Порочестер или Контрвиртуал
Шрифт:
– Ещё совсем тютютюсенькая была - а уже можно было доверять!
– восхитился Порочестер и поцеловал Алле руку.
Вечером Алла поехала домой, точнее, я её повёз - благо эта важная миссия лежала теперь на мне полностью. А то ведь поначалу этот псих - её кавалер - неизменно садился с нами, притом на переднее сиденье, видимо, опасаясь, как бы чего не вышло. Ну и зря. Алла наедине со мной отдыхала. Никуда не денешься, я всё-таки признался ей, что мы с ней учились в одном заведении, и теперь пришёл уже её черёд с силой хлопать себя по лбу: "Надо же, а я-то всё понять не могу - где я тебя видела?!.. Лицо такое знакомое…" Чуть позже она призналась мне, что я в те годы был "очень симпатичным мальчиком" и она даже "обращала на меня внимание". Ну, теперь-то об этом и вспоминать было опасно… Забавно, но, похоже, я играл при Алле ту же роль, что когда-то при Елене - что-то вроде связующего звена, передатчика, консультанта по оригинальностям и закидонам Порочестера. Привыкнуть к моему экстравагантному другу нелегко, это, как я понимаю, процесс для женщины небыстрый - как бы ни была она увлечена, прикуплена, заворожена его инфернальным обаянием, - и ей полезно время от времени отдышаться, прийти в себя, держась за что-то более нейтральное, знакомое и безобидное. Эту возможность я ей и предоставлял с радостью, как когда-то Лене. С той разницей, что, в отличие от Лены, с первой встречи ущемившей моё сердце, Алла как женщина абсолютно меня не волновала. Ну, не мой типаж и всё. Так что Порочестер совершенно зря нервничал - я даже в страшном сне представить себе не мог, что у нас с Аллой вдруг началось бы что-то похожее на флирт. Не говоря уж о чём-то большем… А вот человеком она оказалась очень хорошим, и мне было просто приятно болтать с ней о всякой всячине. Она с первых же дней завоевала моё уважение
– Он на меня сразу произвёл впечатление, - признавалась она, - какой характер! И лицо потрясающе выразительное. Если у него только часика два свободных найдётся, напишу его портрет…
– Найдётся, найдётся, - ободрил я её. Увы, пока что Порочестеру действительно было не до позирования. Как ни хотелось ему иметь свой портрет кисти любимой женщины, тратить подобным образом драгоценные секунды, проведённые рядом с Аллой, казалось ему преступлением. Он предпочитал смотреть, как она работает, тихо сопя у неё за спиной. Вот только если б он в этом хоть что-нибудь понимал… Детски-наивные восторги почитателя таланта - "Ой, как здорово, как похоже НАРИСОВАНО! Лучше, чем любая фотография! Прямо так и хочется туда запрыгнуть!" - были бедняжке как звук ножа по стеклу, и тем хуже, чем больше она была увлечена говорившим. Диво ли, что моё общество было ей приятно!.. Из всей компании только я один её понимал, только со мной она отваживалась говорить открыто и свободно о том, что её волновало. Помню, как-то раз - был такой же воскресный вечер, я вёз её домой и где-то в районе Балашихи мы застряли в пробке, - она поделилась со мной тем, что, по её словам, давно её мучило. Вот уже несколько лет, как искусство перестало удовлетворять её, делать счастливой, как раньше; у неё такое чувство, будто она переросла саму себя, а дальше стремиться некуда:
– Я ведь очень талантлива, я знаю… И в своём кругу - без лишней скромности скажу - состоялась. Выставляюсь, иногда премии беру, работы, в общем, неплохо продаются… Только это всё не то, не то! Мне лично для себя уже ничего не надо. Во мне столько сил!.. Хочется что-то делать для людей, дарить им, отдавать!.. Только я ведь отлично понимаю - никому моё творчество и даром не нужно. Даже узкому кругу… Не-художникам я мало интересна, а для своих коллег - лишний конкурент, не больше… И, после паузы:
– Я хочу, только не смейся, своим творчеством двигать мир вперёд! Изменять его к лучшему! Только вот как нам, живописцам, за это взяться? Не глянцевые же картинки рисовать на социальные темы, как… (и она назвала имена двух известнейших российских титанов кисти - из тех, о ком коллеги вспоминают с крайней брезгливостью, зато любит и ценит так называемый "простой народ".) - Я так никогда не смогу… только если перестану быть художником… Да и к чему призывать? Что клеймить? Сейчас ведь время такое - непонятно, что хорошо, что плохо. Я, например, не понимаю… Тут я ничем её утешить не мог. Я и сам мучился от сознания никчемности и даже вредности того, чем занимаюсь всю жизнь. Алла хотя бы творила подлинное искусство, которое, кстати, никому не навязывала; искусство, свободное от унизительной необходимости заискивать перед современностью. Я мог только восхищаться ею и по-хорошему завидовать. Кстати, подумал я, - посвятил ли её Порочестер в свои грандиозные планы?.. В лоб спрашивать постеснялся, но кой-какими косвенно-наводящими вопросами прозондировал. Оказывается, ещё не посвятил. Ну, нет так нет. Сдавать своего друга и лишний раз смущать прозрачную душу художницы я не стал.
– Я тоже не знаю, как правильно, - честно признался я.
– Но ещё поищу.
5
Странная манера Аллы одеваться и причёсываться, к которой я, впрочем, уже почти привык, навсегда перестала занимать меня, когда я, наконец, побывал в её мастерской. Кажется, это было как раз тогда, после нашей "помидорной вечеринки". Да, точно. Обычно ведь я доставлял её домой, прямо к подъезду, да там и высаживал, даже не заходя внутрь, - хоть и был приглашаем неоднократно. (Спасибо, конечно… но к чему мне лишние проблемы с психованным ревнивцем, который, я ведь знаю, по моём возвращении обязательно примется в мельчайших подробностях вызнавать, что да как?..) А тут вдруг… - то ли выпитое сказалось, то ли просто Алла нашла, что мы уже достаточно знакомы, чтобы мне доверять… - в общем, она мне и говорит:
– А поехали на Масловку! Я тебе свои работы покажу. А то треплемся-треплемся, а ты ещё и не видел ничего… Естественно, на сей раз ломаться я не стал. Мне давно хотелось посмотреть Аллу в оригинале, да и от чашечки чая с печенинкой перед муторной обратной дорогой глупо было отказываться. И вот… Поднимался с энтузиазмом - а назад шёл и вовсе расквашенный: в этот миг мне, как никогда, было стыдно за ту вредную ерунду, которой я всю жизнь занимаюсь. Если раньше я ещё мог сомневаться, то теперь окончательно убедился в том, что Алла - талантлива. Как я и думал, она оказалась из тех мастеров, которых обязательно надо смотреть вживую: даже самая дорогая полиграфия попросту не смогла бы передать тончайшие цветовые соотношения и переливы оттенков в её пейзажах и - реже - интерьерах. Я как тонкий ценитель почти физически наслаждался, вглядываясь в эти работы, и Алла смущённо улыбнулась, когда я назвал её "Набоковым от живописи". В чём-то она была права, говоря о своей "ненужности людям" - человеку неискушённому, без специальной подготовки понять прелесть этих картин было бы трудно. Зато перед серией портретов остановился бы даже человек, ничего не смыслящий в живописи. Все они были крохотные, не больше 50х50, но даже я, собаку на этих делах съевший, не в силах был объяснить, каким образом она с помощью лаконичных и даже скудных средств ухватывает саму суть, ядро натуры. Видимо, это и был тот самый дар свыше, неподвластный алгебре искусствоведов, и мне оставалось только склонить голову перед чем-то, что больше и выше меня. Это было двойственное чувство - радостное и горькое. Впервые за всё время нашего знакомства я отчётливо понял, что мы, в общем-то, не нужны Алле, может быть, даже мешаем. (Доселе я наивно полагал, что стареющая девушка должна руками и ногами хвататься за такую удачу). Сумеет ли Порочестер удержать её, я уж не говорю - заставить всё бросить и переселиться к нам, на природу, но хотя бы просто удержать?.. Я очень на это надеялся. Ибо только теперь, когда срок моего вынужденного пребывания за городом почти подошёл к концу, я с режущей ясностью понял несомненную истину: спасти нас, всех четверых, от нарастающего ужаса безысходности и бесцельности жизни может только одно - выдуманная Порочестером коммуна. И спасала всё это время! Мысленно оборачиваясь назад, я вновь и вновь с изумлением видел: именно в эти месяцы, несмотря на все препятствия, холод, жару, дискомфорт и наши внутренние дрязги, - а, может быть, именно благодаря им - я, наконец, почувствовал себя живым, реальным, земным человеком, почти забыв о прежнем странноватом обломке разорённой и размытой аристократии, никому не нужном, ни на что толком не годном и не знающем, куда себя приткнуть. (Кроме Интернета). А Лена, должно быть - той самой настоящей русской женщиной, какой её знали на форуме "Златоперья". А Порочестер - лидером и учителем… Да, как ни странно, но только здесь - и так - мы все по-настоящему были собой. Что же до Аллы, то у неё это счастье могло быть ещё впереди. Но не будет, если не будет коммуны. А жаль. Очень жаль, потому что я как раз вот только сейчас придумал для Аллы ПРОЕКТ. Да-да, дружище Порочестер, проглотите - именно ПРОЕКТ. Не тот, на какие Вы бросаетесь с пеной у рта, а настоящий, очень хороший. В самый раз для Вашей будущей галереи. Там от Аллы вовсе не потребуется наступать себе на горло и предавать своё искусство ради дешёвого выпендрёжа. Совсем наоборот. В моём проекте Алла, продолжая быть тем, что она есть - подлинным художником, - получит ещё и возможность осуществить свою мечту, то есть двигать своим искусством мир к лучшему. Сама бы она к этому никогда бы не пришла, при всём желании - как говорится, по техническим причинам. А в моём ПРОЕКТЕ - может! Вот такой вот парадокс. Но этого, наверное, никогда не будет. Уж больно на тонком волоске висит наша только-только народившаяся коммуна… Весь в унынии я приехал домой и, даже не пожелав спокойной ночи своим друзьям, завалился спать. Они меня не тревожили - думали, видно, что я просто устал с дороги. Воскресенье,
как-никак. Пробки… Но назавтра… Назавтра, когда вёз Порочестера на работу, я потихоньку принялся зондировать почву. (Забавно, но наш автомобиль, похоже, был теперь лучшим местом для задушевных разговоров тет-а-тет). Что у него в планах?.. Скоро ли он собирается покинуть нас и зажить сытым и довольным семьянином в своей городской квартире с антиквариатом и хохотуном-звонком?.. Не жалуется ли Аллочка, что райская дачная жизнь совсем оторвала её от работы и превратила из элегантной дамы творческой профессии в недоделанную селянку?.. К моему приятному удивлению, Порочестер оказался неожиданно категоричен:– Ни-ни-ни-ни-ни!!! Только здесь! В конце концов, для чего её брал-то? Я ей сам тут мастерскую выстрою, за тем холмиком, знаете, где берёзки. Большую, не какие-то там два с половиной квадратных метра, как на этой, как её… Масловке! Места хватит! А туда, к себе, пусть наведывается раз в неделю - глянуть, не затопило ли чего, не пришли ли телефонные счета или налоговое извещение какое… Я возразил, что, возможно, Алле будет трудно расстаться с детишками, которых она учит рисовать. В ответ Порочестер отрезал:
– Ничего, переживёт. У нас будут свои детишки. Пусть их учит. Ну, что тут скажешь?.. По всему было похоже, что выбора у Аллы нет! Я немного повеселел. Рано я хоронил коммуну, у неё был шанс. Я-то знал, как этот страшный человек настойчив и последователен, когда хочет чего-то добиться. И вот тут-то… я посвятил его в свой ПРОЕКТ. После того, как я довёл мысль до логического завершения, Порочестер ещё минут пять молча сопел. Потом буркнул себе под нос:
– Остановите машину. "Обиделся он, что ли?.." Странно, я мог бы поклясться, что в моей идее нет ничего обидного - уж для Аллы-то во всяком случае. Но, зная характер своего друга, не стал ни о чём спрашивать - а только сделал, как он велел: проехал ещё километра два и, найдя наконец, крохотный проём между автомобилями (мы уже въехали в город), с акробатической ловкостью произвёл "параллельную парковку" у тротуара. Когда автомобиль остановился, Порочестер резко повернулся ко мне - и тихо, потрясённым голосом проговорил:
– Дружище, Вы гений. И, для удобства отстегнув ремень, крепко обнял меня. Я с испугом заметил, что его выпуклые тойтерьеровы глаза налиты слезами. Остаток пути Порочестер трындел без умолку. Новая мысль, наконец, улёгшись в его крупной голове, вызвала там такой всплеск творческой фантазии, что я только рот разевал: мне и в голову не приходило, что моя идея, простая, как всё гениальное, способна дать такие развесистые ответвления. Проект, говорил он - это понятие свободное и широкое, чем шире - тем лучше. А посему мы вовсе не обязаны зацикливаться на живописи - точнее, на одной Аллочке, как бы сильно он её ни любил…
– О?..
– изумился я.
…Да-да, дружище. Купим Ленке фотоаппарат. Она как раз (помните, недавно?) жаловалась, что все её "фотики" у бывшего мужа остались, - так вот и получит новый. Со штативом и этой, как её… зеркалкой! Но и это ещё не всё. Себя мы тоже не должны забывать. К примеру, он, Порочестер, известный сетевой поэт, пародист и критик, вполне может устроить в каком-нибудь уютном ресторане творческий вечер. В рамках проекта, конечно. Благо у него готов уже целый лирический цикл, посвященный Алле ("а ведь это как раз то, что надо, дружище, правда?..") Друзей в Сети у него много, человек сто-двести точно соберёт. Лена тоже может что-нибудь почитать. У неё есть, он-то знает. Да и Вы, дружище, вовсе не должны ограничивать себя заумными статьями об Аллочкином творчестве. Вспомните, что Вы не только публицист, но и отличный прозаик. Почему бы и Вам не написать что-нибудь художественное, что-нибудь эдакое… в рамках нашего с Вами замечательного проекта?.. На этом месте я позволил себе расслабиться и отключиться, поняв, что мой… то есть уже НАШ проект - в надёжных руках. Теперь, я знал, Порочестер не успокоится, пока не поставит на уши весь Рунет. Оставалось только уговорить Лену. Честно говоря, я немного побаивался её всеразъедающего скепсиса. И зря. Узнав обо всём, она чуть потолок головой не проломила. Пацаны сказали - пацаны сделали. Уже на следующий день мы с Порочестером купили ей фотоаппарат. Недорогой пока, простенький, без "зеркалки" (тут уж я проявил жёсткость), но для её уровня - как раз. Новоиспечённая фотохудожница, пища от восторга, тут же кинулась его осваивать. Оказывается, когда-то в юности она увлекалась фотографией - момент из её жизни, доселе нам неизвестный. А вот поди ж ты. Но тогда не было таких технических возможностей, как сейчас. А теперь они появились пользуйся-не-хочу, и всю последующую неделю Елена развлекалась тем, что производила в неисчислимых количествах разнообразные "макро": то переливчатая капелька росы на смиренно склонившейся травинке, то вот-вот уже готовые к выбросу и приземлению паращютики лысеющего одуванчика, то огромный, нежнозелёный, снабжённый кучей полезных приспособлений от панциря до когтей-крючьев, размахивающий антеннами, немного брюзгливый с лица кузнечик.
– Нас бы, что ли, сфотографировала разок, - обижался Порочестер, - а то всё каких-то букашек да таракашек. Ну ладно меня, урода, не хочешь, так хоть Андрюху - вон он какой весь из себя красавец, хоть мужскую туалетную воду рекламируй!.. Но Лена только смеялась да отмахивалась, да продолжала упоённо ползать в траве с новой игрушкой в руках. И то понятно - на нас обоих она уже насмотрелась выше крыши во всех возможных ракурсах. А вот удивительный мир крохотной живой природы был ей до сих пор в новинку. Наверное, пришло время рассказать, в чём же заключался изобретённый мной проект. Все очень просто. Проектом должна была стать сама наша коммуна - компания начинающих дауншифтеров. Это явление в наше время очень модное. (Говорят, даже некоторые олигархи бросают всё и уезжают на природу - с семьями, а то и целыми колониями). Но редкое. (Лично я, кроме нас четверых, с такими смельчаками не знаком). Модно и редко - как раз то, что нужно, чтобы выдать наше начинание за смелый художественный проект. Мы были, так сказать, сами себе перфомансом. Но на самом-то деле мы ведь были никаким не проектом, не перфомансом, даже не популярным социальным начинанием. Мы просто жили. Жили, как умели. И вот тут-то и вступала в силу хитрая начинка моего плана. Зачастую люди склонны принимать перфоманс, мишуру за настоящую жизнь. Выдавать, так сказать, позолоту за золото. А мы собирались, наоборот, - показать таким же, как мы, заблудившимся одиночкам возможный путь, вариант развития жизни, выдав его за модный перфоманс! Этим парадоксом я особенно гордился. Больше того. В наше время перфоманс часто выдают за изобразительное искусство, что особо бесит художников Аллочкиного типа. А мы собирались сделать наоборот! Пусть все думают, что Алла пишет наши виды, интерьеры и портреты в рамках остросоциального проекта "Коммуна". А на самом деле она свободно творила, писала то, чем была увлечена, чем дышала, что любила - то есть нас, нашу жизнь и окружающую среду. Именно поэтому я пока не торопился посвящать её в проект. Не хотел прежде времени ограничивать её свободу. Хотя рано или поздно, понимал я, придётся это сделать. Просто для того, чтобы Алла знала - то, что она ищет, о чём мечтает, способно воплотиться в реальности. А пока Алла и без всяких там проектов трудилась, не покладая рук. Одной из лучших, на мой взгляд, её работ этой серии стал великолепный портрет Елены. Не знаю, как и когда они это сделали, - девчонки работали, в основном, когда я бывал в дороге, возил Порочестера туда-сюда, видно, не хотели, чтоб им кто-то мешал, так что, возвращаясь, я видел уже сильно продвинутый вперёд… - сперва эскиз, потом рисунок, подмалёвок, ну и так далее, пока, наконец, мне не соизволили показать законченную вещь. Увидев её, я обомлел. Наверное, более верного и тонкого образа Елены создать было и невозможно, и я только поражался, как Алла - женщина, а, значит, немного змея!
– смогла с такой любовью, даже, лучше сказать, любованием написать свою натуру. Елена в белом сарафане, с редчайшей солнечной улыбкой сидела у клубничной грядки, и в золотистых волосах её играло солнце, и солнечным светом было пронизано всё вокруг, и вся она была - Солнышко. (Боюсь, правда, что Алла слегка нарушила свои принципы и воспользовалась (Елениным же) фотоаппаратом, - ибо сильно сомневаюсь, что моя Ленка способна просидеть в такой естественной позе долго. Но пусть это навсегда останется их маленькой тайной.) Потом была серия карандашных набросков с меня и - наконец!
– долгожданный портрет Порочестера. Но вот с этим-то портретом и произошла неприятная история, чуть не поставившая всю хрупкую постройку нашего существования под угрозу. А так хорошо всё начиналось!.. Портрет писался в избыточно-роскошных декорациях второго этажа - природа, конечно, природой, но и Порочестер без привычного интерьера - не Порочестер. Позировал он очень хорошо, смирно, ибо всегда был склонен к длительным и глубоким раздумьям. Восседал в антикварном кресле семнадцатого века, левую руку возложив на плавный подлокотник, правой томно облокачиваясь на стоявшую рядом тумбу красного дерева, на которую Алла для вящей убедительности поставила ещё и позолоченные каминные часы с завитушками и бронзовым амурчиком на верхушке. Обычно в конце сеанса Алла, сняв холст с этюдника, скромно ставила его лицом к стене рядом со своей небрежно брошенной сумкой, чем как бы обозначала - это тоже её личное имущество; и деликатный Порочестер, не смея нарушить границы частного пространства, раз от разу вынужден был стойко обарывать своё любопытство. Но как-то раз случилось непредвиденное - Лена для какой-то минутной надобности кликнула Аллу снизу, и та, всегда готовая помочь, убежала, не успев принять привычных контрмер. Тут-то Порочестер, оставленный один на один со своим полузаконченным изображением, и не утерпел, и встал с насиженного кресла, чтобы подкрасться к этюднику и, слегка робея, заглянуть, скажем так, по ту сторону Правды. Увиденное так потрясло его, что он так и остался стоять у холста, как вкопанный, и не смог оторваться, даже когда снизу послышались торопливые Аллины шаги.