Портрет

К вечеру полностью подготовили на завтра три свежие ямы, обеспечив, как любил повторять Палыч, фронт работ. Нужное количество столбов с обжигом имелось, так что ничто не мешало спокойно посидеть после ужина у костра, насколько хватит сил в безнадежной борьбе со слипающимися глазами. Да и еда стала менее однообразной. Конечно, вездесущую пшенку никто не отменял, но удавалось покупать в Липовке, не в колхозе, а прямо у жителей, ранние овощи. И яичками куриными теперь можно было побаловаться. Вот с молоком и мясом, тут ситуация швах: своих животных у колхозников не осталось, всё обобществили, а колхоз не продавал даже за большие деньги, потому как иначе не выполнишь план по заготовкам.

На закате, когда смаковали чай из шиповника, задул ветерок с севера, принеся долгожданное ощущение прохлады, а на горизонте появились почти черные в темнеющем небе облака. «Может, завтра хоть солнце печь не будет. Работать полегче станет», – подумал Матвей и засобирался в палатку, в мир грез на свидание с Ревмирой.

Сказать, состоялось ли это свидание или пролетело мимо Мотьки по неведомым законам сновидений, Зарубин не смог бы. Ночью его заставил вскочить с койки немалый ушат холодной воды, кинутый налетевшим ветром через открытый вход. Пока Матвей пытался оглядеться, вторая увесистая пригоршня воды попала ему аккурат в распахнувшийся от растерянности рот. В раскрытые окошки и вход палатки было видно, как в ночном небе прочерчивают свои удары по невидимому противнику стремительные молнии, сопровождая каждое попадание победным громовым раскатом.

– Чего стоишь как олух! – рванулся мимо Мотьки к входу в палатку Сережка Столяров. – Где этот камень? Придавить надо! Иначе снесет к чертям собачьим!

Столяров придавил брезент и начал удерживать задраенный вход своими сильными, с буграми бицепсов, руками. Под ногами хлюпала вода, успевшая за считаные секунды превратиться в бегущие между койками ручьи. С противоположной стороны ребята задраивали окошки. От нового порыва ветра палатка заходила ходуном. «Прям избушка на курьих ножках», – похолодел Матвей.

– Братцы! Держим руками! Распределяемся по стенам, – отдавал распоряжения бригадир. – Еще недолго, ребята. Южные ливни долгими не бывают…

– Еще как бывают, – Матвей не разобрал по голосу, кто пытается возразить Николаю.

– Я сказал, не бывают, значит, не бывают! – зычным окликом Егоров осадил сомневающегося и добавил для верности: – Разговорчики в строю!

И сама природа, еще понапрягавшись и показав свой гонор, в итоге покорилась мнению бригадира. Минут через пятнадцать штормовой ветер стих, унесся над полями и перелесками на юг, к далекому и еще ни разу в жизни не виданному Мотькой морю. Молнии тоже успокоились, видно, решили, что можно и соснуть. Лишь дождь неутомимо барабанил по палатке до рассвета, да и утром прекратился не сразу.

Ребята, натянув на себя что потеплее, разбрелись вокруг палатки. Матвей вышел одним из последних и сразу столкнулся с бегавшей взад-вперед Люсей:

– Дрова насквозь промокли! Как я теперь завтрак сварю?

– Не мельтеши! – Егоров остановил ее рукой. – Костер, думаю, соорудим. У нас на полевых учениях и не такое бывало.

– Слушай, Колька, – подошел к нему озабоченный Женька Кудрявцев, – я до вчерашних ям добежал. Швах дело. Затоплены по самую шейку. Ступенек не видно, вода мутная, но думаю, размыло их. С опор брезент скинуло, он только за один конец зацепился, сами опоры насквозь мокрые. Как их теперь ставить? Прямо в воду?

– Да, задачка, – почесал затылок бригадир. – Не знаю я. Надо Палыча дожидаться.

Мастер появился примерно через час после начала рабочего дня, когда вся бригада, словно нахохлившиеся воробушки, стояла вокруг разожженного армейским опытом Егорова костерка и грелась шиповниковым чаем.

– Опаздываете, Серафим Павлович, – насупленным голосом произнес Кудрявцев.

– Ты, паря, молод еще мне указывать, – с обидой в голосе буркнул мастер. – И не начальство ты мне, у меня свое имеется. У себя в комсомоле командуй, а не тут.

Кудрявцев покраснел и дал заднего:

– Извините, Палыч, сорвалось. Видите, что творится!

– Вижу, – ответил мастер, – не слепой. Сам еле проехал, большак развезло, Ночка вон прихрамывает.

– Все ямы под опоры залило доверху, сами опоры сырые, брезент снесло, – начал излагать ситуацию бригадир.

– В общем так, – прервал его мастер, – сегодня никакой работы не будет. То, что опоры мокрые, – не беда. Им всю жизнь под дождем и снегом теперь стоять. А вот в залитые ямы ничего устанавливать нельзя. Надо попозже вычерпать воду котелками, больше нечем. Когда подсохнет, посмотрим, что со ступеньками, поправим, если что. Тогда и устанавливать будем. Короче, считайте, что выходной сегодня приключился.

«Выходной! – вспышка пролетела в голове у Матвея. – А если сейчас рвануть до Потехино? По прямой километров пятнадцать. Ну, совсем по прямой не получится, надо на большак выходить. Все равно, до вечера туда-назад управлюсь. Неужели Колька не отпустит? Должен отпустить! Человек ведь он, а мастер ясно сказал: выходной!»

Глава 5. Ради нескольких минут

Куда ни поставь ногу – везде вода. И слева, и справа, и с любого бока. Хорошо хоть с неба, по которому грузно тащатся отягощенные водой тучи, сейчас ничего не падает. Точнее, время от времени начинает моросить, но как-то устало, с неохотой, будто дождь после ударной ночной смены ищет повод передохнуть.

В такую погоду у человека обычно не самое хорошее настроение. У Мотьки, по крайней мере, размокшая земля под ногами никогда не порождала душевного подъема. Но только не на сей раз! Ведь впереди было самое настоящее свидание. Ну и пусть, что девушка нарисованная. Зато какая! Теплые волны прокатываются по всему телу, в кончиках пальцев приятно покалывает, и хочется петь, да так, чтоб услышал весь мир. Конечно, песню надо на такой случай подходящую, чтоб о любви была. Но Матвей таковых сейчас не мог вспомнить ни одной. Поэтому он во все горло затянул «По долинам и по взгорьям…». Ну и не беда, что содержание слегка не на требуемую тему. Он же спешит не просто к девушке, а к девушке по имени Ревмира, которая, вне всяких сомнений, эту песню любит. Не может не любить.

Матвей то и дело поглядывал на часы, которые с непривычки натирали ему запястье. Часы в трудколонии по традиции дарили всем выпускникам. У Матвея с Лешкой так получилось, что их оставили в трудколе помощниками воспитателей. Точнее, оставили одного Хотиненко, который имел влияние на самых разболтанных колонистов и мог, где надо, и прикрикнуть, и тумака отвесить. А уж Мотьку с ним за компанию. Гаврила Петрович тогда махнул рукой и разрешил. Никто в трудколе не мог представить Матвея без Лешки, словно они невидимой веревочкой повязаны. Но часы тем не менее вручили, как и всем другим, уходившим во взрослую, непонятную, но манящую к себе жизнь. Мотька берег их, надевал редко, что называется, по праздникам. А разве не праздник увидеть Ревмиру?

Зарубин полюбовался солидно ведущей себя часовой стрелкой и с досадой отметил торопливость минутной. Коля Егоров отпустил до двадцати двух ноль-ноль. Здорово, что вообще позволил отлучиться из лагеря. Ребята сначала загорелись идеей сходить в Соцгород, но перспектива утопить в глине видавшую виды обувь остудила энтузиазм на корню. Егоров упросил Палыча привезти запас продуктов. Мастер долго отнекивался, но в итоге согласился, поставив непременное условие – готов взять только одного человека, а иначе Ночке будет тяжело везти назад мешки. Этим единственным счастливчиком легко и незаметно оказался Лешка Хотиненко. Впрочем, Матвей удивлен не был. Он привык считать приятеля везунчиком, из каких только передряг в трудколе тот не выходил сухим. Вот и сегодня Лешка ничего особенного не предпринимал, только вызвался, и на тебе – Коля именно его и отправил. Тут и Мотька подумал: «А я что, рыжий? Лешка ведь к Поле поехал. А мне, выходит, целый день в мокрой палатке сидеть и тоску разводить?» Сам того не ожидая, добился Зарубин от бригадира разрешения до вечера отсутствовать. Вот просто взял и добился. Ходил по пятам неотступно. С полчаса Егоров отнекивался, но потом махнул рукой: «Ладно, смотрю, уперся ты, как бык. Шпарь в свой музей, но чтобы в двадцать два ноль-ноль кровь из носу был тут».