Порабощенный разум

1 сентября 1939 на польские города посыпались немецкие бомбы. Началась Вторая мировая война. В сентябре 1939 Милош пересек румынскую границу, добрался до Бухареста, где получил с помощью литовских друзей так называемый «нансеновский» паспорт (для людей без гражданства) и в начале 1940 проехал через Украину и Белоруссию в еще независимую Литву. (Эпизод на одной из станций по дороге он рассказывает в «Порабощенном разуме», в главе «Балты».) В Вильнюсе, только что ставшем столицей Литвы, Милош получил — как уроженец Ковенщины — уже литовский паспорт, в который, правда, вписали его национальность: «поляк».

В июне 1940 в Вильнюс вошли танки Сталина. В июле Милош пробирается из Литвы в оккупированную гитлеровцами Варшаву. На пути в Варшаву нужно было пересечь две границы: советско-германскую, а затем, перебравшись через немецкую Восточную Пруссию, границу германского Рейха и Генерального Губернаторства, то есть оккупированной немцами Польши. Риск был огромный. Но с мыслью о возвращении в Варшаву Милош носился уже давно, «по личным соображениям». В Варшаве осталась Янина Длуская. Она станет его женой, матерью двух его сыновей. Август 1939, накануне войны, они провели вместе, в лесах вблизи Барановичей. Сентябрь разделил их. Вызволить Янину из Варшавы в независимую Литву не удалось, а тут и Литва перестала быть независимой. Как писал позже Милош, ему казалось, что «Гитлер — надолго, а Сталин — навсегда». Возвращение в Варшаву позволило Милошу увидеть и пережить важнейшие — для польского поэта — события Второй мировой войны. «Я, на самом деле, не знал, что я возвращаюсь, чтобы пережить, чтобы увидеть и иметь возможность осуществить свое писательское предназначение».

Уже в сентябре 1940 Милош публикует в Варшаве подпольно, под псевдонимом Ян Сыруц, книжку «Стихи». Книжку напечатали в количестве 46 экземпляров и переплели Янина Длуская и Ежи Анджеевский. Это была первая поэтическая публикация подпольной Варшавы. В 1941–1944 Милош и Анджеевский — организаторы конспиративной литературной жизни Варшавы: подпольные книги, подпольные журналы, подпольные литературные вечера, подпольные конкурсы. В 1942 в Варшаве вышла составленная Милошем, Анджеевским и поэтом Ежи Загурским (давним товарищем Милоша по студенческой виленской группе «Жагары») антология «Непокоренная песнь. Польская поэзия военного времени», книга была издана — вопреки временам — большим тиражом и на хорошей бумаге. Вся интеллектуальная и культурная жизнь Варшавы в годы оккупации происходила вопреки. Милош в годы войны — вопреки — много читает. Он служит посыльным в одной из варшавских библиотек; кстати сказать, в условиях библиотеки удобно было прятать среди книг «нелегальщину». В 1942 Милош переводит книгу Жака Маритена «Дорогами поражения», о крахе Франции, изданную за океаном и чудом попавшую в Варшаву; перевод издается подпольно. В 1942-43 Милош пишет — вопреки — целую книгу эссе о литературе: о польской и мировой; эти эссе будут появляться в его послевоенных книгах. Очень многое нужно было осмыслить и переосмыслить. До 1942 Милош и Анджеевский жили вместе, беседовали, спорили; с 1942 они жили в разных концах города и решили обмениваться письмами-размышлениями; письма они вручали друг другу, встречаясь в кафе в центре города. Письма сохранились и были опубликованы в 1996; это удивительный документ работы мысли, ясности рассудка, трезвости суждений в условиях, наименее для этого подходящих. В годы оккупации Милош изучает английский язык, переводит поэму Элиота «Бесплодная земля» и — вопреки запредельному трагизму происходящего — комедию Шекспира «Как вам это понравится»; в послевоенные годы эта комедия в переводе Милоша шла на польских сценах.

Интенсивнейшим образом в эти годы работал Милош-поэт; книга его стихов военных лет «Спасение» выйдет в 1945, сразу по окончании войны, и станет событием литературной жизни.

После разгрома Варшавского восстания осенью 1944 Чеслав Милош и его жена Янина, как большинство жителей Варшавы, оказались в лагере под Варшавой, откуда им удалось бежать. Они укрылись в деревне, а затем перебрались к знакомым в окрестностях Кракова. В начале 1945 Милоши жили в Кракове. Весной 1945 Милош и Анджеевский пишут сценарий фильма и в связи с этим едут в Варшаву — об этой поездке рассказывается в одной из глав «Порабощенного разума». В течение 1945 Милош публикует множество статей в выходящей в Кракове газете «Дзенник польски».

«В Польше произошла встреча европейского поэта с адом XX века и не с первым, а с очень глубоким кругом ада», — скажет Милош сорок лет спустя, в своих гарвардских лекциях о поэзии, говоря о годах Второй мировой войны. Многие польские поэты обратились тогда к наследию польского романтизма, но, по мнению Милоша, такие попытки оказались беспомощны. Перед лицом событий столь страшных пафос был неуместен. Нужна была совсем другая поэтика. Милош в своих стихах военных лет сдержан и даже ироничен. Он обращается к опыту доромантической, домицкевичевской польской поэзии, к поэтикам эпохи классицизма, к стилям мысли эпохи Просвещения, Века Разума.

Размышляя о будущем польской поэзии, об ее обновлении после войны, Милош хочет расширить кругозор польской поэзии, традиционно ориентированной на французскую, хочет познакомить поляков с поэзией английской. Он предлагает в 1945 краковскому издательству проект антологии английской поэзии и в том же году переводит для нее Мильтона, Вордсворта, Браунинга…

В конце 1945 Чеслава Милоша, с его новоприобретенным знанием английского языка и давней, относящейся к началу 30-х годов репутацией «левого», посылают на дипломатическую работу в США. В декабре 1945 он выезжает туда, вначале работает в польском консульстве в Нью-Йорке, а с 1947 в польском посольстве в Вашингтоне. Своими обязанностями он считает также обязанности корреспондента польских еженедельников и журналов, куда он посылает очерки об Америке, ее политической жизни, литературе, искусстве; особое значение имела статья Милоша «Введение в американцев. Об американской поэзии» (журнал «Твурчость», 1948); статья, иллюстрированная переводами, знакомила поляков с Элиотом, Оденом, Лоуэллом, Карлом Шапиро.

А сам Милош в эти годы осваивает для себя все многовековое богатство поэзии английского языка — от Шекспира и Свифта до своих современников и ровесников. На какое-то время его любимым поэтом, прозаиком, мыслителем становится Свифт. Под стихотворением Милоша «К Джонатану Свифту» — стоят место и дата написания: Вашингтон, 1947, оно было напечатано в Польше в еженедельнике «Одродзене» («Возрождение») в 1949; этим стихотворением Милош — всегда внимательно продумывающий композицию своих книг — откроет в 1953 книгу стихов послевоенных лет «Дневной свет», вышедшую в Париже одновременно с «Порабощенным разумом». «Грех ума» — назвал свою монографию о Свифте один из английских исследователей; это цитата из Свифта. «Большой был грех за Свифтом: грех ума», — писал Свифт в иронической стихотворной эпитафии самому себе. «Грех ума» и другие «грехи» Свифта — независимость мысли, мужество, дерзость, неприятие лжи и лицемерия как раз и привлекают Милоша. Свифта он выбирает патроном своей новой книги стихов. Свифта — моралиста, проповедника. И Свифта-сатирика. Трагический тон, главный до войны в поэзии Милоша, в военные и послевоенные годы дополняется тоном насмешливым, ироническим, саркастическим, заметное место в его поэзии начинает занимать сатира; внимательный критик Казимеж Выка среди новых стилей Милоша-1945 уже выделяет «памфлетный» стиль. Милош хочет расширить границы современной поэзии, чтобы стихотворение или поэма, как это уже бывало в европейской поэзии XVIII века, могли быть стихотворением-эссе, поэмой-трактатом, памфлетом.

Среди памфлетных стихотворений Милоша первых же послевоенных месяцев — «Портрет середины XX века». Это портрет польского интеллектуала-1945:

…Всего охотнее играет в карты и в шахматы, чтобы не выдать своих мыслей. Руку держит на сочинениях Маркса, но дома читает Евангелие…

В стихотворении присутствуют уже некоторые мотивы «Порабощенного разума», а в цитируемых строках — один из главных мотивов книги — феномен «двойного сознания», «двоемыслия», «раздвоения» польских (восточноевропейских) интеллектуалов.

В 1948 Казимеж Выка, редактор ведущего журнала «Твурчость», публикует новую поэму Милоша «Нравственный трактат». Это анализ нравственной и психологической ситуации польской интеллигенции в первые послевоенные годы. То есть то, чему через несколько лет Милош посвятит книгу «Порабощенный разум». Цензура чудом пропустила поэму. Читатели заучивали ее наизусть. Быстрый 4-стопный ямб. Парная рифмовка. Поэму растащили на афоризмы и двустишия, как когда-то растащили на пословицы «Горе от ума» Грибоедова. Тема «ума», ситуация «ума», занимавшая и Грибоедова и Свифта, занимает Милоша.

К Свифту — декану (настоятелю) собора Св. Патрика в Дублине Милош обращается за советами и «секретами»:

…Дай просветительского века Секрет, чтобы не лгал я пышно, Как те, что славят человека И лишь во сне скулят чуть слышно. Хвалебной лести ждет Властитель От рифмачей в послушном хоре, Трясут задами в льстивой свите Все эти виги, эти тори. Декан, властители не правы, Хоть логика за них и сила. Пинок их вышвырнет из славы В ад картотеки, в пыль архива. Прочней твой дом, где кычут совы, Где дождь свой сыплет ночь-ирландка, Чем спесь властительской особы, Жест мраморный и прелесть лавра…

Прочным домом Свифта стала английская литература, прочным домом Милоша — польская литература. Прочного же дома в буквальном, в житейском значении слова Милош в ближайшие годы иметь не будет. В ближайшие годы он выберет изгнание.

В 1949 он побывает в Польше. Как раз в этот момент политика плюрализма и либерализма варшавских властей в идеологии и в культуре резко сменилась — под давлением «Центра» — жестким курсом. После этой «экскурсии» в Варшаву Милош, видимо, подумывал, не остаться ли ему в США. Но в США это были годы разгула маккартизма, годы работы комиссии сенатора Мак-Карти по расследованию антиамериканской деятельности, времена допросов, слежки за людьми, ограничения гражданских свобод. «…Джо Мак-Карти устраивал там охоту на коммунистов, — вспомнит Милош много лет спустя, — это вызвало ужас интеллектуальной среды, и, разумеется, ни один уважающий себя человек не мог присоединиться к антикоммунистической кампании, которую воспринимали как начало фашизма в Америке. Умственный уровень охотящихся подтверждал такое допущение. Я читал где-то стенограмму ответов Бертольта Брехта соответствующей комиссии Конгресса. Он играл ими, как кот мышью. Вскоре он уехал в Восточный Берлин…»