Портрет Баскома Хока

Мальчик все время держался позади этого человека, не отрывая глаз от его широкой спины. Теперь, когда тот остановился, он догнал его и тоже остановился, по-прежнему глядя на него чуть растерянно, но с тем же выражением упрямого доверия.

Бродяга медленно и победоносно выпустил дым из ноздрей, двинулся дальше и сначала не сказал мальчику ничего. А вскоре заговорил грубо, небрежно, но не без какого-то медвежьего дружелюбия.

— Куда путь держишь, малыш? — сказал он. — В Большой город?

Мальчик молча кивнул, словно хотел заговорить, но раздумал.

— Раньше там бывал? — спросил старший.

— Не, — ответил мальчик.

— И под вагоном в первый раз ехал?

— Да.

— Чем же там плохо, на ферме? — усмехнулся бродяга. — Слишком много коров приходится доить, что ли?

Мальчик тоже усмехнулся, неуверенно, потом ответил: — Да.

— Так я и знал, — сказал бродяга с грубым смешком. — О господи! Я вас, свеженьких, из деревни, за милю узнаю, по походке. Ну что ж, — добавил он с грубоватым дружелюбием. — Раз наладился в Большой город, держись за меня. Я тоже туда направляюсь.

— Да, — скрипучим голосом вмешался маленький, со ртом как шрам, и засмеялся издевательски.

— Да, держись за Быка, малыш. С ним не пропадешь. Он тебе покажет… свет, это я без шуток тебе говорю. Сводит тебя к Лимонадному озеру и в долину Черно-белого хлеба, ведь сводишь, Бык? Покажет, где растут ветчинные деревья и где индейки на кустах расцветают. Покажешь, Бык? — продолжал он, словно намекал на что-то скверное, однако же не переставая подлизываться. — Ты, малыш, держись за Быка и будешь в золоте купаться. Ах ты мразь несчастная, — сказал он, неожиданно переключаясь на злобное рычание. — Ты что, думаешь, такая мразь нам больно нужна?.. Но в этом и беда. Все у нас было хорошо, пока эти пацаны не набежали, всю картину испортили. Какого черта нам с ним вожжаться? — прорычал он злобно. — Какого черта меня приглашают… в няньки, так, что ли? Катись отсюда, мразь несчастная! — прорычал он еще раз и занес кулак, словно готовясь ударить мальчика. — Вон отсюда! Нечего тебе тут делать. Катись, говорят. К чертовой матери, не то как дам…

Человек, которого звали Бык, оглянулся и с минуту молча смотрел на него.

— Вот так-то, образина, — сказал он потом негромко. — Оставь ты этого малыша в покое. Малыш остается с нами. Понятно?

— Аррр, — прорычал тот угрюмо. — Это что у нас тут? Может, детская, черт бы ее взял?

— Вот так, — сказал бродяга. — Ты меня слышал?

— Аррр, к чертям, — пробормотал маленький, постепенно остывая, — Не буду я качать люльку для всякой мрази.

— Слышал ты, что я сказал, или нет? — повторил тот, которого звали Бык, тяжелым, угрожающим голосом.

— Слышал, да, — пробормотал маленький совсем тихо.

— Ну вот, от тебя я больше никаких пакостей слышать не желаю. Я сказал, что малыш останется со мной. Значит, он останется.

Маленький что-то пробормотал невнятно, но сказать ничего не сказал. Бык еще с минуту смотрел на него тяжелым, хмурым взглядом, потом отвернулся, пошел и сел на дрезину, подогнанную к стене склада на запасном пути.

— Поди сюда, малыш, — сказал он сердито и полез в карман в поисках сигареты. Мальчик подошел к дрезине. — Покурить есть? — спросил мужчина, все еще роясь в кармане. Мальчик достал пачку сигарет и протянул ее мужчине. Бык взял сигарету из пачки, зажег одним движением — между своим грубым испитым лицом и здоровенной лапой, потом тем же свободным и властным жестом опустил пачку себе в карман. — Спасибо, — сказал он, когда едкий дым роскошными кольцами пошел из ноздрей. — Садись, малыш.

Мальчик сел на дрезину с ним рядом. Пока Бык курил, двое из компании переглянулись с хитрыми улыбками, потом молодой в грязных брюках быстро сам себе покачал головой и, беззубо усмехнувшись тонкими проваленными губами, прошамкал насмешливо:

— О гошподи!

Бык не откликнулся, он сидел и курил, немножко наклонившись вперед, крепкий как скала.

Между тем почти совсем стемнело; еще теплились слабые остатки вечернего света, но в безоблачном небе уже стали вспыхивать и разгораться большие звезды. Где-то в лесу шумела вода. Вдали то ли слышалось, то ли угадывалась слабое дрожание рельсов. Мальчик сидел тихо, слушал и молчал.

Солнце и дождь

Когда он проснулся, его душило немое волнение. Зимний день был пасмурный, в воздухе чувствовался снег, и что-то должно было случиться. Это ощущение часто овладевало им в провинциальной Франции — странное смешанное ощущение тоски и бездомности, внутренней пустоты и недоумения — зачем он здесь оказался? — и одновременно прилив радости, надежды, предвкушения, причем он понятия не имел, на что надеется и что предвкушает.

После обеда он пошел на станцию и сел в поезд на Орлеан. Где Орлеан находится, он не знал. Поезд был смешанный — товарные вагоны, кресла, отдельные купе. Он взял билет третьего класса и вошел в купе, и тут прозвучал пронзительный свисток, и поезд выкатился из Шартра в деревню, без звонка или иных сигналов, как водится у маленьких французских поездов, и это, как всегда, наполнило его тревогой.

На поля была накинута легкая снежная маска, воздух был дымный — казалось, вся земля исходит дымом и паром, и из окна была видна мокрая земля и полосатые участки вспаханных полей, да изредка ферма, хозяйский дом и службы. На Америку вовсе не похоже: земля на вид жирная и ухоженная, даже дымные зимние леса выглядят ухоженными. Временами вдали вырастала полоска высоких тополей, это означало, что там есть река или озеро.

В купе сидели трое; старик крестьянин с женой и дочерью. У старика были растрепанные усы, обветренное морщинистое лицо и маленькие воспаленные глаза. Руки его казались тяжелыми и крепкими, как камень, он, стиснув, держал их на коленях. Лицо его жены было гладкое, коричневое, сеть тонких морщинок окружала глаза, все лицо напоминало старинную бронзовую вазу. У дочери лицо было мрачное, хмурое, она сидела у окна, подальше от родителей, словно стыдясь их. Когда они с ней заговаривали, отвечала, не глядя на них, каким-то яростным голосом.

Крестьянин заговорил с ним приветливо, как только он вошел в купе. Он ответил улыбкой на его улыбку, хотя не понял ни слова, и старик, решив, что он все понял, продолжал говорить.

Старик извлек из кармана пачку крепчайшего дешевого табака, каким французское правительство снабжает своих бедняков за несколько центов, и приготовился набивать трубку. Молодой человек достал пачку американских сигарет и предложил ему:

— Закурите?

— А как же, — сказал старик.

Он неловко вытащил сигарету из пачки, подержал большими заскорузлыми пальцами, потом поднес ее к огоньку, который предложил ему молодой человек, и затянулся, с непривычки нескладно. Потом стал с любопытством разглядывать пачку, крутя ее в руках, чтобы прочесть название фирмы. Повернулся к жене, которая следила за каждым его движением в этой несложной процедуре внимательными блестящими глазами зверька, и затеял с ней быстрый, взволнованный разговор.

— Американские, так-то.

— Вкусные?

— А как же, первый сорт.

— Дай посмотреть. Как их зовут?

Оба уставились на надпись.

— Как вы это называете? — спросил крестьянин.

— «Лаки страйк», — ответил молодой человек.

— Лаки? — На лицах сомнение. — А как это по-французски?

— Je ne sais pas [22] ,— ответил он.

— Вы куда едете? — спросил крестьянин, и его воспаленные глаза воззрились на юношу, прикованные ненасытным любопытством.

22

Я не знаю (франц.).

— В Орлеан.

— Как? — старик словно был озадачен.

— Орлеан.

— Не понимаю, — сказал старик.

— Орлеан! Орлеан! — яростно крикнула девушка. — Мсье говорит, что едет в Орлеан.

— А-а! — воскликнул старик, точно его внезапно озарило. — Орлеан.

Юноше казалось, что он произнес это слово точно так же, как старик, но он повторил: — Да, в Орлеан.

— Он едет в Орлеан, — сказал старик, поворачиваясь к жене.

— А-а! — вскричала она лукаво, словно тоже пережила озарение, после чего оба умолкли и уставились на юношу любопытными глазами.