Шрифт:
*************************Глава первая*************************
***Ты улетаешь, свет звезды
на полотне Вселенной ночи
Был взор твой, горечь
Оставь на память,
это Ты.
Колёса весело стучали на стыках, поезд резво мчался, унося меня от больших городов и столиц, от суеты и пыли. Я радовался, как ребёнок. Да и ехать было не скучно, с попутчиками повезло. Парень Виктор и девушка с озорными глазами Зина допивали свои чаи и развлекали меня разговорами, травя бесконечные анекдоты и байки, и пытались разузнать что-нибудь обо мне, что им в конечном счёте удалось: сдавшись, я честно признался, что являюсь писателем. На что Виктор
– Нда, писателей сейчас пруд пруди, благодаря Интернету. Но всё же, что занесло Вас, из столицы в такую глушь...?
И правда, что? Я задумался.
А в неё, в глушь, меня привёл случай - обратная сторона закономерности. Ведь прежде о Мирьеполиве я даже и не слышал, но начну с начала.
В бытность мою ещё студенческую, я увлекался творчеством Антона Веритиса, редкого и самобытного художника. Сейчас о нём знают только специалисты, а в советские времена он был популярен и у толпы. Но после расцвета семидесятых и восьмидесятых - в девяностые - он сгинул, в самом прямом смысле. Исчез из поля зрения, как критиков, так и простых зрителей. Кто-то говорил, что он спился и умер, кто-то, что уехал за границу. Точно же было известно только, что он пропал, а куда неизвестно. Поэтому любая находка его картин всегда привлекала и привлекает внимание заинтересованных лиц. К таким лицам я и относился - заинтересованным и любопытным, особенно, когда узнал, что в некотором городке, в глухой провинции явилось миру такое чудо - неизвестный портрет полузабытого художника.
Интригу подогревало и то, что владелица не дала возможности публичного ознакомления с картиной, позволив увидеть её лишь узкой группке специалистов и любителей. Правда, поговаривали, будто бы она, дама преклонного возраста, бывшая актриса и звезда местного театра намекала, что откажет её местному же Музею высоких искусств, но это были лишь слухи.
Достоверно же я узнал, во-первых, что картина существует, и, во-вторых, что она называется "Портрет дамы с зеркалом". После чего погрузился в изучение истории города под загадочным названием Мирьеполив.
История же его длинная предлинная восходила аж к четвёртому тысячелетию до нашей эры. На этом настаивали традиционные историки, которых было подавляющее большинство. Но находились и те, что не соглашались с общепринятым мнением, считая его ошибочным. Они утверждали, что город не только самый старый в России, но и на всей планете. Возможно, сбитый асфальт его мостовых помнил ещё шаги вымерших шестьдесят пять миллионов лет назад динозавров. Впрочем, кроме древности и частной коллекции с раритетным Портретом город похвастать ничем не мог. Поэтому отложив компьютер, я решил довериться собственным ощущениям от знакомства с ним.
*************************Глава вторая*************************
Весь следующий день по приезде я посвятил изучению Мирьеполива. Думаю, где-то в глубине души я всё же лелеял надежду отыскать окаменевшие следы доисторических ящеров. И, наверное, именно она и завела меня в Старый город, Вильяполив, который располагался в самой удалённой части на окраине основного города. Вдали от пёстрых панельных многоэтажных "джунглей" современных новостроек, простёрших рукава прямых широких проспектов, взрезанных поперёк всевозможными яркими рекламными щитами и плакатами; вдали от улиц, усеянных логотипами известных и не очень фирм; с вечно снующими и фыркающими автомобилями. Вдали ото всего того, что так объединяет провинцию и столичные мегаполисы.
Узенькие улочки и каменные одно и двухэтажные домики разительно отличали эту часть города, в ней царил особый дух, и всё что происходило здесь, происходило медленно, без суеты и спешки. Меня привлекла улица под нежным названием "Осторожная", она огибала весь Вильяполив, отгораживая его от современного центра. Она то поднималась в горку, то опускалась. Одна её часть показалась мне особенно живописной: асфальт посредине улицы языком взмывал к горизонту, слева и справа стояли домики, а позади "языка", темнел лес с высоченными соснами. Самый верх улицы заворачивал и шёл вдоль лесистого пригорка, затем терялся в изгибах между
домами. Основание улицы упиралось в редкую, давно небелённую "зебру" и старенький светофор ещё, наверное, советских времён. Перед каждым домиком был разбит маленький палисадник, где бушевала бело-красная каприфоль и дикий виноград. Три-четыре фонаря, больше похожие на вытянутые настольные лампы под абажуром, загорелись тёплым светом. Только несколько человек повстречались на пути за весь день блуждания по Вильяполиву, за целый день!Чуть утомлённый, но довольный я уже почти вернулся, потому что улица "Осторожная" приблизилась последним своим поворотом к основному городу, когда увидел дом, точнее его развалины. А во мне, сыне, наверное, самого прагматичного века за всю историю человечества, так до конца и не погиб ни то ребёнок, ни то романтик, которого тянет к обрывкам чьего-то прошлого, чего-то уже почти несуществующего. Поэтому, не смотря на усталость, я не смог отказать себе в удовольствии побывать в этом разрушенном доме, от которого кое-где остались не только четыре несущие стены, но и фрагмент лестницы; не до конца обвалившиеся этажные перекрытия со стенами и даже оконными проёмами. Но почему-то больше всего меня удивили обои на стенах. Они остались, как проплешины с угадываемым орнаментом и рисунком, напоминая Андерсеновское: "что ж, позолота-то сотрется, свиная ж кожа остаётся".
Под ногами хрустел строительный мусор. Я постоянно налетал на углы, свет тусклых старых фонарей почти не долетал сюда. Пока в какой-то момент так не споткнулся обо что-то, оказавшееся чуть позже бутылкой, что чуть не растянулся посредине всего этого безобразия. Разозлившись на нехороших бомжей или просто пьяниц, однажды устроивших здесь пикник, в сердцах я схватил бутылку и уже хотел было её разбить, но в этот момент в тёмно-зелёной её глубине меня что-то привлекло - там явно что-то белело. Я подумал, что для одного дня романтики, пожалуй, достаточно и послание в бутылке уже перебор. Но бутылку бить не стал. После некоторого усилия вытянув не плотно забитую в горлышко пробку и послюнявив палец, я попытался достать бумажное содержимое её. Что, впрочем, удалось мне не сразу. Я вытащил несколько листков в клеточку, вырванных явно из ученической тетрадки. Страницы были исписаны мелким чётким почерком и помечены сентябрём одна тысяча девятьсот семьдесят второго года.
Я почувствовал встречу с тайной, с прошлым, с историей. А потому поспешил в гостиницу.
В номере, наскоро перекусив, я взял бутылку и стал внимательно её разглядывать. Зелёное толстое стекло. Форма, ну, самая обычная. Бутылка из-под вина, но этикетку кто-то заботливо отодрал, предварительно отпарив, так что осталось лишь немного клеевого слоя. И обычная пробка - из пробки. В общем, осмотр мало что дал. Ну, что ж, теперь главное - листочки послания. Развернув их в обратную сторону, а потом, тщательно расправив, я разложил их на столе и начал читать.
Дорогой читатель, вам никогда не казалось, что ваша жизнь предопределена заранее? И что бы вы не делали, куда бы не пытались свернуть или отойти, вас всё равно вернут в колею именно вашего пути. И все ошибки останутся при вас, все встречи, которые должные свершиться свершатся, и выбор пути у капитана корабля под названием "Жизнь", прямо скажем, невелик, и имя ему Судьба.
Вот барахтаемся мы, захлёбываясь, то всплывая над поверхностью, то погружаясь, пока однажды, пучина не поглотит нас окончательно. И что всё это было: фарс, жизнь, иллюзия? Ответа нет. А как бы хотелось заглянуть краешком глаза в сослагательность: если бы я сделал то-то, произошло бы это, а если бы...?! Заглянуть в замочную скважину крошечной дверцы вместе с маленькой любопытной Алисой и увидеть себя же, только немного иного.
Так и сейчас, пока я читал листочки из бутылки, мне всё казалось, что волею судьбы я получил доступ к замочной скважине, но только не жизни неизвестного мне человека, по имени Николай Редаргутов, а своей собственной. Мне всё казалось, что я читаю написанное не его рукой, а своей. Но отчего возникло это чувство, понять я не мог. И кто бы он ни был этот Николай, я доверял ему тогдашнему, который жил и думал в тысяча девятьсот семьдесят втором году. Я доверял ему полностью.
*************************Глава третья*************************