Посланник Бездонной Мглы

Истовый повернулся к ведунье:

– А ты, мудрая Гуфа, тоже помнишь, где и какой был у Амда шрам? Ведь, наверное, лечила его рану ты…

Старуха мотнула подбородком:

– Прошлый Витязь всегда лечил себя сам. Но Нурд говорит правду, и ты сам это знаешь.

Истовый вздохнул, тяжело поднялся.

– Неладно получается у тебя, Витязь. Один твой свидетель – отец оскорбившей Мглу и, значит, готов подтвердить что угодно, лишь бы выручить чадо. Другой свидетель – хоть и уважаемая людьми, но все-таки баба, а двое прочих обретаются невесть где и предстать на суде не могут. Да, неладно… – он ласково оглядел Нурда, Гуфу; улыбнулся, встретившись глазами с бледным от волнения Лефом. – Я понимаю вас, вами движут добрые помыслы. Вы радеете о благе своей общины. Ведь Торк не сможет сражаться так же, как сражался он до сих пор, если силы и отвагу его подточит горе. И дочь его обещает стать воительницей поумелее многих мужчин. Мгла велит заботиться о безопасности и благе братьев-людей, но все же следует помнить, что не любые средства для этого хороши. Да и зачем понадобились вам изощренные выдумки? Разве мы, носящие серое, способны пожелать кому-либо зла? – Добрый, такой добрый старик, он, кажется, даже всхлипнул при мысли, что кто-то мог заподозрить его в злодействе. – Разве покушаемся мы на счастье девочки, по младенческой глупости своей сделавшей плохое? Мы даже не требуем лишить ее права выбора (и, кстати сказать, тем самым нарушаем обычай). Единственная наша просьба: чтоб бедный Незнающий мальчик Леф жил среди нас, на заимке Галечной Долины, и посвятил себя вымаливанию прощения для собиравшейся выбрать его неразумной девочки. Вы, мудрые, скажите: что же в этом плохого? – обернулся он к прочим Высшим. – Вам же ведомо, как бывает сурова жизнь Незнающих, какой тяжкой обузой становится Незнающий для тех, кого Бездонная Мгла определяет быть ему вместо родителей! А мы избавим столяра Хона и его благочестивую женщину Раху от излишних забот. Мы сделаем жизнь Незнающего Лефа беззаботной, легкой и сытой. Лишь моления будут его трудом, да еще – если он сам пожелает – песенная игра, к которой мальчик имеет склонность. Ведь никто не сумеет умилостивить Бездонную Мглу лучше собственного ее порождения… Так я спрашиваю вас, мудрые: что же плохого в нашем прошении?

Он наконец умолк, и вглядывавшийся в лица Высших Леф с ужасом понял: серого облачения не миновать. Про Истовых и говорить нечего; главы общин слишком напуганы рассказом Нурда, чтобы решиться в этот рассказ поверить. А Предстоятель… Мгла его разберет, Предстоятеля; не осталось у Лефа к нему ни капли доверия. Вот он встает – величественный, спокойный. Встает и говорит:

– Нынче мы услыхали слишком много, чтобы решать сразу. Солнце готовится к гибели, настает время для сна, а не для споров. Разойдемся, а завтра к этому времени объявим братьям-людям решение Высшего Суда.

Старцы зашевелились, в толпе загомонили было, как вдруг внезапная вспышка нечеловеческого злобного смеха вынудила всех обернуться к Гуфе. Всех. Даже Торка, который до сих пор все внимание, все силы свои тратил на то, чтобы заставить Ларду молчать и стоять спокойно.

Гуфа хохотала, глядя на Устру, а тот с ужасом рассматривал только что выплюнутый на ладонь собственный зуб.

– Разве я не предупреждала тебя, Устра? – Гуфа утерла заслезившиеся глаза, перевела дух. – Не тревожься, долго мучиться тебе не придется. Они очень быстро повыпадают, зубы твои.

* * *

– Даже если кто из старост сомневается, до будущего вечера Истовые сумеют убедить всех. – Витязь скрипнул зубами и смолк.

Леф старался устроиться так, чтобы не зацепиться взглядом о его лицо, но в хижине было слишком тесно. Ноющая шея – вот и весь прок, которого удалось добиться. И никуда не деться от тоскливой безысходности, проглотившей привычную веселую синеву Нурдовых глаз. Страшная безысходность, заразная, как обитающий в болотной гнили трясучий недуг; она рвется наружу, топит в себе ум, волю, надежды… И окружающее подергивается затхлой пропыленной серостью, той самой, которой уже обещана во владение вся оставшаяся Лефова жизнь. Или это лишь кажется в лживом свете немощного костерка, разведенного прямо на поросшем травою полу? Может, и кажется…

Им назначили для ночевки пропахшую плесенью развалюху, догнивавшую поблизости от судного места. Правда, Гуфу, Торка и Витязя хотел зазвать к себе Предстоятель, но, выслушав вежливый отказ, не стал уговаривать строптивцев. Хотят спать без удобств и почета? Пусть. Каждый волен сам лишать себя радостей жизни – другим останется больше.

Наконец-то Ларда и Леф оказались рядом. В хижине было слишком темно, чтобы присутствие прочих могло как-то стеснять, а потому появилась наконец возможность поговорить. Но оказалось, что говорить ни о чем не хочется, и даже смотреть друг на друга не хочется, а хочется только прижаться друг к другу и молчать.

А за шаткими дырявыми стенами бродили копейщики Предстоятеля, дюжие верзилы-послушники, мужичонки-распорядители… Тех, кто приехал держать ответ перед Судом Высших, обычай велит охранять от возможного покушения обвинителей-жалобщиков. Той ночью обычай соблюдался ревностно. Даже как-то слишком уж ревностно.

Занятый Лардой и своими невеселыми мыслями, Леф не сразу обратил внимание, что чавканье, бормотанье, вздохи окружающих сменились разноголосым храпом. Спят? Да. Вповалку, чуть ли не один на другом. Старый Фын уснул, обмакнув бороду в недовыхлебанное варево, и сыновья его уснули, и даже Торк обмяк, уткнулся лицом в колени. А Гуфа не спит, она неслышно шепчется с Нурдом. И Ларда не спит.

Ведунья поднялась, смутной тенью выскользнула наружу. Витязь двинулся следом, однако из хижины выбираться не стал. Он привалился к стене возле незанавешенной черноты выхода, и ладонь его неторопливо оглаживала рукоять привешенного к поясу голубого клинка.

Леф, в душе которого затрепыхалась какая-то смутная, ему самому непонятная надежда, впился глазами в Нурда, но ничего, способного оправдать подобное внимание, не происходило. Ну, надоело Витязю дышать смрадом переполненной людьми хижины, захотелось выполоскать грудь ночной свежестью… Ну и что? А Гуфа… Да мало ли зачем понадобилось ей выйти? Очень даже простое и понятное дело…

Старуха вернулась довольно скоро. Как только она переступила невысокий зашарканный порожек, Нурд шагнул в темноту, будто в воду кинулся. Показалось Лефу, или снаружи лязгнуло, взблеснуло, словно бы Витязь, выбравшись из-под кровли, сразу же оголил клинок?

Гуфа коротко глянула на Ларду, потом на Лефа; как-то странно качнулась, будто бы хотела подойти к ним, но раздумала, не подошла.

– Уходите, – сказала она, и голос ее дрогнул. – Постарайтесь скорее добраться до Лесистого Склона. Ты ведь знаешь, какой дорогой надо идти, маленькая глупая Ларда… Вы домой не суйтесь. Дожидайтесь меня возле моей землянки. – Старуха тяжело опустилась на пол, сжала щеки ладонями. – Ну, чего же вы ждете? Кто-нибудь успеет проснуться, и Нурду придется замарать клинок в человечьей крови – вы этого ждете?! Уходите же!

Когда Леф, торопливо пробираясь к выходу, поравнялся со скорчившейся старухой, та отобрала у него виолу и, ворча, сильно толкнула в спину – торопись, мол, а о певучем дереве и без тебя позаботятся.

Переступая через порог, парнишка оглянулся. Костер почти что погас, только крохотные багровые пятнышки суетились в куче обгорелого хвороста. Гуфино лицо растворил сумрак, оно казалось плоским обрывком черноты, и Лефу почему-то стало очень жалко ведунью. Почему? Куда уместнее было бы пожалеть себя или Ларду…

– Спасибо, добрая Гуфа, – тихонько проговорил он.

В ответ послышался короткий сдавленный всхлип.

11

Лефу очень хотелось выспросить, куда же это ведет его Торкова дочь, но стоило лишь заглянуть в насупленное девчоночье лицо, увидеть окаменевшие скулы, темные пятнышки на искусанных губах, и всякое желание приставать исчезало. Захочет, так сама объяснит. А может, и без ее подсказки удастся понять?

Но нет, понять не удавалось.

Сперва (ну, тогда, ночью, едва успев выбраться из хижины) Леф воображал, что они просто запрягут вьючное и поедут назад тем же путем, которым добирались в Жирные Земли.

Но Ларда даже посмотреть не захотела туда, где черными глыбами угадывалась во тьме спящая умаявшаяся скотина. Незнакомым, бесшумным и плавным шагом (будто бы не шла она вовсе, а невесомой тенью скользила над верхушками трав) девчонка двинулась в ночь, шепотом приказав не отставать и быть повнимательнее.

Дважды им пришлось пробираться между спящими мужиками, и Леф бы обязательно наступил на кого-нибудь, но Ларда вовремя вцеплялась в непривычного к ночной ходьбе паренька и проводила через опасные места, чуть ли не собственными руками переставляя его неуклюжие ноги. Потом прямо перед ними невесть откуда возникла огромная фигура. Это было так неожиданно, что оба они даже не почувствовали ничего, просто оцепенели на миг, а когда сумели, наконец, испугаться, то оказалось, что это Нурд. Он молча сунул в Лардины руки увесистый кожаный тючок, едва ощутимо похлопал Лефа по спине и сгинул в сумрак так же непостижимо, как возник из него.