Порыв ветра

Потом мысли приняли другое направление. Ведь это храм! Не знаю, как принято здесь, но у нас на Земле частенько монастыри и храмы часто принимали людей, оказавшихся в тяжелом положении. Может хоть здесь мне повезёт? Хоть на несколько дней, хоть на одну ночь, просто отлежаться, хоть немного прийти в себя…

Подойдя к воротам, я несколько раз стукнула висевшим на воротах молотком. Не сразу, но дверь открылась. Без всякого наигрыша, просто потому, что силы кончались, опустилась на колени и склонила голову.

— Милости прошу, крова и пропитания.

Мне долго никто не отвечал, будто меня внимательно рассматривали, но наконец, женский голос произнёс:

— Признаёшь ли ты Гернаду — богиню нашу, мать-воительницу?

Сейчас я была готовы признать кого угодно, поэтому послушно подтвердила:

— Признаю.

— Готова ли ты выполнять распоряжения сестёр — её жриц?

— Готова — послушно повторила я.

Снова продолжительное молчание, но, наконец, я услышала такое важное для меня слово:

— Проходи.

Храм

Мы прошли под аркой, потом по внутреннему двору и остановились перед входом в одно из зданий. Монашка, или вернее «сестра», зашла внутрь и вскоре вернулась, почтительно пропуская вперёд ещё одну женщину. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять — эта — начальница. Слишком уж уверенный взгляд, выражение лица чуть спесивое. Женщина в расцвете лет, с упругой походкой, но она мне почему-то сразу не понравилась. Слишком уж властная, что ли. Стараясь не смотреть ей в лицо, я снова опустила голову, но теперь почему-то бросилась в глаза особенность одежды обеих женщин. Внешне — вполне обычная одежда монашек — что-то типа рясы из хорошего материала, без капюшона. А вот юбка почему-то двойная (как бы из двух половинок) с нахлёстом вперёд. При ходьбе они чуть распахивались, показывая на время брюки-штаны, короткие сапожки. Странные выверты женских мозгов — сейчас, можно сказать, решается моя судьба, а я думаю о нюансах чужой одежды.

Начальница некоторое время молча рассматривала меня, потом коротко бросила:

— Подними голову.

Шею заломило, как будто кто невидимый, но сильный, схватил меня за подбородок и потянул вверх. Вот это мне совершенно не понравилось. Вспыхнувшее чувство противоречия помогло не поддаваться на властность, которой был наполнен голос, и голову я поднимала очень-очень медленно. Даже придумала себе оправдание — я слабая и больная, у меня нет сил. Сил и правда было чуть-чуть, но главным было всё-таки глухое раздражение на такое обращение. Начальница смотрела внимательно, и даже с лёгкой усмешкой. Всмотрелась в меня, даже чуть отвела волосы у меня со лба. Помолчала, о чём-то раздумывая.

— Я — настоятельница храма. Будешь обращаться ко мне «госпожа настоятельница».

Потом приказала второй монашке:

— Отведи её на хозяйственный двор, пусть помоется. Позови к ней сестру Лирину.

Меня провели через двор, один, другой проход между домами, потом шли вдоль какой-то стены метров пяти высотой. Наконец пришли в откровенную баню — большое пустое помещение, несколько рядов скамеек, тазики. Монашка ненадолго отлучилась и вернулась с двумя ведрами. Смешала в тазике воду, положила на скамейку кусок мыла и что-то типа губки.

— Мойся. Тряпьё брось в углу — и ушла.

Минут пять я просто сидела, собираясь с силами. Потом разделась. Смешно об этом говорить — просто перестала держать на груди свою хламиду, и она сползла плеч. А больше на мне ничего и не было. Осторожно коснулась воды — горяченькая. Зачерпнула в ладошки, склонилась, коснулась лица и даже замерла. Лицо было чужим. Вернее, оно было родным, но… Меня никогда в жизни не били по лицу. И я не представляла — как это — разбитые, опухшие губы, брови, глаза. Волосы на голове слиплись от запекшейся крови. На всякий случай, чтобы не занести заразу, на несколько раз вымыла руки. Смешно, конечно, после нескольких на помойке и вылизывания собакой, которая ела перед этим непонятно что. Но всё-таки хоть какая-то элементарная осторожность не помешает.

Осмотрела себя, насколько возможно. Надо отдать должное тюремщику — он был специалистом своего дела. Бил больно, до моих судорог, но грудь и живот почти не пострадали. Были синяки, ссадины, кровоподтёки, но к ним я отнеслась равнодушно. Больше всего досталось спине. Этого я не видела, но чувствовала болью при каждом движении. Наверное, я выглядела так, словно меня со спины обхватила ядовитая сороконожка. Несколько рубцов багровели на бёдрах, но это уже мелочи.

Морщась и постанывая, начала потихонечку отмывать себя мокрой губкой. Очень осторожно и очень потихонечку. Смыла грязь с груди, живота, ног и на этом мой энтузиазм кончился. Какой смысл упираться? До спины не дотянуться, да и болит там всё. Волосы на голове, наверное, проще обстричь, чем ждать, пока получится их промыть. Беспокоил запах помойки, который здесь, в чистом помещении, стал ощущаться особенно резко, но что с ним поделаешь? Через месяц раны заживут, тогда и помоюсь по-настоящему.

Делать было нечего, только ждать неизвестно чего и сколько, поэтому я снова уселась на скамью и стала тихонько поливать себя водой, зачерпывая её ладошкой. Толку для чистоты никакого, но всё равно приятно. За этим меня и застали две вошедшие женщины. Одна — привратница, другая — средних лет, круглолицая, с короткой прической. Внимательный взгляд, но не властный, а… просто очень внимательный. Эта поманила меня на свободное место, а когда я подошла, несколько раз обошла вокруг, разглядывая с головы до ног. Неожиданно показала пальцем мне куда-то в область лобка.

— Что это?

Я в недоумении опустила голову.

— Что именно?

Женщина уже ткнула пальцем.

— Вот это!

Ах, это… Интимная прическа, которую я, поддавшись моде, сделала незадолго до того, как меня «обняла» молния. Глупость, которая когда-то, очень давно, в прошлой жизни, казалась мне очень важной.

— Думала, что будет красиво.

Женщина хмыкнула.

— До чего не додумаются в погоне за… — она вдруг резко стала серьёзной — Ты уже познала мужчину?

Вопрос идиотский, совершенно неуместный, но ни хвалиться, ни стыдиться мне было нечего. Может, ещё не встретила своего парня, может, воспитали меня старомодно, но до банального перепиха я ещё не опустилась. Обругать бы эту тетку, но я сейчас не в том положении, чтобы выказывать гонор. Поэтому ответила коротко:

— Нет.

Почему-то ответ женщину устроил. Она снова обошла вокруг меня, осторожно касаясь моих ран, ощупала голову, заставила сжимать-разжимать пальцы, сгибать-разгибать руки-ноги. Затем достала из ящичка, который принесла с собой, несколько склянок, приготовила палочку с тампоном, и стала мазать меня остро пахнущей жидкостью, напоминающей йод. Через несколько минут всё тело (во всяком случае, его видимая часть) стало желто-коричневого цвета. Мелкие ранки щипало, но терпимо. Большие раны женщина стала смазывать уже чем-то вроде синеватого желе. Он почти не пах, но действовал наподобие анестезии. Во всяком случае, боль быстро затихала, и появилось чувство холода. Странная смесь ощущений — жжение и холод одновременно. Пока я прислушивалась к себе, женщина протянула мне что-то вроде большого одеяла.

— Укройся. На первых порах одежда тебе не понадобится.

Я невольно насторожилась, но всё оказалось гораздо проще. Меня отвели в соседний дом, в отдельную келью (если можно так сказать). Комнатушка два на два метра, топчан с тоненьким матрасиком, тощая подушка, табуретка. Вместо двери — проем, занавешенный куском ткани, небольшое окно без всяких признаков стекла.

Женщина указала на топчан.

— Отдыхай. Еду тебе принесут.

Я «поплыла» едва только голова коснулась подушки. Успела подумать, что если выживу, обязательно помолюсь и поблагодарю эту неведомую Гернаду за свою жизнь. И попрошу за ту собаку, что спасла меня на помойке. Жизнь у меня получается не очень весёлая, но она всё-таки моя. И жить всё-таки хочется…