Портрет мертвой натурщицы

— А вам нравится эта эпоха?

Маша взглянула на маленькое круглое личико с непропорционально крупным ртом.

— Нет, — просто сказала она. — Ампир, тем более французский, никогда меня не привлекал. — И смущенно добавила: — Очень много золоченого, на мой взгляд.

Сорокин высокомерно поднял бровь в тщетной попытке скрыть удивление: надо же, эта пигалица, одетая, как монашка, во все черное, еще смеет критиковать его вкус! Маша почувствовала зарождающуюся неприязнь, поспешила встать и пожала пухлую ручку.

— Большое вам спасибо! — Голос Маши был сугубо официальным. — Вы очень помогли следствию.

И даже не соврала.

«Дело не в том, — подумала Маша, когда за ней закрылась тяжелая лаковая дверь, — чтобы просто сделать фальшивку. Что-то тут не сходится, как ни крути».

Андрей

Альма-матер всех художественных наук, а именно Суриковская академия художеств, располагалась в центре, в современном уродливом здании, куда Андрей, далекий от художеств, входил с некоторой опаской. Студенты академии и правда выглядели весьма… живописно. Но Андрея, успевшего за свою сыщицкую жизнь налюбоваться на самые разнообразные типажи, этим не удивишь.

Он дошел по широкому коридору до двери с табличкой: «Руководитель факультета живописи Н.А. Мамонов» и постучал.

— Входите! — раздался властный рык.

Андрей вошел и огляделся: вокруг бюсты, по виду мраморные, руки и ноги, по виду — гипсовые. Картины маслом.

За столом в глубине кабинета сидел крупный барственного вида мужчина с импозантной сединой и смотрел на него с откровенным любопытством.

— Вы же из уголовного розыска? — спросил он, доброжелательно улыбаясь.

Андрей улыбнулся в ответ:

— Да, оттуда. А это так заметно?

— Ну, заметно, что вы не из моих архаровцев, уж это точно.

— Не богема, — полуспросил-полуответил Андрей.

— Не богема, — подтвердил хозяин кабинета.

Андрей вынул корочки и продемонстрировал, подходя ближе:

— Капитан Яковлев.

Профессор подал ему неожиданно крепкую ладонь:

— Очень приятно. А я — Мамонов. Николай Александрович. Присаживайтесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен?

Андрей вздохнул:

— Я хотел бы узнать ваше мнение по поводу этих рисунков, — он достал из портфеля прозрачную пластиковую папку.

Мамонов надел очки и вынул из нее с десяток рисунков. Хмурясь, разложил на столе, а потом брал каждый, подносил к лицу, водил пальцем по линиям.

После отложил рисунки в сторону, снял очки и, глядя в стол, нарочито медленно протер их большим клетчатым платком, выуженным из кармана. Наблюдая, чуть сощурившись, манипуляции профессора с очками, Андрей терпеливо ждал.

— Что… — начал Мамонов и запнулся — прочистил горло. — Что конкретно вы хотели бы узнать?

Андрей пожал плечами:

— Честно говоря, я надеялся найти автора этих рисунков. Понимаю, что хочу слишком мно…

— В этом я, пожалуй, могу вам помочь, — перебил его Мамонов. И поднял глаза на оторопевшего Андрея: — Думаю, я знаю автора.

Это было так неожиданно, что Яковлев вздрогнул.

Мамонов перевел взгляд на светлый прямоугольник окна:

— Был один очень талантливый юноша на нашем факультете. Одинаково одаренный в живописи и в графике. Редкий случай. Блестящая техника, блестящая. Знаете, он забавлялся: подписывал свои курсовые работы «да Винчи» или «Делакруа», в зависимости от тематики… М-да.

Они помолчали: Андрей, потому что не верил своему сыщицкому счастью, а профессор явно весь был в воспоминаниях. Он неловко улыбнулся следователю, встал и отошел к окну.

— Он ушел с третьего курса, сказал, что время сейчас такое — живописью сыт не будешь. А ему надо было кормить мать с теткой. Забрал документы… Мы все считали, что он делает большую ошибку, отговаривали. Да что там!

Мамонов махнул рукой и расстроенно смотрел сквозь пыльное стекло, но явно — не на московскую улицу, а вспоминая, как уговаривал, и не один, а целым консилиумом — небывалый случай! — упрямца остаться в институте.

Андрей его даже пожалел, но продолжил, вкрадчиво — только б не спугнуть намечающуюся удачу:

— А имени вы его случайно не помните?

Мамонов грустно усмехнулся, отвернулся от окна и сказал, глядя прямо на Андрея:

— Почему же не помню? Только имя-то как раз и помню. Мальчика звали Вася. Фамилию забыл. Но это несложно выяснить. У нас сохранились архивы, год я примерно представляю, а имя — Василий, не такое уж распространенное.

Андрей сглотнул:

— Но вы уверены, что ваш Вася — это именно, кхм, наш Вася?

Мамонов, помрачнев, сел обратно за стол:

— Да тут уж не ошибешься, — он грустно улыбнулся. — Знаете, сейчас чаще случается обратный Васе вариант: таланта ноль, но много амбиций и бешеное желание учиться. Так ведь художник — не бухгалтер! Впрочем, что это я? Даже бухгалтеру нужно иметь склонность к своему делу. А уж художнику надобен талант! Мало одного трудолюбия!

Андрей невольно заинтересовался:

— А я слышал, напротив, мнение про девяносто пять процентов труда и пять — таланта.

Мамонов в явном раздражении помотал крупной головой:

— Глупость и ересь! В ХIХ веке все превозносили искры божественного дарования! А в ХХI — напротив, считается, что при трудолюбии и правильной организации рабочего процесса можно сделаться Леонардо да Винчи. Однако «трудолюбцы» попадаются, а Леонардо, насколько мне известно — все еще один! Уфф! — он глянул на ошеломленного его внезапной горячностью Андрея. — Только не рассказывайте этого моим студентам! У них и с трудолюбием, прямо скажем, не ахти!

Андрей понимающе улыбнулся:

— Обещаю хранить тайну. А скажите, Николай Александрович, были ли у вашего Васи друзья? Я имею в виду, близкие? Может быть, проще будет для начала выйти именно на них.

Мамонов пожал плечами, задумался:

— Знаете, ваш вопрос труднее, чем кажется. Василий этот был очень закрытый субъект, очень. Странноватый — но у нас этим никого не удивишь. А вот то, что он не участвовал активно в попойках и не соблазнял пачками натурщиц, это для художников скорее редкость.