Поправка курса
Шрифт:
— Это была шутка. Ну, как бы, — выпалил Пешков.
— Так вы еще и шутник? Браво, браво…
— Что вы сделали с моими товарищами? — задал вопрос Пешков.
— Это ваши товарищи?
— Это надежные товарищи. Проверенные. Мне их рекомендовали.
— Уж не Леонид Борисович ли? И — на какой предмет рекомендовал? беглых каторжников?
— Сегодня на каторге больше честных людей, чем в министерствах, — сказал Пешков. — Каторжник — это звучит гордо!
— Ох, Алексей Максимович, Алексей Максимович… Любите вы красивости. У вас в пьесе человек удавился, а в ответ «какую песню испортил, дурак». Долго выдумывали?
— Что значит — выдумывал?
— То
— Позвольте, но вот это точная неправда. Я пишу про бедных людей и для бедных людей!
— Ну конечно, о бедных и для бедных. Из той публики, которая платит по пять рублей за кресло в партере, смотрит вашу пьесу и хвалит: ах как жутко, как смело, как мило!
Ладно, я ведь не Буренин, не критик. Мещанин — это не оскорбление нисколько, это просто — целевая аудитория. Вы с ней угадали, ну, и славно. Так и сочиняйте себе пьесы да поэмы, «над седой равниной моря сидит сокол на заборе». Но зачем с кромешниками-то знаться? Вот они лежат, кромешники ваши, остывают потихоньку. А я прямо и не знаю, что с вами-то делать? Тут положить, рядышком?
— Вы… вы их убили?
— Конечно. Когда на меня идут с ножами, я всегда убиваю. Вы-то без ножа, вот и думаю. Пока.
Пешков не фиолетовый, не синий, даже не зелёный. Он желтый. По краям. То есть из тех, кого Ленин называет «полезными идиотами». Хотя он ни разу не идиот, конечно, Пешков.
— Вам, Алексей Максимович, ролька покоя не дает. Вы играете этакого лорда Байрона от босяков. Опереточного. Ваша пелеринка, ваша шляпа, ваше нарочитое оканье — дешёвые приемы, но для мещан сойдёт. Но вместо того, чтобы принять себя как мещанина, которому повезло, мещанина, трудом и способностями заслужившего право вкусно есть и сладко спать, вы хотите возглавить каких-нибудь карбонариев и пойти на штурм Бастилии, размахивая чёрным… нет, красным знаменем. И ищите сподвижников.
— А хоть бы и так! — сказал Пешков.
— Но сподвижникам вы нужны только покуда даёте денег. Как кошелёк. Но им, сподвижникам, денег всегда мало. Красин, узнав, что я строю электростанцию на деньги Рабушинского, поручил вам узнать, не дам ли я тысяч десять, а лучше бы сто, на революцию. Ну, вдруг. Но просто прийти и спросить — это же неромантично. И вы решили разыграть комедию: грабители на меня нападают, потом появляетесь вы с револьвером, прогоняете грабителей, я, в благодарность, жертвую на честных революционеров кучу денег, в общем, маниловщина в сахарном сиропе.
— Гм…
— Так это было? Ну, признайтесь, не стыдитесь!
— Гм… Гм…
— Но на самом деле планировалось иное. Красин-то практик, а не разу не романтик. Он выделил вам проверенных товарищей из числа кромешников худшего сорта. Эти кромешники должны были не напугать меня, а убить. Вы бы оказались повязанным кровью, и тогда отдавали бы революционером из своих честно заработанных гонораров не сколько хотите, а всё. Стали бы революционным рабом. Примерно так.
— Гм… Гм… Гм…
— Не буду я вас убивать. Только вы же понимаете: в глазах преступного мира вы, будучи наводчиком, подвели каторжников под пулю. И преступный мир будет мстить не мне, я-то в своем праве. Мстить они будут вам,
как предателю. Ну, а месть у них одна. Не статейку в газете тиснут.— Гм… Гм…
И мы с Булькой ушли, оставив Пешкова на кладбище. Пусть думает, как выпутаться.
Уже дома, среди ароматов роз, я прочитал отчёт Альтшуллера о минувшем дне. Бюллетень, сводку событий. Всё идет хорошо, и дня через три, через четыре Рабушинский покинет лечебный флигель.
И точно. Через четыре дня повторная лучеграмма показала легкие совершенно здорового человека. И чувствовал себя Рабушинский здоровым и полным сил: было бы в земле нашей кольцо поухватистей, он бы за это кольцо землю-то и перевернул. Вот сколько сил. Так он сказал. И сказал, что миллиона нисколько не жалко. Он себе новых миллионов наживёт, здоровый-то.
Наживёт, тут сомнений нет. Банковскому капиталу раздолье. Как и промышленному.
Мы с Альтшуллером пили чай среди роз.
— Я недавно видел Алексея Максимовича, — сказал доктор.
— Недавно?
— Да, позавчера. Он уезжал. Только приехал — и вдруг понадобилось уехать. Дела срочные. Не бережёт он себя. Ему бы годика два, три пожить здесь безвылазно, то и вылечился бы совершенно.
— Не бережёт, — согласился я.
— Он сказал, что с Марксом удалось договориться. Частично. Он, Маркс, отказывается от монополии на произведения Чехова, написанные после подписания договора. Да и деться Марксу некуда — юристы говорят, что любой суд оспорит это положение договора. Так что Антон Павлович теперь свободен!
— Замечательно, — согласился я.
— И сюда едет Лев Толстой, — сказал Альтшуллер и посмотрел на меня. — Лечиться
— Лечиться — дело нужное, — ответил я. — Любят писатели Ялту. Кого здесь только не встретишь. Везет мне на писателей. Впервые знаменитого писателя я встретил, когда мне было семнадцать лет.
— Кого же? — поинтересовался из вежливости Исаак Наумович.
— Достоевского. Федора Михайловича Достоевского. В Эймсе, где я сопровождал матушку, когда той прописали курс тамошних вод.
— И как это случилось?
— Достоевский, узнав, что я из России, попросил у меня сто рублей. Взаимообразно.
— И вы?
— Ну откуда у семнадцатилетнего юноши сто рублей? У меня всего-то было пятнадцать.
— И?
— И Федор Михайлович взял пятнадцать.
— А дальше?
— А дальше всё. Больше я господина Достоевского не видел.
И мы продолжили чаепитие под сенью дуба.
Авторское отступление
Как это работает? Шеф перемещает душу Магеля в его предков и потомков. Захочет — в прапрапрадедушку, захочет — в правнука. Память самого Магеля — сохраняется, навыки самого Магеля — сохраняются, плюс добавляются знания и навыки предка-потомка.
Отправляет не голенького. В качестве рояля выступает полевой синтезатор «Мидас». С его помощью, конечно, может трансмутировать опилки в золото, но обычно его используют эффективнее. Например, изготавливают документы. Или бумажные деньги (встроенные базы позволяют создавать реальные серийные номера и прочие необходимые детали). Или портативную радиостанцию. Или лекарства двадцать пятого века. Ограничения — по размеру, камера полевого синтезатора позволяет создать «Глок-17», но вот «Большую Берту» — нет. АК-47 тоже не умещается, но можно изготовить детали по отдельности, а потом собрать. В общем, полезная штука — «Мидас». На чем работает? На трансформации времени.