Портрет г-на У Г
Шрифт:
Какою ты стихией порожден?
Все по одной отбрасывают тени,
А за тобою вьется миллион
Твоих теней, подобий, отражении
[пер.
– С.Маршак].
Строки эти были бы непонятны, если бы не были обращены к актеру, ибо во времена Шекспира слово "тень" имело и более узкое значение, связанное с театром [то есть "образ", "отображение", "сценический персонаж"]. "И лучшие среди них - всего лишь тени", - говорит об актерах Тезей из "Сна в летнюю ночь", и подобные выражения часто встречаются в литературе тех дней. Эти два сонета принадлежат, очевидно, к числу тех, где Шекспир размышляет о природе актерского искусства, о том странном и редкостном душевном темпераменте, без которого нет настоящего актера. "Как тебе удается быть столь многоликим?" -
Прекрасное прекрасней во сто крат,
Увенчанное правдой драгоценной
[пер.
– С.Маршак],
и зовет нас убедиться в том, как правда актерской игры, правда зримого сценического действия усиливает волшебное очарование поэзии, одушевляя ее красоту и сообщая реальность ее идеальной форме. И тем не менее в 67-м сонете Шекспир призывает Уилли Гьюза покинуть сцену с ее искусственностью, с фальшивыми гримасами размалеванных лиц и нелепыми костюмами, ее безнравственными влияниями и идеями, ее удаленностью от истинного мира благородных дел и правдивого слова:
О, для чего он будет жить бесславно,
С бесчестием, с позором и с грехом
Вступать в союз и им служить щитом?
Зачем румяна спорить будут явно
С его румянцем нежным и зачем тайком
Фальшивых роз искать ему тщеславно,
Когда цветут живые розы в нем?
[пер.
– А.Федоров].
Возможно, покажется странным, что такой великий драматург, как Шекспир, чей художественный гений и гуманистическое мироощущение обрели выражение именно в идеальной сфере сценического творчества, мог подобным образом писать о театре. Однако вспомним, что в сонетах 110 и 111 он говорит, как устал жить в царстве марионеток, как стыдится того, что превратился в "площадного шута". Горечь эта особенно ощущается в 111-м сонете:
О как ты прав, судьбу мою браня,
Виновницу дурных моих деяний,
Богиню, осудившую меня
Зависеть от публичных подаяний.
Красильщик скрыть не в силах ремесла,
Так на меня проклятое занятье
Печатью несмываемой легло.
О, помоги мне смыть мое проклятье
[пер.
– С.Маршак],
и признаки этого чувства, признаки, столь знакомые тем, кто действительно знает Шекспира, обнаруживают себя и во многих других его сонетах.
Читая сонеты, я был чрезвычайно озадачен одним обстоятельством, и минули дни, прежде чем мне удалось найти ему верное толкование, которое, видимо, ускользнуло даже от Сирила Грэхэма. Я никак не мог понять, отчего Шекспир так сильно желал, чтобы его друг женился. Сам он женился в ранней молодости, что сделало его несчастным, и едва ли стал бы требовать, чтобы Уилли Гьюз совершил ту же ошибку. Юному актеру, игравшему Розалинду, нечего было ждать ни от брака, ни от познания страстей, властвующих в реальной жизни. И потому в первых сонетах, где Шекспир со странной настойчивостью упрашивает его обзавестись потомством, мне слышалась какая-то нарушающая гармонию нота. Объяснение пришло неожиданно - я нашел его в необычном посвящении к сонетам. Как известно, звучит оно так:
ТОМУ ЕДИНСТВЕННОМУ, КОМУ ОБЯЗАНЫ
ПОЯВЛЕНИЕМ НИЖЕСЛЕДУЮЩИЕ СОНЕТЫ
Г-Н У.Г.
ВСЯКОГО СЧАСТЬЯ И ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ
ОБЕЩАННОЙ НАШИМ БЕССМЕРТНЫМ ПОЭТОМ
ЖЕЛАЕТ БЛАГОРАСПОЛОЖЕННЫЙ И
УПОВАЮЩИЙ НА УДАЧУ ИЗДАТЕЛЬ.
Т.Т
Некоторые исследователи предполагали, что выражение "...кому обязаны появлением..." подразумевает просто тоге человека, который передал сонеты их издателю, Томасу Торпу. Однако к настоящему времени большинство отказалось от такого взгляда, и наиболее уважаемые авторитеты согласны, что толковать эти слова следует как обращение к вдохновителю сонетов, усматривая здесь метафору, построенную на аналогии с появлением на свет живого существа. Вскоре я заметил, что эту метафору Шекспир использует в сонетах постоянно, и это натолкнуло
меня на правильный путь. В итоге я сделал свое великое открытие. Любовный союз, к которому Шекспир побуждает Уилли Гьюза, - это "союз с его Музой" - выражение, употребленное вполне определенно в 82-м сонете, где, изливая горькую обиду, причиненную вероломным бегством юного актера, для которого он написал лучшие роли в своих пьесах, поэт начинает жалобу словами:Увы, но с Музою моей не связан ты союзом вечным...
А дети, которых Шекспир просит его произвести на свет, суть не существа из плоти и крови, но более долговечные создания, рожденные слиянием иных начал, чей союз осеняет нетленная слава. Весь же цикл ранних сонетов проникнут, но сути, одним стремлением - убедить Уилли Гьюза пойти на подмостки, стать актером. Сколь напрасна и бесплодна будет твоя красота, говорит Шекспир, если ты ею не воспользуешься:
Когда чело твое избороздят
Глубокими следами сорок зим,
Кто будет помнить дарственный наряд.
Гнушаясь жалким рубищем твоим?
И на вопрос: "Где прячутся сейчас
Остатки красоты веселых лет?"
Что скажешь ты? На дне угасших глаз?
Но злой насмешкой будет твой ответ
[пер.
– С.Маршак].
Ты должен творить: мои стихи "твои и _рождены_ тобою"; внемли мне и "в строках этих переживешь лета и веки", населив подобиями своего образа воображаемый мир театра. Создания твои не угаснут, как угасают смертные существа, - ты навеки пребудешь в них и в моих пьесах, лишь только
Подобие свое создай хоть для меня,
Чтоб красота твоя жила в тебе иль близ тебя
[пер.
– Н.Гербель].
Я собрал все отрывки, которые как будто подтверждали мою догадку, и они произвели на меня глубокое впечатление, показав, насколько справедлива теория Сирила Грэхэма. Я увидел также, как легко отличить строки, в которых Шекспир говорит о самих сонетах, от тех, где он ведет речь о своих великих драматических произведениях. Никто из критиков до Сирила Грэхэма не обратил внимания на это обстоятельство. А ведь оно чрезвычайно важно. К сонетам Шекспир был более или менее равнодушен, не связывая с ними помыслов о славе. Для него они были творениями "мимолетной музы", как он называет их сам, предназначенными, по свидетельству Миерса, для весьма и весьма узкого круга друзей. Напротив, в художественной ценности своих пьес он отдавал себе ясный отчет и высказывал гордую веру в свой драматический гений. Когда он говорил Уилли Гьюзу:
А у тебя не убывает день,
Не увядает солнечное лето.
И смертная тебя не скроет тень,
Ты будешь вечно жить в строках поэта.
Среди живых ты будешь до тех пор,
Доколе дышит грудь и видит взор
[пер.
– С.Маршак],
слова "Ты будешь вечно жить в строках поэта", несомненно, относятся к одной из его пьес, которую он тогда собирался послать своему другу, точно так же, как последнее двустишие свидетельствует о его убеждении в том, что написанное им для театра будет жить всегда. В обращении к Музе (сонеты 100 и 101) звучит то же чувство:
Где Муза? Что молчат ее уста
О том, кто вдохновлял ее полет?
Иль, песенкой дешевой занята.
Она ничтожным славу создает?
вопрошает он и, укоряя владычицу Трагедии и Комедии за то, что она "отвергла Правду в блеске Красоты", говорит:
Да, совершенству не нужна хвала,
Но ты ни слов, ни красок не жалей"
Чтоб в славе красота пережила
Свой золотом покрытый мавзолей
Нетронутым таким, как в наши дни,
Прекрасный образ миру сохрани!
Однако наиболее полно эта идея выражена, пожалуй, в 55-м сонете. Воображать, будто "могучим стихом" названы строки самого сонета, - значит совершенно неправильно понимать мысль Шекспира. Общий характер сонета создал у меня впечатление, что речь в нем идет о какой-то определенной пьесе и что пьеса эта - "Ромео и Джульетта":
Надгробьям пышным, гордым изваяньям
Не пережить могучий этот стих
Он охранит красы твоей сиянье
От язв и тлена, что разрушат их.
И пусть падут столпы и рухнут стены