Попробуй угадай!

Эвелина. Да почему же негодяи?

Жорж. Да потому, что могли бы по крайней мере хоть нам дать понять, черт возьми!

Эвелина. К чему? Это их личное дело. Нас это совершенно не касается.

Жорж. Пусть не касается, но она член нашей семьи, а он… да и он как родной!

Эвелина. Ну и что? Тебе обязательно нужен контроль за всей нашей семьей? Вплоть до друзей семьи?

Жорж. Не о контроле речь!

Эвелина. Тогда о чем же?

Жорж. Разве тебе не кажется, что тебя одурачили?

Эвелина. Вовсе нет. Это тебе почему-то все время мерещится, будто тебя дурачат.

Жорж. Ну, ясно, где я сказал «да», там ты обязательно должна сказать «нет». Горбатого могила исправит.

Эвелина. Я говорю «нет», потому что ты задаешь мне вопрос, на который я должна ответить «да» или «нет».

Жорж. Вот именно это я и констатирую: на мое «да» ты всегда говоришь «нет». А потом мне же еще говорят, что у меня отвратительный характер. Я прихожу домой спокойный, довольный, а ты через две минуты доводишь меня до белого каления! О! Уж в этом виде спорта ты, можно сказать, чемпионка!

Эвелина. Ты сам вскипаешь по любому поводу. Моей помощи тут не требуется.

Жорж. Ну, конечно, я виноват. Я всегда и во всем виноват.

Эвелина. Но ведь не я же довожу тебя до такого состояния. Я не спорила с тобой ни сейчас, ни сегодня днем. Так что же ты вдруг разбушевался? Во всяком случае, я полагаю, вопрос о Титусе теперь отпадает?

Жорж. Какой вопрос?

Эвелина. Надеюсь, ты получил доказательство того, что он не ездил за мной в Шатору?

Жорж. Да мне начхать на Шатору, да-да, и начхать на все, чем ты там занималась.

Эвелина. Днем тебе было совсем не начхать.

Жорж. Ну что, теперь ты решила устроить мне сцену? Давай-давай!

Эвелина. Вовсе нет. Просто я вспомнила наше дневное объяснение…

Жорж. Да какая связь между дневным объяснением и вечерним? Объясни, Христа ради!

Эвелина. Никакой. И я хотела бы, чтобы мы хоть раз смогли объясниться спокойно, без крика и скандала.

Жорж. А я не обязан тебе ничего объяснять. Ни-че-го! Вбей себе это в башку, моя милая.

Эвелина. Ты хочешь легко отделаться.

Жорж. Если тебе это не нравится, мне все равно.

Эвелина. Но мне не все равно, если я должна непрерывно подвергаться инквизиторским допросам по поводу любого из моих поступков или высказываний. Пойми это!

Жорж. Так чего ты добиваешься?

Эвелина. Только одного: чтобы ты спокойно, раз и навсегда разъяснил мне, полностью ли я свободна, как ты не однажды заявлял, или же я вновь должна считаться твоей личной собственностью, покорной рабыней, прикованной к дому и связанной запрещением выходить из него и видеться с кем бы то ни было.

Жорж. Да спи хоть с целым светом, если тебе желательно, мне наплевать! Ты слышала: мне на-пле-вать! Но только, во имя неба, делай это! Делай, наконец! Перестань изводить меня, сидя тут вечерами в углу, слушая пластинки и обхватив голову руками, в позе святой великомученицы. Поняла?

Эвелина. Я не считаю себя великомученицей потому лишь, что сижу дома. Согласись, не могу же я бегать ночами по кабакам, только чтобы доставить тебе удовольствие.

Жорж. А я тебе и не говорил о кабаках!

Эвелина. Тогда в чем же дело? Чего бы ты хотел? Чтобы я бегала к любовнику?

Жорж. Да черта с два ты способна его завести!

Эвелина. Ты хочешь сказать, что я уже не способна понравиться ни одному мужчине?

Жорж. Вовсе я этого не говорил.

Эвелина. Ах так? Значит, ты считаешь, что я еще гожусь для употребления?

Жорж. Да ты же назло мне не хочешь! Назло мне упираешься! Назло мне живешь затворницей! И я отлично понимаю твою тактику. Хочешь давить мне на психику! Чтобы я всегда помнил, что ты тут, у меня под боком, молчаливая, терпеливая, покорная. Ты твердо решила держаться роли Пенелопы.

Эвелина. А ты, вероятно, предпочел бы меня в роли Елены?

Жорж. Издеваешься, да?

Эвелина. Выслушай меня, Жорж.

Жорж. Нет! Оставь меня в покое!

Эвелина. Выслушай, говорю. Сначала я поклялась себе никогда не говорить с тобой об этом.

Жорж. О чем еще?

Эвелина. О письме, которое ты нашел в прошлую субботу.

Жорж. Ага, я так и знал, что ты сунешься ко мне с этим в самом скором времени.

Эвелина. Нет, я не собиралась…

Жорж. Ну да, и вот доказательство! Злорадствуешь, да? Я же вижу: с того самого дня ты измываешься надо мной и надо всем, что я наговорил тебе о своей матери, о ее неслыханной любви к отцу и об их идеальном браке. Нашла себе наконец предмет для веселья!

Эвелина. Я никогда бы не заговорила об этом…

Жорж. Ну так чего ж говорить?

Эвелина. Потому что я поняла, каким это было для тебя потрясением. Потому что я хорошо вижу, что это уже целую неделю не выходит у тебя из головы.

Жорж. Да мне в высшей степени наплевать на тот факт, что я сын какого-то типа, которого и не узнаю-то никогда, поскольку его убили на войне.

Эвелина. Ты в этом уверен?

Жорж. Да.

Эвелина. И ты знаешь, кто это?

Жорж. Нет, и никогда не узнаю.

Эвелина. Ты расспросил свою сестру?

Жорж. Я поговорил с отцом.

Эвелина. И он никогда ничего не подозревал?

Жорж. Вот именно, ничего. Ничего! Просто невероятно: такой человек, как он, – и ни тени сомнения, ни малейшего подозрения! Он глубоко убежден, что мама обожала его всю жизнь и что они являлись единственной в своем роде парой. Господи! Всю жизнь, все пятьдесят лет он прожил рядом с ложью, рядом со всем этим… а теперь живет воспоминаниями о своем безоблачном «счастье». Разве это не ужас?

Эвелина. И ужас, и счастье.

Жорж. Да чего стоит счастье, купленное такой ценой?

Эвелина. Но разве твой отец заплатил за него? Платить по счетам пришлось твоей матери – и платить дорого, очень дорого.

Жорж. Ты права. Слепцам счастье дается бесплатно. Им везет больше всех. Царство божие для невинных… и одураченных. Что ж, тем хуже для царства божьего. Как бы то ни было, я люблю своего отца, и это он был, есть и будет моим отцом до смерти. Вот и все, и давай больше не будем об этом.