Поскольку я живу
Шрифт:
Глава 25
Застывшее за окном темное небо мутным полотном нависало над городом, осыпая его белоснежными пепелинками будто выгоревших дотла звезд. Но даже когда ты на одиннадцать этажей ближе к облакам, все равно никогда не узнаешь, правда ли там пылало.
Сказки бывают и грустными. В этой – замерзшая речка и деревья под пышными снежными шапками, пустынные ввечеру улицы, на которых оранжевыми лампочками подмигивают космосу снегоуборочные машины, глаза домов, погасшие и горящие, – всё отпечатывается морозным узором на стекле, сложным и бесконечно прекрасным. На него можно смотреть до тех самых пор, пока не отогреешь дыханием. Или,
Свет торшера внутри, где тепло и уютно, достаточно ярок, чтобы осветить удивительную елку, собранную из деревянных дощечек, похожих на указатели. Из заброшенного в угол черного рюкзака на нее перекочевали большущие шары из золотистой проволоки. И на еловых «лапах», как на полках, расставлены были ароматические свечки с запахом ванили.
Одна из веток выглядела как настоящий указатель. Только вместо города назначения и количества километров было написано черным маркером «Мне до тебя». А далее следовала размашистая приписка, безжалостно сделанная посредством красной губной помады и слишком сильного, чтобы удержаться, порыва: «– близко». Больше ничего.
Странным образом этот самый указатель был направлен в сторону измятой, толком не разостланной постели, превратившейся в ворох простыней, подушек и одеял. Яркости лампочки в торшере не хватало, чтобы достигнуть и этого угла комнаты, потому там свет был тусклым и рассеянным. Но для двоих занявших позиции друг напротив друга обнаженных Кая и Снежной королевы освещение давно уже не играло роли.
Они узнавали один второго иначе. Проводя ладонями по коже. Касаясь кончиками пальцев шрамов и родинок. Находя новое, чего не было раньше, и втайне радуясь тому, что осталось прежним. Зрение при этом не играло главенствующей роли. Зрение – лишь часть познания.
– Что ты любишь? – спросила она шепотом в страхе спугнуть счастье, и ее рука дотянулась до его губ. Те вздрогнули, раскрылись. И он медленно произнес:
– Тебя. О чем ты мечтаешь больше всего?
– Мне проще сказать, чего я боюсь.
– Я знаю, чего ты боишься. Я хочу знать, о чем ты мечтаешь.
– И где ты потерял корону?
– Однажды самая лучшая девушка на свете влепила мне оплеуху и велела не приближаться.
– Лучше само?й, чем ты опять уйдешь.
– Я не уйду.
– Я знаю.
– Так о чем ты мечтаешь больше всего? Плюш?
Она медлила. Опустила глаза. Восхитительная мерцающая шелком нагота ее тела в его ладонях наполнялась жизнью. До предела и до конца. И это ее смущение делало белое розоватым.
– Исправить все, - наконец, прошептала она, а потом подняла взгляд и взволнованно затарахтела: - Я знаю, что нельзя, что так должно было… но я бы все отдала за то, чтобы тебе не пришлось… чтобы не пришлось… Вань!
Он быстро привлек ее к себе в попытке утолить извечную потребность – горести и радости этой женщины прятать в своих объятиях. И погасил ее всхлипы краткими отрывистыми поцелуями. Теплая, мягкая, тонкая, бьющаяся со всем миром, она вновь вцепилась пальцами в него, как в самый первый момент, когда целовала на кухне, а кофе запенился и выкипел на плиту.
– Я – наркоман, Поль, - проскрипел он. – Бывших не бывает. Ты же знаешь, да?
Она кивнула, не прекращая объятия, зажмурилась и прижалась к его груди еще крепче.
– Читала, - выдавила она из себя. – У тебя ремиссия…
– Три года почти. Меня заново собирали. Я себя заново собирал. И в своем уме я назад ни за что не вернусь. Но ты же понимаешь, что…
–
Понимаю! Я ничем не рисковала тогда – и потеряла тебя. Какая разница, что приходится рисковать, если с тобой?– Логика – не самая сильная твоя сторона.
– Я блондинка, мне можно.
Его негромкий смех оборвал ее всхлипы. И она рассмеялась следом за ним. Горько и нежно. Обхватила его лохматую голову. Наклонилась к макушке, касаясь щекой волос – забирая его себе. Всего, со всеми его страхами и надеждами, пока он продолжал посмеиваться и мять ее спину.
– Твой вопрос, - зажмурившись, напомнил Иван.
– Опять я?
– Ага.
– Я так много не умею придумывать.
– Не придумывай. Спрашивай то, что действительно хочешь спросить.
– Даже самое страшное?
– Ну мне же отвечать, не тебе.
– Хорошо, - Полина медленно отстранилась. Снова заняла позицию напротив него. Закусила губу, размышляя. Потом нахмурилась и тихо произнесла: - Ты узнавал, кто твой настоящий…
– Нет и не буду. Не хочу. У меня был настоящий.
– Она тебе объясняла?
– Она бы не снизошла. Да мне и не надо.
– Значит, ты закрыл тему?
Его губы вновь нарисовали улыбку. Чуть кривоватую, немного невеселую, но все же улыбку. Этого его выражения лица она немного побаивалась. Еще с тех пор, как увидала впервые после разлуки. Не ее Ванька. У того – улыбка из глаз, а не нарисованная. Или все-таки и это тоже ее? Последнее сомнение развеялось, как только Иван заговорил:
– А к чему продолжать? Главная цель достигнута – я получил индульгенцию за все, что мы тут сегодня вытворяли. И за все, что я планирую с тобой делать дальше.
– Придурок! – она опять покраснела. И опять он притянул ее к себе. Пусть скрывает свое смущение в полукружии его шеи. Ему приятно.
Ей тоже было приятно. Вот так – дышать им и молчать. И знать, что можно трогать. И что он никуда не денется. Не денется же! Он с ней давно!
Полина пробежала пальцами чуть выше его паха, против роста жестких волос к пупку, по мышцам живота – удовлетворенно улыбаясь от того, как напрягся пресс, потом выше по ребрам – к соскам, внимательно следя за выражением его лица, присматриваясь, изучая заново реакции тела – и своего, и Ваниного. В этом они по-прежнему совпадали, идеально вылепленные друг под друга части целого. Зажмурилась. Нежно мурлыкнула, как кошка, скользнула ладонью по ключицам, по плечам, по его спине. И рука задержалась на выпирающей лопатке.
Поля распахнула глаза и уставилась на Ивана. Гладкая кожа в том месте, которого касались пальцы, была чуть выпуклой, на ней определенно что-то прощупывалось, и она не понимала, что.
Шрам? Что-то, чего она не видела? Что-то, что осталось обделенным ее вниманием? Что там еще за эти годы?
Полька оторвалась от него. Вскочила с постели. Обошла так, чтобы видеть спину, и ревниво ткнула пальцем в замысловатую татуировку в форме изогнутого дракона, выполненную совсем в другом стиле, чем вся его «полинезия». Иван, по всей видимости, тяготел к эклектике.
– Что это?!
Он ошарашенно взглянул на нее и смущенно уточнил:
– Нащупала, да?
– Да там будто пропечатано! Это что? Почему?
– А это, Полька, партак, - заржал Иван.
– Что?
– То! Забил глубоко, шрам получился. Я ж не знал, что мастер – кустарщик.
– Ванька!
– Ну чего?
– Ничего! Вечно ты…
– Вечно. Навсегда. Я вопрос задаю, да? Моя очередь?
– Понятия не имею. Но задавай.
– Что ты любишь?
Секунда. Две. Три. Выдох.