Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)

Манера речи Юрия Николаевича была резко индивидуальна. Главным ее свойством была необыкновенная живость. Все своеобразие его общения с собеседником не могла бы передать и магнитная лента: огромную роль играли жест, поза, мимика, которые дополняли, раскрывали, интерпретировали его речь.

В дела «Библиотеки поэта» Юрий Николаевич входил детально. Вплоть до того даже, что в случаях больших задержек со сдачей рукописи иногда сам связывался по телефону с редактором-составителем и разговаривал в довольно жестком тоне. Вообще, когда надо было принять конкретные меры или устранить препятствия, он действовал тут же, не откладывая: звонил по телефону, телеграфировал или «составлял бумагу». Перезванивался он во время наших разговоров иногда и с членами редколлегии, чаще всего с В. М. Саяновым, так сказать «на ходу» решая вопрос. Обычно, лишь покончив с деловой стороной, он спрашивал меня: «А что слышно?..» Или: «Вы слышали...» — и тут оказывалось, что он живо интересуется всем, что происходит в культурной и, прежде всего, литературной жизни страны и, в частности, Ленинграда. При этом характерно — произведения искусства для него не существовали вне личности их авторов, к которым у него всегда было свое, особенное отношение. Помню, как однажды, обсуждая работу литературоведа М. И. Аронсона, в то время безнадежно больного, Юрий Николаевич проникновенно заговорил о нем как о человеке, наделенном незаурядным умом, душевной красотой, отличными физическими данными (М. И. Аронсон был спортсменом-альпинистом). «Увы, болезнь не щадит никого, — сказал Юрий Николаевич, — ни умных, ни красивых, ни умелых». А разговор этот происходил в то время, когда сам Юрий Николаевич был уже тяжело болен.

Часто всплывали в наших разговорах дела и планы Юрия Николаевича. Иногда он говорил о своих предположениях и гипотезах, иногда о взаимоотношениях героев его беллетристических книг, подчас представляя их в лицах. Было совершенно ясно, что мысли о своей работе никогда не оставляли его.

Помню, еще до возникновения «Библиотеки поэта» Юрий Николаевич как-то рассказал мне, что предполагает писать историю русской поэзии, так сказать, «навыворот», где роль документа будет играть пародия, а роль критики эпиграмма. Этот замысел стоял в связи с давним его интересом к пародии и ее роли в литературном процессе. Осуществлен он не был.

Когда появилась большая статья Юрия Николаевича о Кюхельбекере (в одном из томов «Литературного наследства») и я выразил удовольствие, что автор «Кюхли» вернулся к своему давнему герою, но не в чисто художественном, как некогда, а в историко-литературном плане, Юрий Николаевич сказал, что в литературе и в науке о литературе предмет исследования один и тот же — человек, но в художественной трактовке шире рамки, больше простора для домысла, для интуиции, без чего, однако, нет и исторического исследования.

Шли у нас и разговоры о литературных воспоминаниях (в 30-е годы появилось немало мемуаров, написанных литературными и общественными деятелями дореволюционной поры). Юрий Николаевич утверждал, что мемуары могут быть объективны, могут быть оправданием совершенных в жизни ошибок или диффамацией, но дело не в этом, а в том, какую роль играет жанр мемуаров в литературе данной эпохи... Для современной литературы он представляет чисто исторический интерес, но не литературный. «Эпоха слишком молода, чтобы писать мемуары, — их время придет позже», — сказал Юрий Николаевич.

Однажды Юрий Николаевич поставил пластинку модной немецкой певицы, которую он привез из-за границы, куда ездил в 1928 году лечиться. «Эта пластинка, — сообщил мне Юрий Николаевич, — вызвала несколько самоубийств». Действительно, пение было незаурядным — волнующе-чувственным. «Когда искусство обращается к эмоциям, — сказал Юрий Николаевич, — это естественно и понятно. Но когда апеллирует к страстям, оно преступает границы дозволенного».

Как-то зашел разговор о коллекционировании. Юрии Николаевич сказал, что коллекционирование в любых его формах и видах — это проявление инстинкта преемственности культуры. Важно сохранить все, на чем лежит печать своего времени. «Даже какая-нибудь долговая расписка или любовная записочка может дать исследователю больше, чем ученый труд, если попадет в надлежащие руки».

Заговорили о старости. «Ощущения возраста нет, — сказал Юрий Николаевич. — Мы узнаем о своем возрасте как бы от противного, по тому, что не можем уже того, что могли раньше».

Но возвращаюсь к теме моих воспоминаний.

Наши разговоры с Юрием Николаевичем касались разных сторон работы «Библиотеки», однако главное место в них занимали вопросы, связанные с качеством подготовки отдельных книг. Особенно Юрий Николаевич интересовался, найдены ли какие-нибудь новые материалы, дополняющие или изменяющие паше представление о поэте, а от авторов вступительных статей требовал, кроме основательного знания материала, умения связать творчество данного поэта с теми задачами, которые выдвигала эпоха. Иногда Юрий Николаевич выражал недовольство по поводу тех или иных сторон работы и поручал мне переговорить с редактором-составителем, но никогда это не носило характера мелочной опеки. В случаях серьезных сомнений Юрий Николаевич просил дополнительно прочитать рукопись кого-либо из членов редколлегии — обычно В. М. Саянова или И. А. Груздева, — и вопрос решался коллегиально.

Иногда приходилось отвлекаться на непервостепенные, но занимающие много времени вопросы. Например, вопрос о примечаниях. Издательство, в целях экономии бумаги, стремилось к сокращению комментариев. Вопрос этот поднимался неоднократно. В конце концов Юрий Николаевич заявил, что здесь не может быть стандарта, размер их зависит от характера стихов и объема книги. Разумеется, допускались лишь текстологические и историко-литературные комментарии.

Очень серьезное значение придавал Юрий Николаевич вопросу об иконографическом материале. Он должен был не просто «иллюстрировать» книгу, а органически сочетаться с текстом, вводя читателя в эпоху и творчество данного автора.

Последним этапом работы над книгой был контрольный просмотр ее перед выходом. Юрий Николаевич внимательно осматривал экземпляр, делая замечания и по полиграфии и по существу.

Все наши каждодневные дела отступали на второй план, когда появлялась угроза передачи серии в другое издательство, а появлялась она, надо сказать, довольно регулярно и с первых же лет существования «Библиотеки поэта». С одной стороны, на «Библиотеку» претендовал Гослит, поскольку оп осуществлял издание классиков. С другой стороны, издательство «Академия», имевшее уже известный опыт в выпуске однотомников русских поэтов, указывало на ненужный параллелизм и требовало передачи «Библиотеки поэта» ему.

В подобного рода случаях, когда опасность передачи «Библиотеки», а значит, и ломки налаженного дела становилась реальной, редколлегия обращалась в соответствующие инстанции; письма писали; И. А. Груздев, состоящий в постоянной переписке с Горьким, — Алексею Максимовичу, а Юрий Николаевич — в соответствующее управление ЦК. Проекты писем обычно зачитывались на заседании редколлегии «Библиотеки».

Позиция Юрия Николаевича в вопросе об издательской базе «Библиотеки поэта» была четкой. Он говорил, что если «Библиотека» перейдет в другое издательство, то она станет издательским делом, а она должна быть, как и задумал Горький, делом писательским. При этом Юрий Николаевич имел в виду не только то, что «Библиотека» предназначается для литературной учебы молодого поэта, но и то, что руководить ею должны писатели, люди, понимающие роль и значение классической русской поэзии в формировании советской культуры.

Но последнее слово в вопросе о том, где и какой быть «Библиотеке поэта», при жизни А. М. Горького, разумеется, оставалось за ним.

Уже и раньше в письмах Алексея Максимовича проскальзывали намеки на недовольство сложностью статей и перегруженностью книг «Библиотеки поэта» комментариями. Наконец Горький прямо сказал, что тома, выпускаемые издательством «Советский писатель», слишком громоздки и, по существу, недоступны молодому поэту, для которого, собственно, они и должны предназначаться.

Однако Юрий Николаевич считал, что популяризация науки должна опираться на твердые научные достижения, и поэтому настаивал на сохранении большой серии. «При современном состоянии разработки истории русской поэзии и отсутствии по ряду поэтов, даже крупных, научно проверенных текстов, говорил он, — невозможно сразу приступить к изданию массовой серии. А на базе большой серии можно издавать и серию облегченного типа». К тому времени, когда Алексей Максимович поставил перед редколлегией вопрос ребром, такая база в известной мере уже была создана.