Порча

В шкафу имелись щели, но Паша боялся шевельнуться.

– Старый пьяница… – пожурила вахтерша. – Пусто. Заходи.

Тень промелькнула мимо Пашиного убежища. За ней – вторая.

Сердце колотилось так, что он удивлялся, почему баба Тамара не слышит?

– Он тебя ждал, – сказала Тамара. – Он мне приснился, после того раза. Говорит: приведи ее снова.

Паша снял с ресниц паутину. Не чихнуть бы! – пыль щекотала слизистую. Свербели подмышки. Обливаясь потом, он прильнул к щели в боковой стенке.

В десяти метрах от шкафа стояли две окуренные мглой фигурки. Пониже – баба Тамара. Повыше…

«Это же негритяночка!» – догадался Паша.

Соседка зачем-то пригласила в подвал племянницу. Судя по разговору, не в первый раз.

– Смотри, девочка, смотри. И пускай Бог на тебя смотрит. Покажи ему…

По коже что-то поползло. Тарантул! Крыса!

Стиснув зубы, Паша покосился на руку. Свет, просачивающийся в дырявый сундук, позволил разглядеть рыжего таракана. Паша сбил его ногтем. Потер нос. Вернулся к щели.

Он решил, что бредит. Или спит, или надышался распыленных в подземелье химикатов.

Негритяночка раздевалась.

Здесь, в холодном склепе, в присутствии бабы Тамары – и даже при ее помощи – стаскивала платье, расстегивала бюстгальтер. Она стояла лицом к стене, и Паша видел спину, клинышек стрингов и ягодицы.

Член, не согласовываясь с мозгом, затвердел.

– Да, да, пускай смотрит, – частила вахтерша.

Что там творится? Кого она назвала Богом? Зивера? Морду на стене?

Обнаженная девушка развела в стороны руки, словно для объятий.

Паша вспомнил, как на уроке информатики полез под стол за упавшей мышкой и увидел белые трусики Жанны Александровны. И как в автобусе видел в декольте наклонившейся женщины морщинистый сосок.

«Ты можешь выйти из шкафа, – сказал в голове дружелюбный голос, – и спросить, чем они занимаются. И даже присоединиться»…

Паша коснулся виска.

Свет погас.

«Руд!»

В кромешной темноте Паша выскочил из шкафа. Побежал, без малейшей уверенности, что бежит к выходу. Что не заблудится в лабиринте труб. Не потеряет Руда с ключами. И не останется тут навечно.

Из мрака зашипели призывно.

– Кто здесь? – спросила вахтерша.

Паша упал на корточки, ощупал пол. Ступеньку. Сверху Руд скоблил ключом металл, пытаясь попасть в замочную скважину.

– Кто вы? – голос прозвучал совсем близко.

Паша взбирался по лестнице, молясь всем богам.

Дверь распахнулась. В последний момент чьи-то пальцы граблями прошлись по икре Паши. Он вылетел из подвала и грохнул дверьми. Помчался за Рудом. Западное крыло… вестибюль. Руд бился с главной дверью. Паша вглядывался в коридор, зубы стучали.

Секунды, растянувшиеся в часы, и вот они скатываются по склону… смеясь? Да, смеясь, после всего пережитого.

В подворотне они повалились на траву. Истеричный смех перешел в надсадный кашель. Отплевавшись и отфыркавшись, Паша спросил:

– Ты это видел?

– Голую негритяночку? А то! Я сидел сразу за лестницей. Мог давно выключить свет, но такое зрелище…

– Мужик. – Паша прикрыл ладонью рот. В привычном мире взрослые не шастали голыми по подвалам. – Они извращенцы! Баба Тамара и ее племянница – диггеры-нудисты, или я не знаю…

– Слушай, – сказал Руд, – я как-то напал на сайт. Скрытая камера установлена в ванной общежития, и можно наблюдать онлайн за купающимися студентками. Даже для меня это чересчур подло. Но я смотрел… краем глаза. И там – ночью – была одна сцена. Девушка притащила в ванную таз, а в тазу – отрезанная свиная башка.

– Что?

– Мамой клянусь. Она понатыкала свечей, разделась и ходила вокруг таза. Камера не писала звук, но я думаю, она произносила заговоры. Это было самая больная хрень, которую я видел. Ну, до того, как увидел образину на стене.

Паша сглотнул, прогоняя мысли о Лице.

– Сдается мне, Тамарка проводила какой-то ритуал. Типа знахарского. Народная медицина, суеверия, такое вот.

– По-моему, здраво, – сказал Паша, обмозговав.

– Жалко, блин, мы не сфотографировали рисунок. Не хочешь вернуться и сделать парочку фоток?

– Нет, – твердо, без тени улыбки ответил Паша.

Марина (6)

Осень – робкая в начале – смелела к октябрю, по мере того как смелела и акклиматизировалась Марина на новой работе. Осень вымела ошметки летней поры, отгрохала капитальный ремонт. Дожди размывали проселочные тропки. Шумели в соседнем лесу. Взбухли могильные холмики на отдаленном от города кладбище. Под порывами ветра неумолимо лысели рощицы. Дети в двух горшинских школах смотрели с тоской за окна, где клубилась серая дымка.

А у Марины Фаликовны на душе было светло и солнечно. Грядущие выходные она отмечала красным вином, и ни слякоть, ни гудящий снаружи экскаватор не стали помехой для хорошего настроения. Сегодня в девятом классе был замечательный разбор «Евгения Онегина»: живой, с неравнодушными мальчишками и девчонками. Кажется, крылатая фраза «Он уважать себя заставил» – то есть умер – войдет на время в обиход учеников. Марина рассказывала о своем путешествии в Пушкинские Горы, о дуэли Александра Сергеевича – словно пересказывала драматический фильм.

Не по годам развитая Неля Лебедкина сравнила слова Ленского в финале второй главы с сюжетом элегии Жуковского. Спорили, сколько лет Онегину. Девочки защищали Татьяну. Даже из лопоухого Ерцова удалось выдоить пару комментариев.

Ради таких уроков стоило надевать педагогический хомут. Терпеть бумажную волокиту, срывать голос. И без репетиторства и факультативов вести по двадцать часов в неделю устный предмет – серьезная нагрузка на связки. Не говоря про русский язык и классное руководство. Кузнецова рекомендовала пить теплое молоко и есть инжир.

Марина отхлебнула вина.

Комната, усилиями обитательницы доведенная до ума, избавилась от казенного привкуса. Стала уютной, родной. Книги, безделушки, привезенные из Судогды сувениры.

В пушистой пижаме, приобретенной по случаю первой зарплаты, Марина расположилась на диване. Окружила себя документами, включила музыку. Красное сухое и Боуи идеально подходили к пятничному вечеру, а завтра с утра она рванет домой – лопать мамины пирожки – и прощай до понедельника, Горшин.

Подарки накупила: и маме, и деду, и бабушке.