Портрет дамы

– - Понтий Пилат

Понтий Пилат нервничал, все пошло не так, совсем не так, как он ожидал, он надеялся, что жестокая публичная казнь вразумит этих дикарей, но вышло все по-другому. Он видел их лица, горящие ненавистью и гневом, и понял, распятие главаря не остановит восстания, они отвергли проповедника, несущего им мир и любовь, и стали на сторону вождя, того, кто призывал их к мечу. "Не мир пришел я принести, а меч", "Распни Христа! Отпусти нам Варавву!" - звучало в его ушах. Конечно, собравшиеся на площади - это еще не весь народ, но те, другие, которые ловили каждое слово Христа, не пришли вступиться за него, они предали своего учителя, даже самый лучший из них, Петр, отрекся.

Был момент, когда прокуратор уже готов был уступить толпе, отправить на казнь Христа и отпустить Варавву, если ни один голос не прозвучит в защиту праведника, и голос прозвучал, но это был голос его жены, Клавдии Прокулы, но не было ни одного голоса его учеников, почему они не пришли на площадь? А если кто из них и пришел, то стоял молча, не смея подать свой голос в защиту того, кто учил их любви. Где же была их любовь? А ведь они могли изменить ситуацию, могли, но не посмели. Или не захотели? Идти за вождем проще, чем самому принимать решение, жить по велению совести, оставаясь в меньшинстве.

Все не так, не так, восстания можно ожидать со дня на день, среди этой безумной толпы найдется тот, кто поведет народ на римлян, а у него, прокуратора этой провинции, всего один отряд. Нужно срочно послать гонца к легату Вителлию в Сирию.

Грозу, которая началась в день казни, Понтий Пилат воспринял, как дурной знак. "Не к добру, не к добру все это", - думал он. Но когда прекратился ливень и утихли раскаты грома, в резиденцию вбежал Антоний, он был встревожен.

– Что? Что случилось, Антоний?
– в предчувствии недоброй вести спросил прокуратор.

– Какой-то сумасшедший снял с креста тело Вараввы, чтобы похоронить его с почестями, как подобает царю иудейскому.

– А что стража? Как допустили?

– Он показал стражникам лист, сказал, будто ты ему разрешил. Лист был чистым, но он утверждал, что ливень смыл все, что было на нем написано.

– Стражников взять, бить кнутом, так, чтобы запомнили навсегда. Где похоронили?

– В пещере. Тело завернули в материю, пропитанную благовониями.

– Возьми отряд легионеров, заберите тело, сорвите с него все тряпье, заройте бунтовщика в лесу, так, чтобы ни одна собака не обнаружила. Он должен сгнить, как разбойник, без имени, чтобы и следа его не осталось на земле!

– - Второй портрет

На вопрос о Розалине виконт ответил не сразу, он сделался мрачен и суров, и молчание его встревожило Гаральда, в душе возникло чувство беды, страшной, неотвратимой.

– Ее нет больше на этом свете, - тихо ответил де Ламбер, - она погибла.

– Как?!
– с ужасом воскликнул Гаральд.

– Ее сожгли на костре по обвинению в колдовстве.

Виконт рассказал обо всем, что произошло после того, как Гаральд, покинув замок, отправился в дальнее путешествие на поиски рукописи. Он протянул Гаральду записку:

– Вот, возьми, она просила передать это тебе.

Гаральд взял записку, на которой было лишь лишь одно четверостишие, и более ничего:

И, вырвавшись из жизненного круга,

В том мире, где всегда царит покой,

Когда-нибудь мы встретимся с тобой,

Но только вот, узнаем ли друг друга?

– Как это попало к Вам?

– Через монаха, того, что вел ее на казнь, он исполнил последнюю просьбу Розалины, хотя и рисковал.

Узнав о страшной гибели своей возлюбленной, Гаральд впал в отчаяние, он уединился в замке виконта, и долгими часами неотрывно смотрел на картину, портрет Розалины, написанный им в первые дни их знакомства. Он отказался от еды, не взирая на все уговоры Жульена, предлагавшего ему отведать самые изысканные блюда. Виконт де Ламбер не пытался каким-то образом утешить Гаральда, вывести его из этого губительного состояния, какое не так давно испытал и сам, он понимал, нужно время, чтобы пережить тот страшный удар, который судьба приготовила им.

Через несколько дней Гаральд потребовал краски и мольберт, и принялся писать новую картину, изображавшую суд инквизиции над несчастной девушкой, дух которой не удалось сломать ни пытками, ни страшной, мучительной смертью. Он работал неистово, зло, отчаянно, без перерыва для отдыха и сна, и вскоре картина была готова. Гаральд позвал виконта и сказал:

– Я выполнил то, что должен был выполнить, я нашел документы, которые обнаружат всю ложь и подлость инквизиции, но обнародовать их сейчас нельзя. Здесь, на картинах я укажу место, где спрячу рукописи. Первая пусть хранится в Вашем замке, вторая - в моем. Я знаю, придет время, и правда восторжествует по всей земле, а пока прошу Вас, виконт, дать мне отряд рыцарей, чтобы я мог спокойно добраться до того места, где спрячу рукопись. Сейчас я возьму обе картины с собой, потом первую верну Вам, вторую отвезу в свой замок, но сначала мне нужно освободить его от тех тамплиеров, что захватили мой замок, думаю, они до сих пор ждут меня там. Дайте мне отряд воинов, виконт, чтобы рассчитаться с тамплиерами.

– Я дам тебе лучших воинов, - ответил виконт, - но кто будет знать о том, как найти рукопись? Пройдет немало времени до того, когда можно будет предать гласности то, что содержат эти документы.

– Об этом знаю только я и Вы. Я не умру, пока инквизитор, отправивший на костер Розалину, не сгорит сам в пламени костра. Тогда, только тогда восторжествует правда и справедливость.

– - Шимон Бер Гиора

Уйдя от могилы, Мария не пошла домой, всю ночь бродила она по городу, безумная, босая, с растрепанными волосами, а под утро, сама не понимая как, она снова оказалась у пещеры, где был похоронен Иисус. Но то, что увидела она, поразило ее больное воображение: тяжелый камень был отодвинут, пещера была пуста, лишь ткани, пропитанные благовонными маслами, в беспорядке лежали там, где должно было находиться тело.

Она остановилась, не понимая, что произошло. Не было никого, к кому можно было бы обратиться с вопросом, но, обведя взглядом пространство, она заметила человека, неподвижно сидящего у пещеры, это был Шимон Бер Гиора, единственный, кому удалось спастись из отряда Вараввы, когда легионеры Антония разбили его, захватив в плен главаря.

Шимон был растерян и подавлен, смерть вождя, которую никто не мог предотвратить, несмотря на старания первосвященника и толпы на площади, повергла его в смятение. Восстание было подготовлено, но тот, кто должен был его возглавить, был распят на кресте, как разбойник. "А у кого нет денег, продай одежду, но купи меч, ибо все, что сказано обо мне, исполнится, и к злодеям буду причтен", - вспомнил Шимон слова Вараввы, сказанные им накануне. Тенью следовал он за вождем, он был на площади, на месте казни, видел, как кто-то снял тело с креста, как хоронили Царя Иудейского, видел, как пришли легионеры и унести тело. Теперь он сидел у пустой могилы, не зная, что предпринять.

Женщина тронула его за плечо, и он обернулся. Мария взглянула в лицо человека, но не могла понять, кто он? Что делает здесь, у пустой могилы Иисуса? И вдруг воспаленный мозг Магдалины пронзила мысль, как молния мелькнула мысль эта в расплывающимся сознании несчастной - это Иисус! Он воскрес! Воскрес из мертвых! С безумным криком: "Христос воскрес!" помчалась она по улицам пробуждая людей, мирно спящих в своих домах.

Шимон понял, это его приняла она за того, кто был похоронен в пещере, посчитав распятого воскресшим из мертвых. Что делать с этим, он не знал, и направился к Каиафе с подробным рассказом произошедшего.

Слух о воскрешении покойника уже дошел до первосвященника. Каиафа был зол и мрачен. Он не мог принять никакого решения, новость ошеломила его, и он обратился за советом к Анне, своему тестю.

Они собрались втроем в доме бывшего первосвященника, Анна, Каиафа и Шимон Бер Гиора.

– Так кто же воскрес?
– спросил Анна Бер Гиору.

– Христос воскрес, так кричала она.

– Христос, мессия, помазанник Божий, - медленно, растягивая каждое слово, произнес Анна.
– Мессия у нас один - Варавва, именно он был распят, стало быть, он и воскрес. И этим воскресшим будешь ты, Шимон Бер Гиора, ведь тебя приняла несчастная за воскресшего. Ты и возглавишь восстание. Мессия воскрес из мертвых, чтобы повести свой народ против римлян. Хорошо, очень хорошо.