Попытка возврата: Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия

Лаврентий Павлович подумал, вертя в руках самописку, и вынес решение:

– Ладно. Так и сделаем. Ты только там поберегись. Не очень голову подставляй. Она теперь очень ценна для нас. И по поводу ареста – не обижайся. Такого больше не будет. Хотя недавно опять предлагали. За твои песни аполитичные.

Он опять усмехнулся и неожиданно спросил:

– Сам сочиняешь?

– Так точно! – нагло соврал я, приписав себе лавры Высоцкого.

– Ну, сочиняй. Стихи хоть и сомнительного содержания, но хорошие. Будут цепляться – скажи, я разрешил. И еще – завтра вы поедете на завод. Посмотри на свою выдумку в действии. А через пять дней я тебя жду.

И опять став серьезным, отпустил нас, напомнив, если что, немедленно докладывать Колычеву.

Выходя от него, пытался сообразить – зачем это он меня будет ждать? Причем, как я понял, даже без Колычева. Ничего не надумав, просто махнул рукой. Будет день, будет пища. Потом мы поехали смотреть новые автоматы, выпуск которых постепенно налаживали на одном из тульских заводов. Самое смешное, что обозвали его опять ППС. Так как я предложил идею, а в КБ ее конкретно доработали, то автомат назвали не по имени изобретателя (их слишком много получалось), а просто – пистолет-пулемет складной. Вещица получилась знатная, с хорошим боем и даже лучше известного мне прототипа. В другом цеху собрали несколько глушаков с запчастями, сделанными по моей просьбе под немецкий «Вальтер P-38». Этих «вальтеров» у нас с Гусевым скопилась целая куча. С каждой вылазки по тылам притаскивали минимум по паре штук. И дарили их, и презентовали в виде взятки (особенно хозяйственники всех рангов к таким трофеям были неравнодушны). Все равно несколько пистолетов в вещмешке всегда болталось. Остальные глушители делались под наган, который выпускали на этом же заводе.

Глушаки, конечно, и до этого были известны. Самый распространенный назывался прибор БРАМИТ. То есть братьев Митиных. Но он был громоздкий и совершенно другой конструкции. Поэтому мой – пошел на ура. C гранатометами пока буксовали. Никак он дальше двадцати метров прицельно стрелять не хотел. И летал по непредсказуемой траектории. Как грустно пошутил Колычев, их КБ гарантировало полную тайну полета гранаты. Люди бились и так и эдак, но пока ничего не выходило. Один из конструкторов, нервно куря и оглядываясь, раскололся, когда я на него наехал, мол, самого толкового из них загребли. Еще перед войной. Причем спеца именно по пороху и по взрывчатке. Жалобно глядя на меня, инженер говорил, что «органам», конечно, виднее, и взяли их главного изобретателя наверняка за дело, но вот теперь его головы просто катастрофически не хватает.

Вот не было печали. Где теперь искать их основного? Записав данные сидельца, пообещал узнать про него, наказав, чтоб сами не расслаблялись. Эта чудо-голова, может, давно в вечной мерзлоте мумифицируется. Уходя из КБ, все думал, в какое интересное время попал. Ведь поклеп на изобретателя наверняка кто-то из его коллег накропал, а теперь когда приперло, сами воем выть начали…

Я всегда поражался безвозмездным стукачам. Ну еще понятно, если б выгоду имели. Так ведь нет. Стучат из любви к искусству. Ведь и меня какая-то падла с песнями вложила. А пел только хорошим знакомым. Ребята с разведки просто тащились от песни «Батальонная разведка». Особистам же почему-то особенно полюбилась слегка мною переделанная песня Высоцкого «Я вам мозги не пудрю». Да и вообще, гитару беру только в кругу людей, которых уважаю. Хотя нет. Я вспомнил, как один раз паразит Гусев, под хорошую закуску, уболтал устроить небольшой концерт. Там как раз два незнакомых мне комиссара присутствовали. Один нормальный мужик и погиб геройски. Раненый, за пулеметом до последнего работал, пока кровью не истек. А вот липучий взгляд второго мне сразу не понравился. И хихикал он слишком ненатурально, подливая в стаканы самогонку местного разлива. Хоть репертуар выбирался по возможности нейтральный, а вот гляди ж ты – настучал. Сдал, сука, не задумываясь. Про него и раньше слухи ходили, а вот теперь – сам убедился. Ну, ничего. Теперь у меня карт-бланш от самого Лаврентия Палыча. А с тобой, комиссар полка, мы еще встретимся…

* * *

После осмотра нового оружия приехали в местный отдел гебешников, при заводе. Полковник ушел к тамошнему начальнику, а я трепался с дежурным. И вдруг дверь одного из кабинетов распахивается и оттуда спиной вперед вылетает здоровенный сержант. Через секунду, но уже мордой вперед, вылетел еще один жлоб в форме. Оба тельца, равномерно сползя по стенке, устроились на полу. Однако интересно тут люди живут. Бойко так и на полную катушку.

– Весело тут у вас, – сказал я офигевшему дежурному, лапающему кобуру.

Из двери, вслед за летающими служителями Фемиды, выскочил парень с разбитым лицом и шустро рванул в нашу сторону. Пока дежурный судорожно пытался вытянуть свой шпалер из кобуры, беглец, наклонив голову, так как руки были скованы за спиной, попытался смести меня с прохода. Щас! Я перенаправил его импульс в сторону, и этот шустрик, снеся перегородку и дежурного, затих на полу. В коридор уже выскакивали люди. Несколько человек, быстренько подхватив парня, отволокли в сторону. Потом занялись пострадавшими, в чье число вошел и нерасторопный дежурный. Пока все устаканивалось, вышел на крыльцо покурить со знакомым капитаном.

Угостив его столичным «Казбеком», поинтересовался:

– Что, шпиона очередного поймали?

– Ворюга. Детали с завода таскал и на дому чего-то химичил. Взяли с поличным. Сначала вроде смирный был, а теперь, гляди-ка, раздухарился. Ну да ничего. Если его сейчас не прибьют, уму-разуму обучая, то все равно – по законам военного времени стенка этому паразиту обеспечена.

Я курил, вспоминая борзого беглеца, и думал, чем же он мне понравился. Дерзостью, наверное. Надо же, решился на сопротивление, причем в самом, можно сказать, логове местных гебешников. А теперь этого прыткого пацана просто к стенке прислонят. Мы в группу таких вот шустрых по крупицам собираем, а здесь их шлепают почем зря… И дерется он неплохо, вон как допрашивающих уделал, даром руки зацоканы за спиной были. Все-таки надо бы его повидать. Поэтому, раздавив окурок каблуком, спросил у капитана:

– Дашь с ним пообщаться?

– Хоть сейчас. Пойдем только побыстрее, пока ребята из него душу не вытрясли.

Успели вовремя. Парень лежал на полу, а ребята с хеканьем вышибали из него уже, наверное, остатки души. Капитан жестом прекратил веселье и приказал привести подследственного в чувство. Привели, облив водой из ведра и усадив на табурет, оставили нас наедине. Расхититель социалистической собственности сидел, покачиваясь и мотая головой, пытался стряхнуть воду с лица. А! Так он же до сих пор в наручниках. Когда я освободил ему руки, тот взглянул на меня и издевательски ухмыльнулся, показывая дырку свежевыбитого зуба. Крепкий пацан, его ведь до сих пор не сломали… Хотя буцкали на совесть. Поэтому, чтобы начать беседу, помахал ладонью у него перед лицом и спросил:

– Эй, земляк! Ты там как? Живой?

– Я-то живой. А ты, начальник, не боишься руки мне освобождать? Он опять ощерился в улыбке и выплюнул кровь изо рта. Надо же, сколько экспрессии. Еще и на испуг берет. Битый арестант мне нравился все больше и больше. Поэтому я, тоже ухмыльнувшись и почесав ухо, сказал:

– Ну, бояться не боюсь, а вот опасаюсь, это да. Я же не знаю, на что ты способен. Хотя на рывок безграмотно пошел. Надо было не на таран меня брать, а от стенки оттолкнувшись, нырком в окошко за дежурным уйти. Тогда хоть и маленький, но шанс был бы. А так получается, попер буром и нарвался на более подготовленного противника.

Парень был удивлен моим монологом. Похоже, здесь с ним так не говорили. Пока он, хлопая глазами, переваривал мои слова, я спросил:

– Если б получилось свалить, куда бы делся потом?

– Да тут бы не остался. Ушел к фронту и ищи меня!

– К немцам?

У арестованного вздулись желваки на щеках, и он даже не сказал, а выплюнул:

– Вы, суки, по себе людей не судите! К нашим бы пошел! К любой части прибился, и хрен бы вы меня нашли. Вас ведь на фронт не заманишь. В тылу себе хари наедаете, только и можете, что без вины людей хватать.

– Ну, ты-то явно не невинная овечка. Детали тырил?

Парень шумно выдохнул и безнадежно, видно, уже не в первый раз, сказал:

– Не тырил. Пружину я сделал для патефона. Ее и выносил. А мастер, гад, меня заложил. Я ему морду побил да зуб выбил, еще летом, вот он и злобился. А тут такая возможность расквитаться…

– А морду за что? По пьянке?

– Сука он потому что. Про отца моего гадости плел.

Сначала парень (в процессе разговора выяснилось, что его зовут Леха Пучков) говорил нехотя, но потом разошелся. Выяснилось, что отец его в свое время работал на КВЖД, а когда китайцы отмели ее себе назад, на советском Дальнем Востоке. Кстати, там Леха и научился разным приемчикам, у одного старого корейца. Жили себе не тужили, и тут отца перевели в Москву, в министерство. Радости полные штаны. Они всей семьей – отец, Леха и две его сестренки вселились в огромную трехкомнатную квартиру. Через год поступила в институт сестра. Еще через год сам Леха. А еще через полгода отца арестовали как японского шпиона. Как они ни бегали, отца упекли, а их поперли и из квартиры, и из институтов. Помыкавшись по знакомым, осели у дальней родственницы в Туле. Там с большим трудом устроились на завод. Пучков подался в слесари, а сестра его формовщицей. Мелкую определили в школу и опять начали жить. Только недолго. Мастер узнал, что Лешка – сын шпиона, и начал его изводить. Получив прореху между зубов, затаился на время и, выждав удобный момент, сдал с потрохами.