Портреты революционеров

Дошло ли или не дошло это письмо до адресата – неизвестно. Но копия его очутилась в тифлисском охранном отделении и была препровождена, с пространными комментариями, к начальнику Тифлисского губернского жандармского управления.

И вот, ротмистр Карпов, расшифровывая имена, указанные в письме Сталина-Джугашвили, пишет:

«Совершенно секретно.

Начальнику Тифлисского губернского жандармского управления.

Доношу Вашему Высокоблагородию, что автор письма „Сольвычегодск“ 24 января 1911 года „Иосиф“, „Москва, учительнице Бобровской для Вл. С. Бобровского, Калужская застава, Медведниковская больница“, по выяснении, оказался крестьянином тифлисской губернии и уезда Дидилиловского сельского общества Иосифом Виссарионовым ДЖУГАШВИЛИ, о котором в делах отделения имеются следующие сведения: – в 1902 году привлекался при Тифлисском губернском жандармском управления к дознанию обвиняемым по делу „о тайном кружке РСДРП в гор. Тифлисе“, за что, на основании ВЫСОЧАЙШЕГО повеления, последовавшего в 9-й день июня 1903 года, был выслан административным порядком в Восточную Сибирь, под гласный надзор полиции, сроком на три года и водворен в Балаганском уезде Иркутской губернии.

5 января 1904 года Джугашвили из места водворения скрылся и разыскивался циркуляром департамента полиции от 1 мая 1902 года за No 5500.

По негласным сведениям, относящимся к 1903 году, Джугашвили стоял во главе Батумского комитета социал-демократической партии и в организации был известен под кличкой „Чопур“. По тем же сведениям 1904 и 1906 годов проживал в гор. Тифлисе и занимался революционной деятельностью.

По вновь полученным мною агентурным сведениям, Джугашвили был известен в организации под кличкой „COCO“ и „КОБА“, с 1902 года работал в социал-демократической партии-организации, сначала меньшевиком, а потом большевиком, как пропагандист и руководитель первого района (железнодорожного); в 1905 году был арестован и бежал из тюрьмы; в 1906 и 1907 годах нелегально жил в Батуме, где и был арестован и выслан под надзор полиции в Вологодскую губернию на 2 года, с 29 сентября 1908 года, но из места водворения г. Сольвычегодска скрылся и разыскивался циркуляром департамента полиции от 19 августа 1909 года за No 151385-53, но таким же циркуляром от 14 мая 1910 года за No 126025-96 розыск его прекращен.

Упомянутый в письме ГУРГЕН (старик МИХО), по указанию агентуры, есть сын священника, бывший учитель, Михаил Григорьев ЦХОКАЯ [42] . Последний, по имеющимся в отделении сведениям, издавна принадлежал к числу серьезных революционных деятелей, являясь центральной личностью среди националистов, и в местной социал-демократической организации был известен под кличкой „ГАМБЕТА“. Имел обширные связи в революционной среде. При ликвидации 6 января 1904 года Тифлисской социал-демократической организации был застигнут во время производства обыска, вместе с известным революционным деятелем Богданом КНУНЯНЦЕМ [43] в квартире Аршака Зурабова [44] , вследствие чего 8 января подвергнут в порядке положения о государственной охране обыску. Ввиду продолжавшейся преступной деятельности и сношений с членами местной социал-демократической организации, при ликвидации последней 30 октября был подвергнут обыску, не давшему достаточных данных для привлечения обвиняемым. После раскола 17 января 1905 года в Тифлисской социал-демократической организации примкнул к фракции „большевиков“ и 17 июля был на сходке „большевиков“ в квартире Бориса ЛЕГРАНА. Находился в близкой и непосредственной связи с арестованными 15 апреля 1906 года тайной типографией названной выше организации и лабораторией для приготовления взрывчатых снарядов, являясь заведующим этим делом, причем сношение с местом нахождения типографии и лаборатории вел через посредство своей сожительницы, дочери нахиче-ванского почетного гражданина, Нунии Никитишны АЛАДЖАНОВОЙ, проходившей по наружному наблюдению под кличкой „ЮЛА“, и через бюро организации, помещавшейся в редакции газеты „ЭЛВА“, что вполне было установлено и наружным наблюдением, которое констатировало сношение лиц, проживавших в помещении тайной типографии, с Н. АЛАДЖАНОВОЙ и посещение этими же лицами редакции газеты „ЭЛВА“, которую, в свою очередь, посещал и ЦХОКАЯ и АЛАДЖАНОВА, 15 апреля были арестованы, но, вследствие того, что в отношении их не были добыты данные, могущие служить основанием для привлечения к формальному дознанию, таковые, по распоряжению вр. тифлисского генерал-губернатора, из-под стражи были освобождены.

Наружному наблюдению Цхокая был известен под кличкой „Короткий“. По вновь полученным агентурным сведениям, Цхокая состоял членом Тифлисского комитета РСДРП и являлся пропагандистом, причем работал среди типографских рабочих.

Что же касается Бобровской Ольги, Германова, И. М. Голубева и Ильича [45] , то выяснить личности таковых не представилось возможным, и агентуре вверенного мне отделения последние неизвестны.

По делам вверенного мне отделения проходил Бобровский Владимир (отчество неизвестно), который по сообщению департамента полиции, от 16 сентября 1902 года за No 5766, 18 августа того же года бежал из Киевской тюрьмы, но 30 апреля 1903 года был задержан на станции Орел Московско-Курской железной дороги, причем по личному обыску у него было обнаружено 301 экз. прокламаций, издания партии социалистов-революционеров (сообщение департамента полиции от 4 июня 1903 года за No 35-5666).

ПРИЛОЖЕНИЕ: выписка из письма.

При сем присов., что копии настоящего донесения мною представлены начальникам Вологодской и Московской губернских жандармских управлений.

Ротмистр КАРПОВ».

42

Цхокая – правильнее Цхакая Миха (1865-1950)-один из старейших деятелей революционного движения на Кавказе. В эмиграции, после революции 1905 года, поддерживает Богданова. Возвратившись вместе с Лениным из Швейцарии, уезжает на Кавказ. Сторонник группы Мдивани, Махарадзе, Цинцадзе в вопросе автономизации и, следовательно, противник Сталина. Тем не менее Сталин почему-то пощадил Миху Цхакая и даже выдвигал его на различные «декоративные» посты. В 1923-1930 годах – один из председателей ЦИК ЗСФСР, председатель Президиума ЦИК Грузинской ССР, член Президиума ЦИК СССР.

43

Кнунянц Богдан Мирзаджанович (1878-1911) – один из организаторов социал-демократического движения в Закавказье, большевик-примиренец, участник революции 1905-1907 годов. Умер в тюрьме.

44

Зурабов Аршак (в некоторых документах Вагаршак) (1873-1920) —видный деятель армянского рабочего движения. Близкий друг Ленина в эмиграции. В годы первой мировой войны сотрудник копенгагенской библиотеки, возглавляемой Парвусом.

45

Ильич – Ленин. Странно, что ротмистр Карпов не смог об этом догадаться.

«Заря Востока»,

23 декабря, No 1062, 1925 г.

Сверх-Борджиа в Кремле

Вместо предисловия

Редактору «Life»

Милостивый государь!

В связи с моей первой статьей [46] для вашего журнала вы охарактеризовали меня как «старого врага» Сталина. Это неоспоримо. Политически мы давно состоим со Сталиным в противоположных и непримиримых лагерях. Но в известных кругах стало правилом говорить о моей «ненависти» к Сталину и считать a priori, что этим чувством внушается все, что я пишу не только о московском диктаторе, но и об СССР. В течение десяти лет моей последней эмиграции литературные агенты Кремля систематически освобождали себя от необходимости отвечать по существу на то, что я писал об СССР, ссылаясь, для собственного удобства, на мою «ненависть» к Сталину. Покойный Фрейд очень сурово относился к такого рода дешевому психоанализу. Ненависть есть все же форма личной связи. Между тем нас со Сталиным разъединили такие огненные события, которые успели выжечь и испепелить без остатка все личное. В ненависти есть элемент зависти. Между тем беспримерное возвышение Сталина я рассматриваю и ощущаю как самое глубокое падение. Сталин мне враг. Но и Гитлер мне враг, и Муссолини, и многие другие. По отношению к Сталину у меня сейчас так же мало «ненависти», как и по отношению к Гитлеру, Франко или микадо. Я стараюсь прежде всего понять их, чтоб тем лучше бороться против них.

46

См. статью «К политической биографии Сталина», – Прим. ред. – сост.

Личная ненависть в вопросах исторического масштаба вообще ничтожное и презренное чувство. Она не только унижает, но и ослепляет. Между тем в свете последних событий внутри СССР, как и на мировой арене, даже многие противники убедились, что я был не так уж слеп: как раз те из моих предсказаний, которые считались наименее правдоподобными, оказались верными.

Эти вступительные строки pro domo sua [47] тем более необходимы, что я собираюсь говорить на этот раз на особенно острую тему. В первой статье я пытался дать общую характеристику Сталина на основании близкого наблюдения над ним и тщательного изучения его биографии. Образ получился, я не оспариваю этого, мрачный, даже зловещий. Но пусть кто-нибудь попробует подставить другой, более человечный образ под те факты, которые потрясли воображение человечества за последние годы: массовые «чистки», небывалые обвинения, фантастические процессы, истребление старого революционного поколения, командного состава армии, старой советской дипломатии, лучших специалистов, наконец, последние маневры на международной арене! В этой второй статье я хочу рассказать некоторые не совсем обычные факты из истории превращения провинциального революционера в диктатора великой страны. Мысли этой статьи и высказанные в ней подозрения созрели во мне не сразу. Поскольку они появлялись у меня ранее, я гнал их как продукт чрезмерной мнительности. Но московские процессы, раскрывшие за спиной кремлевского диктатора адскую кухню интриг, подлогов, фальсификаций, отравлений и убийств из-за угла, отбросили зловещий свет и на предшествовавшие годы. Я стал более настойчиво спрашивать себя: какова была действительная роль Сталина в период болезни Ленина? Не принял ли ученик кое-каких мер для ускорения смерти учителя? Лучше, чем кто-либо, я понимаю чудовищность такого подозрения. Но что же делать, если оно вытекает из обстановки, из фактов и особенно из характера Сталина? Ленин с тревогой предупреждал в 1921 году:

47

О себе (лат.).

«Этот повар будет готовить только острые блюда».

Оказалось-не только острые, но и отравленные, притом не в переносном, а в буквальном смысле. Два года тому назад я впервые записал факты, которые были в свое время (1923-1924 годы) известны не более как семи-восьми лицам, да и то лишь отчасти. Из этого числа в живых сейчас остались, кроме меня, только Сталин и Молотов. Но у этих двух, если допустить, что Молотов был в числе посвященных, в чем я не уверен, не может быть побуждения исповедаться в том, о чем я собираюсь впервые рассказать в этой статье. Да будет позволено прибавить, что каждый упоминаемый мною факт, каждая ссылка и цитата могут быть подкреплены либо официальными советскими изданиями, либо документами, хранящимися в моем архиве. По поводу московских процессов мне пришлось давать письменные и устные объяснения перед комиссией д-ра Джон Дьюи, причем из сотен представленных мною документов ни один не был оспорен.

Ленин и Сталин. Последняя борьба и разрыв.

Богатая по количеству (умолчим о качестве) иконография, созданная за самые последние годы, изображает Ленина неизменно в обществе Сталина. Они сидят рядом, совещаются, дружественно смотрят друг на друга. Назойливость этого мотива, повторяющегося в красках, в камне, в фильме, продиктована желанием заставить забыть тот факт, что последний период жизни Ленина был заполнен острой борьбой между ним и Сталиным, закончившейся полным разрывом. В борьбе Ленина, как всегда, не было ничего личного. Он, несомненно, высоко ценил известные черты Сталина: твердость характера, упорство, даже беспощадность и хитрость, – качества, необходимые в борьбе, а, следовательно, и в штабе партии. Но Сталин чем дальше, тем больше пользовался теми возможностями, которые открывал ему его пост, для вербовки лично ему преданных людей и для мести противникам.

Став в 1919 году во главе Народного комиссариата инспекции [48] , Сталин постепенно превратил и его в орудие фаворитизма и интриг. Из генерального секретариата партии он сделал неисчерпаемый источник милостей и благ. Во всяком его действии можно было открыть личный мотив. Ленин пришел постепенно к выводу, что известные черты сталинского характера, помноженные на аппарат, превратились в прямую угрозу для партии. Отсюда выросло у него решение оторвать Сталина от аппарата и превратить его тем самым в рядового члена ЦК. Письма Ленина того времени составляют ныне в СССР самую запретную из всех литератур. Но ряд их имеется в моем архиве, и некоторые из них я уже опубликовал.

48

Сталин настоятельно просил Ленина в начале 1919 года во время своей инспекционной поездки в 3-ю армию создать подобного рода комиссариат. После того как Ленин пошел ему навстречу, Сталин в 1919-1920 годах занимал должность наркома государственного контроля, а в 1920-1922 годах – наркома РКИ.

Здоровье Ленина резко надломилось в конце 1921 года. В мае следующего года его поразил первый удар. В течение двух месяцев он был не способен ни двигаться, ни говорить, ни писать. С июля он медленно поправляется, в октябре возвращается из деревни в Кремль и возобновляет работу. Он был в буквальном смысле потрясен ростом бюрократизма, произвола и интриг в аппарате партии и государства. В течение декабря он открывает огонь против притеснений Сталина в области национальной политики, особенно в Грузии, где не хотят признать авторитета генерального секретаря; выступает против Сталина по вопросу о монополии внешней торговли и подготавливает обращение к предстоящему съезду партии, которое секретари Ленина, с его собственных слов, называют «бомбой против Сталина». 23 января он выдвигает, к величайшему испугу генерального секретаря, проект создания контрольной комиссии из рабочих для ограничения власти бюрократии.

«Будем говорить прямо, – пишет Ленин 2 марта, – наркомат инспекции не пользуется сейчас ни тенью авторитета… Хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего наркомата инспекции, нет…» и т. д.

Во главе инспекции стоял Сталин, и он хорошо понимал, что означает этот язык.

В середине декабря (1922 г.) здоровье Ленина снова ухудшилось. Он вынужден был отказаться от участия в заседаниях и сносился с ЦК путем записок и телефонограмм. Сталин сразу попытался использовать это положение, скрывая от Ленина информацию, которая сосредотачивалась в секретариате партии. Меры блокады направлялись против лиц, наиболее близких Ленину. Крупская делала что могла, чтоб оградить больного от враждебных толчков со стороны секретариата. Но Ленин умел по отдельным, едва уловимым симптомам, восстанавливать картину в целом.

– Оберегайте его от волнений! – говорили врачи. Легче сказать, чем сделать. Прикованный к постели, изолированный от внешнего мира, Ленин сгорал от тревоги и возмущения. Главным источником волнений был Сталин. Поведение генерального секретаря становилось тем смелее, чем менее благоприятны были отзывы врачей о здоровье Ленина. Сталин ходил в те дни мрачный, с плотно зажатой в зубах трубкой, со зловещей желтизной глаз; он не отвечал на вопросы, а огрызался. Дело шло о его судьбе. Он решил не останавливаться ни перед какими препятствиями. Так надвинулся окончательный разрыв между ним и Лениным. Бывший советский дипломат Димитревский, весьма расположенный к Сталину, рассказывает об этом драматическом эпизоде так, как его изображали в окружении генерального секретаря.

«Бесконечно надоевшую ему своими приставаниями Крупскую, когда та вновь позвонила ему за какими-то справками в деревню, Сталин… самыми последними словами изругал. Крупская немедленно, вся в слезах, побежала жаловаться Ленину. Нервы Ленина, и без того накаленные интригой, не выдержали. Крупская поспешила отправить ленинское письмо Сталину… „Вы знаете ведь Владимира Ильича, – с торжеством говорила Крупская Каменеву, – он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина политически“».

Крупская действительно говорила это, но без всякого «торжества»; наоборот, эта глубоко искренняя и деликатная женщина была чрезвычайно испугана и расстроена тем, что произошло. Неверно, будто она «жаловалась» на Сталина; наоборот, она, по мере сил, играла роль амортизатора. Но в ответ на настойчивые запросы Ленина она не могла сообщать ему больше того, что ей сообщали из секретариата, а Сталин утаивал самое главное.

Письмо о разрыве, вернее, записка в несколько строк, продиктованная 5 марта доверенной стенографистке, сухо заявляло о разрыве со Сталиным «всех личных и товарищеских отношений». Эта записка представляет последний оставшийся после Ленина документ и вместе с тем окончательный итог его отношений со Сталиным. В ближайшую ночь он снова лишился употребления речи.