«Портрет» Эль Греко

— Тогда, возможно, тебе придется угощать меня сегодня еще и обедом..

— С радостью. Сейчас позвоню Нине...

— Не надо, зачем ей лишние хлопоты?

— Э-э, голубчик, мне же потом достанется — почему не предупредил...

Положив трубку, Роман Панасович придвинул к себе дело Пруся. Уже просматривал его, но должен знать все досконально.

С маленького фото на него смотрел человек с лохматыми бровями и мясистым носом. Смотрел так сурово и подозрительно, что Козюренко показалось — улыбка никогда не касалась его губ. Этот мрачный человек родился в тринадцатом году в небольшом селе под Львовом. Родители его — крестьяне, и сам он тоже жил в селе.

С сорок третьего года — в партизанском отряде. После войны все время в Желехове, в заготконторе. Только сначала он был обыкновенным рабочим, потом мастером и, наконец, начальником цеха. Что ж, рост закономерный. Прусь заочно окончил техникум пищевой промышленности. Был он человеком не очень-то и грамотным, судя по нескольким ошибкам в автобиографии, но, конечно, дело свое знал, ибо в райпотребсоюзе отзывались о нем как о специалисте хорошо, не раз премировали и объявляли благодарности. Жил скромно. Дом, правда, построил большой, с мансардой. Но он был почти пуст. В трех нижних комнатах стояли почерневшие от времени стол, стулья, дешевенький шкаф и продавленный диван. Только в мансарде, где Прусь жил, весь пол закрывал красивый ковер, а над широкой тахтой, застланной пушистым гуЦульским покрывалом, нависал импортный торшер.

На сберкнижке лежало всего триста рублей. И денег у убитого не нашли. Прусь жаловался сотрудникам, что задолжал, строя дом, и вынужден считать копейки.

Но люди видели, как он навеселе приезжал из Львова на такси. Высаживался, правда, где-нибудь на безлюдных улицах. Да разве можно что-нибудь скрыть от любопытных глаз желеховцев?

В дверь постучали, и Козюренко оторвался от бумаг.

— Пришел Якубовский, — доложил дежурный по райотделу.

— Пусть войдет.

Якубовский чем-то походил на Пруся, и в то же время был совсем не похож на него. «Такой же мрачный и подозрительный, — подумал Роман Панасович. — Не даст никому спуску, особенно соседу, построившему себе дом лучше, чем у него».

— Я — следователь, — отрекомендовался Козюренко и подвинул Якубовскому стул. — Надеюсь, догадываетесь, почему пришлось побеспокоить вас?

Якубовский посмотрел исподлобья и еле заметно шевельнул губами.

— Знаю, — ответил хмуро. — Ищете убийцу Пруся.

— И питаем надежду, что вы поможете нам.

— Извините, пан начальник, я ничего не знал и не знаю.

— Ну зачем же так категорично? — засмеялся Роман Панасович. — Вы приобрели дом на Корчеватской улице четыре года назад?

— Да.

— До этого знали Пруся?

— Нет.

— Итак, вы знакомы четыре года. Этого достаточно, чтобы изучить друг друга, а может, и подружиться, как и надлежит добрым соседям. Как вы думаете?

— Да, достаточно, — утвердительно кивнул Якубовский.

— Вы были в хороших отношениях с покойным?

— Что нам делить?

— И не ссорились?

— Иногда, по-соседски . С кем не бывает? Курица перебежит или что-нибудь еще...

— Правда, разве можно из-за курицы убить человека? — Роман Панасович заметил, как шевельнулись брови у Якубовского. Но тот ответил твердо.

— Конечно, нельзя.

— И все же вы хватались за топор? — спросил Козюренко ровным тоном — Почему?

Якубовский не поднимал глаз.

— Это, прошу пана начальника извинить, так уж случилось, не отказываюсь. Я был крайне раздражен и только погрозил Прусю.

— Но все же грозили ему. Вот и люди слышали...

Есть свидетельство...

— У нас люди все слышат! — зло сверкнул глазами Якубовский.

— А разве это плохо?

Якубовский вдруг повернулся к Козюренко всем телом Положил узловатые руки на стол, будто хотел опрокинуть его на Романа Панасовича. С нажимом сказал:

— Я знаю, вы заподозрили меня. Но я не убивал.

Твердо говорю: не убивал!

— А мы вас ни в чем не обвиняем. Кстати, где вы были ночью с восемнадцатого на девятнадцатое мая?

— Где же я могу быть? Дома. Раньше со старухой в кино ходили, а после ее смерти я даже телевизор не включаю.

— В котором часу легли спать?

— Как всегда, в десять.

— Во двор выходили?

— Да.

— И ничего подозрительного на соседней усадьбе не заметили? У Пруся еще горел свет?

— В верхней комнате.

— А Прусь не выходил на балкон или в сад?

— Нет. Правда, мне показалось... Но, может, я и ошибся...

— Что вам показалось?

— Сперва увидел какую-то тень у крыльца. Вроде бы кто-то мелькнул там. Я подошел — за смородиной никого. Но было уже темно, плохо видно, да и к Прусю никто не ходил.

— Вообще никто не ходил? Или просто вы не видели?

— Извините, я уже на пенсии, и жена год как померла, так приходится по хозяйству крутиться. Все время во дворе — увидел бы. Иногда кто-нибудь из заготконторы заглянет — вот и все гости.

— Ас кем Прусь вернулся домой вечером восемнадцатого мая?

— Один.

— Но ведь вы видели тень возле крыльца. Окно в мансарде в то время светилось?

— Я подумал, что Прусь мог выйти, не выключив свет.

— Вы были у Пруся дома до обыска? Знаете расположение комнат?

И снова брови Якубовского дрогнули.

— На первых порах бывал.. Но потом... — махнул он рукой.

— Когда в последний раз заходили к Прусю?

— Уже и позабыл. Может, года два...

— Что ж, товарищ Якубовский, мне хотелось бы побывать в вашей усадьбе. Если не возражаете, конечно.

— Заходите.

— Можно сейчас?

Якубовский поднялся.

— Почему нельзя? Пошли.

Усадьба Якубовского, огороженная невысоким заборчиком, понравилась Козюренко. Он постоял на дорожке, ведущей к калитке, взошел на крыльцо. Окна мансарды Пруся отсюда не увидел. Спустился в сад.

Из-под яблонь было видно и мансардное окно, и крыльцо соседнего дома. Якубовский мог незаметно, прячась за кустами смородины, подойти к самому забору и перелезть через него — не забор, а одно название...

Но почему он должен подозревать Якубовского?

Козюренко попрощался с хозяином и вернулся в райотдел.

«ПЕЧЕНОЕ ЯБЛОКО»

Козюренко сидел за столом заместителя начальника райотдела, пил невкусный и несладкий растворимый кофе и задумчиво рисовал на листе бумаги чертиков.

Они у него получались удрученные, худые и несчастные. Заметив, что один из чертей чем-то похож на Якубовского, Роман Панасович скомкал бумагу и с отвращением выбросил в корзинку. Вынул чистый лист, написал: «Якубовский» — и поставил с обеих сторон по вопросительному знаку. Перешел на диван, прилег, подложив под бок подушку. Это помогло сосредоточиться. Еще раз освежил в памяти все детали — не допустил ли он где-то ошибку?