, что ничего подобного на их долю потом уже не выпадет. Они выполняли свои обязанности молчаливо, скромно и без лишней суеты, никому не желая зла и стараясь жить со всеми в ладу. На их лицах всегда была готова вспыхнуть улыбка. Говорили они вполголоса и мучительно мямлили. Легко им было только друг с другом, этим жизнерадостным, осмотрительным и предупредительным офицерам, которые не смотрели людям в глаза, даже обращаясь к ним с каким-нибудь делом, — никогда и никому, даже Йоссариану, обращаясь к нему с выговором по поводу его приказа Крохе Сэмпсону вернуться домой из-за неполадок в переговорном устройстве.

Они созвали собрание на открытом воздухе, и капитан Птичкард, тихий улыбчивый человек с темными редеющими волосами, неловко усмехнувшись, промямлил:

— Парни, — промямлил он, — вы это… вы, когда возвращаетесь из-за чего-нибудь с полдороги, — вы старайтесь, чтоб только из-за чего-нибудь серьезного. А не это… ну, например, не из-за переговорного устройства или там еще чего несерьезного. Ладно? А теперь капитан Краббс хочет вам кой-чего про это сказать.

— Капитан Птичкард, он это… он совершенно прав, вот что я хотел вам, парни, сказать, — промямлил капитан Краббс. — Мы, значит, добрались наконец сегодня до Болоньи, и оказалось, что там и защиты-то никакой нет. Ну а мы, конечно, все немного это… немного психовали и мало чего там уничтожили. Ну и вот, значит, а полковник Кошкарт, он получил для нас разрешение на еще один полет. И завтра, я считаю, мы снесем эти склады. Как вы думаете, парни?

Чтоб доказать свою непредвзятость, капитан Птичкард с капитаном Краббсом, формируя экипажи для повторной бомбардировки Болоньи, назначили Йоссариана ведущим бомбардиром головного звена, дав ему в пилоты Маквота. Йоссариан самоуверенно попер вперед, как делал Хавермейер, — без уклоняющихся маневров — и у цели попал в кровавую баню.

От зенитных разрывов не было спасения. Его убаюкали, заманили в ловушку и прихлопнули крышкой кромешного огня, а когда он вышел на боевой курс, ему не оставалось ничего другого, как бездеятельно сидеть под плексигласовым колпаком и стараться не замечать багровые вспышки, вспухающие вокруг, чтоб его угробить. Ему не оставалось ничего другого — до сброса бомб, — как смотреть в прицел, где паутинное перекрестье наводки мучительно медленно совмещалось с точкой, которую он наметил для бомбометания: двориком перед фасадом первого из строений, за которым виднелись несколько других — складские помещения, выкрашенные так, что они казались обычными домами. Самолет полз на боевом курсе, неизменном по скорости, направлению и высоте; Йоссариана колотила мерная дрожь. Он слышал глухое, с перекатами громыханье почти одновременно рвущихся снарядов и порой — отрывистый, резкий грохот отдельных, угрожающе близких разрывов. В его голове отчаянно мельтешилось множество самых разноречивых желаний, сливающихся в мольбу: ну скорей же, скорей, — обращенную к медленно ползущему самолету. Наконец тонкие паутинки в прицеле скрестились на выбранной им заранее точке, а автоматический бомбосбрасыватель послал к земле — одну за другой — восемь пятисотфунтовых бомб. Облегченную машину подбросило вверх. Йоссариан скособоченно перегнулся влево и, когда стрелка на индикаторе сброса бомб уткнулась в ноль, закрыл бомболюк, пронзительно выкрикнув:

— Резко вправо!

Маквот послушно выполнил команду. Он резко положил машину на крыло, увернувшись в отчаянно крутом вираже, так что двигатели неистово взвыли, от двойной радужно-огненной полосы едва не настигших их трассирующих снарядов, которые вовремя заметил Йоссариан. Довернув, Маквот, по команде Йоссариана, ввел самолет в набор высоты, и они упорно карабкались вверх, пока вдруг не вырвались на солнечный простор ослепительно голубого спокойного неба, затканного в отдалении кружевными узорами серебристых, уплотняющихся к горизонту облачков. Приказав Маквоту прекратить набор высоты, Йоссариан, под свист воздушного потока, рассекаемого плексигласовым колпаком кабины, блаженно откинулся на спинку сиденья и, когда машина набрала скорость, послал Маквота влево и вниз, мимолетно с радостной гордостью глянув на целый букет зенитных разрывов, расцветший чуть выше и правей самолета — именно там, где они оказались бы, продолжая горизонтальный полет по прямой. Потом он вывел самолет из пике, рявкнул Маквоту: «Резко влево и вверх!», снова выровнялся и глянул на землю, где уже начали рваться их бомбы. Первая легла точно во дворик, а следующие — и его, и пятерки ведомых — аккуратно накрыли остальные строения каскадом быстрых оранжевых вспышек, под которыми дома мгновенно оседали, а на их местах космато вздымались исчерна-серовато-розовые шапки, зримо вздрагивающие, когда в их недрах вспыхивали багровые или серебристые молнии.

— Вот это да! — восхитился Аафрей, и на его округло пухлощеком лице ясно выразилась веселая зачарованность; он смотрел вниз, стоя рядом с Йоссарианом.

— А ну проваливай! — гаркнул Йоссариан, позабывший, что тот ошивается рядом. — Проваливай из кабины в средний отсек!

Аафрей улыбнулся и компанейским жестом предложил Йоссариану поглядеть вниз. Йоссариан, хлопая его по плечу и даже легонько подталкивая в спину, настоятельно гнал его к зеву туннеля.

— Проваливай! — крикнул он. — Проваливай в средний отсек!

— Не слышу! — дружелюбно пожав плечами, громко крикнул ему Аафрей.

Йоссариан ухватил его за парашютную сбрую и резко подтолкнул к темному лазу, но тут самолет так страшно встряхнуло, что у Йоссариана на мгновение замерло сердце и как бы задребезжали внутри все кости. Он сразу решил, что всем им крышка.

— Круто вверх! — сообразив, что жив, скомандовал он в следующее мгновенье Маквоту. — Круче, ублюдок! Круче! КРУЧЕ!

С надсадным воем самолет полез вверх и лез — на полной мощности двигателей, — пока Йоссариан не гаркнул Маквоту, чтоб тот перешел в горизонтальный полет, а потом послал его в крутой вираж, выполненный Маквотом с сорокапятиградусным креном, так что Йоссариана чуть не вывернуло наизнанку, и он, полуоглохший, как бы почти бесплотный, выровнял Маквота, чтоб опять загнать в поворот — на этот раз левый — и послать круто вниз. Маквот вошел в крутое пике — Йоссариан потерял и дыхание, и вес, — а машина с воем понеслась к земле сквозь черные призрачные завихренья дыма, липнущие к прозрачному колпаку кабины, словно сырая сатанинская сажа к ничем не защищенным щекам Йоссариана. Сердце у него неистово стучало, сжимаясь на переменах режима от боли, а он все посылал, посылал Маквота — то вверх, то вниз, то вправо, то влево, — уворачиваясь от слепящих вспышек снарядов, которые взрывались, чтоб его убить, а потом, когда он успевал проскочить, расплывались по небу вялыми кляксами. Выступающая у него на шее испарина ручейками стекала по груди и спине, подобная тошнотно тепловатой слизи. Один раз он мимолетно и смутно подумал, что давно растерял пятерку ведомых, а потом уж думал только о себе. Горло он ощущал как ссохшуюся рану, раздираемую до крови каждой командой, которую он истошно выкрикивал Маквоту. Всякий раз, как тот менял направление, гул моторов превращался в рев — оглушительный, надсадный, выматывающий душу. А впереди, явно на многие мили, их спокойно ждали садисты зенитчики, заранее пристрелявшиеся к любой высоте. Внезапно перед ними, чуть ниже кабины, с грохотом взорвался очередной снаряд, вздыбивший, почти опрокинувший самолет, и Йоссариана окутал голубоватый дым. Горим, с ужасом подумал Йоссариан. Он резко повернулся, чтоб нырнуть в спасительный лаз, и наткнулся на Аафрея со спичкой в руке, который безмятежно раскуривал трубку. Йоссариан потрясенно вытаращил глаза на своего пухлощекого улыбающегося штурмана. Кто-то из них, без сомнения, спятил.

— Господи боже мой! — воскликнул Йоссариан, в мучительном изумлении глядя на Аафрея. — Проваливай к дьяволу! Ты что — псих? Проваливай к чертовой матери из кабины!

— Что? — доброжелательно спросил Аафрей.

— Уматывай отсюда! — истерически взвыл Йоссариан и начал беспорядочно молотить Аафрея по пухлым плечам и жирной груди. — Уматывай из кабины, тебе говорят!

— Я ничего не слышу! — простодушно заорал тот с выражением недоуменного укора на лице. — Говори громче, я ничего не слышу!

— Уматывай из кабины! — завопил Йоссариан. — Выбирайся к люку! Нас пытаются уничтожить! Неужели непонятно? Нас пытаются уничтожить!

— Курс, так тебя к дьяволу и не так! — заорал в переговорное устройство Маквот срывающимся голосом. — Куда мне идти?

— Резко влево! Влево, паскудник! Резче, пакостный поганец! РЕЗЧЕ!

Аафрей подполз вплотную к Йоссариану и ткнул его в ребра черенком своей трубки. Болезненно вскрикнув, Йоссариан отпрянул, но сразу же ухитрился встать на колени — белый как полотно и трясущийся от злости. Аафрей ободрительно ему подмигнул, потом указал большим пальцем на Маквота и презрительно осклабился, не поворачивая головы.

— А этот чего психует? — со смешком спросил он.

Йоссариану почудилось, что ему снится сон, нелепый и жуткий. Он умоляюще завопил:

— Ты уберешься отсюда в средний отсек?! — и яростно пхнул Аафрея к туннелю. А потом, истошно, Маквоту: — ВНИЗ!

И они опять ринулись к земле сквозь грохочущий, визгливый, шипящий свист разлетающихся при взрывах раскаленных осколков, но Аафрей опять подобрался к Йоссариану и снова ткнул его в ребра трубкой. Йоссариан всхлипнул и попытался вскочить.