Портреты

Последний раз говорили по телефону осенью 1993 г. Пожаловался я – давление повышается, сплю плохо. Ответ был краток: принимать адельфан не тогда, когда давление высокое – предупреждать повышение давления легче, чем снижать. Снотворное принимать обязательно – спать надо! Все стало ясно… Исполнять предписания такого медика необходимо, и кризис миновал.

Этого удивительного, жизнерадостного, энергичного человека теперь нет, но принять это трудно.

Исаак БОТВИННИК

Слово о брате

Брат погиб 17 сентября 1941 года в деревне Петрославянке. Он был в истребительном батальоне. Когда отделение после рейда возвращалось в Ленинград, бойцы остановились в одной избе на отдых. Послышался свист авиабомбы: «Ложись!» Все легли, а брат, по-видимому, заснул и продолжал сидеть на скамье, прислонившись к стене. Бомба взорвалась на улице, осколок пробил стену и смертельно ранил брата в голову… Его и похоронили в воронке, образовавшейся от взрыва этой бомбы. Узнали родные об этом от нашего двоюродного брата Е.С. Ботвинника. Он был директором деревоперерабатывающего завода под Ленинградом и часто ездил в город по шоссе, которое охранял этот истребительный батальон. Бойцы и рассказали ему о гибели брата.

С юных лет Ися (так в семье звали брата) увлекался техникой. Проводил автономную телефонную связь на квартиру к приятелю – во дворе дома № 88 по Невскому проспекту, что возмущало нашего управдома. В школе по физике и математике учился хорошо, но отставал по гуманитарным предметам. Поэтому специальная комиссия, которая после школы направляла ребят на продолжение образования (в 1925 году вступительные экзамены в высшую школу еще не были восстановлены), дала ему путевку в электротехникум. Но этот техникум был «почти» институтом: обучение четыре года, принимали лиц с законченным средним образованием.

Во время учения в техникуме брат проходил и производственную практику в Лентрамвае. Он работал вагоновожатым одно лето на загородной линии на Стрельну.

По окончании техникума его направили на работу в Лентрамвай.

Здесь его технические способности нашли свое применение. Он спроектировал весьма сложный светофор на углу Невского и Садовой. Тогда еще ходил трамвай по Невскому и делал левый поворот на Садовую (когда шел от Московского вокзала). Для автотранспорта были возможны любые повороты. Светофор должен был разрешать и запрещать движение с любого направления прямо, налево и направо. Кажется, светофор этот работал около года. Теперь таких светофоров нет; предпочитают ограничить число изменений направления движения.

Одно время брат был начальником цеха спецустройств Лентрамвая. Он занимался автоматическими стрелками и пр. Насколько я помню, он был и начальником цеха контактной сети.

К служебным обязанностям относился свято. Рано уходил на работу на улицу Зодчего Росси (против балетного училища) и поздно возвращался. Нередко в свободное время что-то дома чертил (конструировал).

Ходил в форме. Он очень «болел» за меня, когда я выступал в соревнованиях. Проходил в турнирный зал без билета и пропуска – необычная форма гипнотизировала контролеров.

Вспоминается эпизод: в последнем туре чемпионата СССР выиграл я решающую партию у Саши Котова. Приехал домой, после спектакля жена звонит из театра, сообщаю ей результат. Вскоре она приезжает домой. «Представляешь, в трамвае встретила Исю, он так обрадовался, что заговорил даже тенорком…»

Когда Исаак Моисеевич погиб, жена его, Валентина Алексеевна, с 10-месячной Эрикой были уже в эвакуации. Потом они вернулись в Питер. Вдова брата умерла; в возрасте 40 лет умерла и дочь. Внучка Светлана работает воспитательницей в яслях, где находится и мальчик Женя – правнук брата.

В школе брат вступил в комсомол (тогда комсомольцев среди школьников было мало), в Лентрамвае – в партию. Партком Трамвайно-троллейбусного управления и направил его в истребительный батальон. Его жизнь – честного советского человека – была оборвана нацистской бомбой.

Александр КОСАРЕВ

Встречи с Косаревым

Шел 1933 год. Работал я тогда в лаборатории высокого напряжения имени Смурова. Как-то отзывает меня в сторону секретарь партбюро Коля Тарасов (впоследствии известный строитель-энергетик).

– Что, Миша, в Москву собираешься?

Оказывается, в «Комсомольской правде» был опубликован список 20 комсомольцев, приглашенных на юбилейный пленум ЦК ВЛКСМ по случаю 15-летия комсомола. Из Ленинграда на пленум поехало трое: Айрапетьянц (кажется, биолог) Усыскин (физик, трагически погиб через несколько месяцев при катастрофе со стратостатом) и автор этих строк.

После юбилейного заседания в Большом театре мы собрались домой, но пришлось задержаться на день – руководство ЦК комсомола устроило встречу с нашей «двадцаткой». Здесь я и познакомился с Косаревым. Производил он впечатление несколько сурового, волевого и решительного человека. Поражали его глаза; их острый взгляд подчеркивался особым строением век. В чем была эта особенность, не помню, но когда уже после войны я встретил одного молодого человека и он показался мне знакомым, то вскоре я догадался, в чем здесь секрет, – веки его были такие же, как у Александра Васильевича…

Кроме секретарей ЦК (Косарев, Салтанов), были еще среди прочих редактор «Комсомольской правды» Бубекин и директор Госиздата Халатов, отличавшийся черной-пречерной бородой и черной кожанкой.

Ближе мне пришлось познакомиться с Александром Васильевичем в начале 1935 года в дни II Московского международного турнира. Тогда успехи советской культуры, а также искусства и спорта на мировой арене были еще сравнительно скромны, но лозунг «догнать и перегнать» был близок каждому. Не удивительно, что турниром интересовалось все руководство Цекамола, и прежде всего Косарев. После первого тура я был вызван в ЦК, и мне по всей форме был учинен допрос о турнире. Оказывается, Косарев был на первом туре в Музее изящных искусств (ныне Музей изобразительных искусств имени Пушкина), где происходил турнир, и возмутился беспорядком и плохой организацией. Действительно, как не быть беспорядку – организаторы никак не ожидали, что соберется около 5 тысяч зрителей! Под нажимом Александра Васильевича в музее был наведен порядок и установлена твердая дисциплина.

Результатом турнира Косарев остался доволен. Я был приглашен на заседание бюро ЦК, настроение у всех было хорошее – и посмеялись вдоволь. Оказывается, Косареву сообщили, что на закрытии турнира я был с одной легкомысленной девицей, и как я ни доказывал, что я здесь ни при чем, Косарев делал вид, что Цекамол мне не верит…

Когда несколько месяцев спустя возникла идея об организации III Московского международного турнира, Н.В. Крыленко [7] сразу направил меня к Александру Васильевичу за поддержкой. Косарев меня немедленно принял, и предложение о турнире было направлено в правительство за подписью Крыленко и Косарева. Турнир был организован превосходно – он проходил в Колонном зале Дома союзов. Припоминаю эпизод на финише турнира: я отставал от Капабланки, но еще сохранял некоторые шансы его догнать. Должен признать, что кое-кто из друзей оказал на меня сильное давление советуя не играть на выигрыш в партии с Рагозиным (конечно, Рагозин об этом ничего не знал), – говорили, что выигрыш мне уже не поможет, а Рагозину пол-очка весьма пригодится. Я растерялся, до игры оставалось минут пять… Вдруг появляются Косарев с Лукьяновым.

7

Старый большевик Н.В. Крыленко, народный комиссар Юстиции СССР, был одновременно председателем шахматной секции Высшего совета физкультуры СССР.

– Александр Васильевич, что делать?! – объясняю Косареву положение дел.

– Не сомневайся, Михаил, борись за выигрыш, – отвечал он с обычной решительностью. – Это нам важнее…

Александр Васильевич понимал то, чего не понимали мои друзья-шахматисты: в то время только мне представлялась реальная возможность добиться прочного признания в шахматном мире… Совет Косарева я тут же и выполнил.

Несколько месяцев спустя, в сентябре 1936 года, в Лондоне (после турнира в Ноттингеме) я получил поздравительную телеграмму подписанную Косаревым, Крыленко и Ангаровым (тогда он был заместителем агитпропа ЦК).