Португалия, Апрель - июль 1976

Мэрвин Хоу из "Нью-Йорк таймс" не торопился с выводами. Он ждал. Он терпеливо ждал более двух месяцев, прежде чем дать свой анализ "португальской тенденции".

"Цель правительства премьер-министра Пинейру ли Азеведу состоит в том, считает он, - чтобы восстановить законность и порядок. Для этого адмирал хочет провести целый ряд мер - начиная с введения новых правил уличного движения и кончая освобождением бывших агентов политической полиции, находящихся под стражей без предъявления обвинений с самого начала революции. Это будет означать также пересмотр провозглашенной революцией спорной программы аграрных реформ и возвращение незаконно захваченных земель.

Министр иностранных дел Мелу Антунеш признает, что страна нуждается в помощи Запада. Недавно он ездил в Брюссель, надеясь получить от "Общего рынка" срочный кредит на 180 миллионов долларов. Одновременно португальско-американская комиссия начала разрабатывать условия соглашения об американской помощи, которая, возможно, достигнет 200 миллионов долларов за полтора года.

Главная забота правительства - это катастрофическое состояние экономики. Объявлена программа экономии, но приняты лишь отдельные меры - временное замораживание заработной платы, новые налоги, импортные пошлины и кое-какое повышение цен. "Никто не может идти на риск, связанный с более непопулярными мерами, по крайней мере до выборов, - иначе народ будет голосовать за возврат фашистов к власти", - сказал один высокопоставленный чиновник. И он не шутил".

Хоу ждал не без причины. В Португалии прошлой зимой была критическая ситуация. Возможность атаки на демократические завоевания находилась в руках тех, кто мог пойти на это, а мог не пойти. Можно было, как предполагал Хоу, затормозить аграрную реформу - она, однако, продолжалась. Можно было попытаться согнать крестьян с реквизированных земель - этого не произошло.

Победила разумная точка зрения. Победил центр, который решил сохранить за народом право сделать выбор через пять месяцев - 25 апреля 1976 года.

Вопрос о том, за кого будут голосовать, и позовет ли народ к власти правых, чтобы они положили конец "непопулярным мерам", должен был решить тот воскресный день 25 апреля, ради которого я и прилетел в Лиссабон.

...Лиссабон. Авенида "5 октября". Над выходом - красное знамя, серп и молот, буквы - ПКП ("м-л"). Расшифровка: "Коммунистическая партия Португалии, марксистско-ленинская". Массивная дверь. В дверь врезан тюремный глазок. Меня долго, изучающе разглядывают, потом что-то спрашивают по-португальски.

– Инглез, - говорю я, - абле инглез?

Молчание, сопение, шаги. Рассматривает теперь уже кто-то другой.

– Кто вы?
– говорят наконец по-английски.

– Журналист.

– Откуда?

– Из пресс-центра Гульбекяна. Я аккредитован на выборы в Ассамблею республики.

– Какую страну представляете?

("Господи, помоги! Только б здесь не было финнов!")

– Я из Хельсинки.

– Коммунист?

– Независимый.

– Как зовут?

("Полицейский допрос прямо-таки, а не свобода слова!")

– Хьюлли Симмонен.

Дверь открывается. На пороге - трое громил в джинсовых костюмах. Под потолком - тюремная лампочка. Шагаю из солнечного дня в холодный мрак. Дверь закрывается, щелкает замок.

– Это ваша машина?
– спрашивает один из парней.

– Да.

– Странный номер.

(Черт возьми, это ж машина нашей "Межкниги"! Но ведь Ратмир Уфаев, "межкниговец", сказал мне, что номер не дипломатический!).

– Я взял машину у приятеля.

– Кто он такой?

– Если вы не хотите говорить с журналистом - откажите без обиняков, а допрос устраивать ни к чему.

Парни переглядываются.

– Подождите, - говорит один из них и быстро поднимается по лестнице - там и вовсе темень, даже лампочки нет.

("К окну бы поближе. А окон нет. И дверь не вышибешь. Отлупят ведь, дьяволы, за милую душу отлупят".)

– Покажите ваш паспорт, - говорит второй.

– Я не ношу с собой паспорт.

– В каком отеле живете?

– А вы?

– Что?!

– Где вы живете?

– Где надо, там и живу! Если хотите говорить с нашим вождем, отвечайте на вопросы.

Спустился первый громила, коротко бросил:

– Пошли!

По темной лестнице вверх; на полу множество окурков, паутина на потолке, смрадно, грязно.

– Ждите.

Сажусь на барское кресло, прожженное в нескольких местах: прожигали, видно, не случайно, а намеренно - "боролись" с частной собственностью. А кресло-то позапрошлого века, его б в музей. Можно было бы понять, окажись оно в нищей крестьянской хижине, у неграмотного человека, а эти ведь по-английски шпарят, студенты ведь, а тут за обучение большие деньги драли, учиться могли дети богатых людей, с ы н к и ведь здесь, в революцию играют!

– Поскольку у вас нет паспорта, - слышу девичий голос за спиной, - вождь не сможет говорить с вами. Мы окружены врагами, мы должны охранять жизнь вождя, нашего португальского кормчего. Вас примет товарищ Жозе, он из руководства, он отвечает за связи с желтой буржуазной прессой.

– Я представляю объективную прессу.

(Обиделся все же - профессионально обиделся. Зря, наверное. А может, не зря - у меня много приятелей из западных газет и журналов).

– У буржуазии нет объективности.

– У буржуазии - да, но у журналиста - вполне может быть, даже если он пишет для буржуазного органа. Вальраф пишет для "Шпигеля".

– Вальраф - наемник бандита Вилли Брандта.

– Но, тем не менее, он здорово ударил Спинолу.

– Спинола - бумажный тигр.

(Хорошо ей жить - повторяй заученное, никаких забот и вопросов - "великий кормчий Португалии" Эдуино Вилар думает за пташечку. А девка - хороша: громадноглазая, стройная. Парня б ей хорошего, тот бы эту дурь враз согнал.)

Жозе - волосат, худ, нервен, джинсов.

– Как по-фински "здравствуйте"?

("Не может быть, чтобы он знал финский. А если знает?")

– Тере омиккут, Жозе. Будем говорить по-фински?

– Сейчас придет переводчик.

Я достаю блокнот и диктофон, бормочу те финские слова, какие мне известны, потом спрашиваю:

– Ваша должность в партии?

– Член ЦК. Меня зовут Жозе д'Перейра.

– Что вы можете сказать о партии?

– Мы выступали и выступаем против разглагольствований о демократии. Мы считаем, что лишь вооруженное восстание необходимо для Португалии, мы - это португальская секция "Интернационала".