После долго и счастливо

— Кто-нибудь говорил с попугаем? — спрашиваю я.

Они все смотрят на меня.

Зигги улыбается и опускает взгляд.

— Ага. Она была такой милой — сказала «Привет, лапочка!».

— Правда? Хм, — опустившись на шезлонг, я открываю бутылку воды и делаю большой глоток.

Рен склоняет голову набок.

— Эсмеральда была довольно тихой, когда я ранее был на кухне. Тайлер сказал, что она уже стареет и много спит. Я позвонил ему, потому что беспокоился, вдруг она вылетит через открытое окно, но он сказал, что она домоседка, и нам не о чём беспокоиться.

— Моя девочка, — отзывается Фрэнки.

Рен втирает в неё солнцезащитный крем и ласково сжимает её плечи.

— А почему ты спрашиваешь? Она сказала что-то смешное?

Видимо, Эсмеральда приставала только ко мне. Я оставлю эти сведения при себе, пока не услышу обратного.

— Да просто любопытно.

— Понял, — говорит он. — Полёт прошёл хорошо?

— Настолько хорошо, насколько хорошими бывают полёты.

Он щурится от солнца и улыбается.

— Да, так и думал, что ты так скажешь.

— Спасибо, — говорю я, проглотив гордость. — Это было невероятно щедро с твоей стороны, Рен.

Он краснеет как помидор и косится на Фрэнки, которая улыбается ему через плечо.

— Ооо, — тянет она. — Ты заставил Зензеро покраснеть.

Зензеро — это итальянское слово, означающее «имбирь», и Фрэнки прозвала так Рена за его медные волосы². Наградив её притворно сердитым взглядом, Рен краснеет ещё гуще, затем откашливается и смотрит на меня.

— Не за что. Это… я честно думаю, что профессиональные спортсмены зарабатывают абсурдные суммы денег. Благодаря оплате перелета мой банковский счет выглядит менее возмутительным.

Фрэнки хрюкает и похлопывает его по бедру.

— Я этого не понимаю. Завалите меня деньгами. Можете называть меня Скруджем. С другой стороны, я выросла в лачуге в Квинсе, нося одежду моей старшей сестры и выживая на скидочных купонах.

Что-то внутри меня расслабляется, слыша это и зная, что не я один вырос в бедности. Фрэнки награждает меня проницательным взглядом.

— Ты вызываешь у меня ассоциации с Александром Гамильтоном³, Эйден.

— Даже не смей начинать петь, — говорит Рен. — Только не в присутствии Оливера. Это его сокрушит.

Фрэнки смеётся.

— Да я бы ни за что. Этот парень помешан ещё сильнее, чем я. И сейчас не время. У меня тут разговор по душам с Океанскими Глазами.

— Эй, — Рен тычет её в бок. — Никаких комплиментов моему привлекательному зятю. Или разговоров по душам.

— Расслабься, Зензеро, — любовно говорит она, взглянув на Рена. — У него великолепные глаза, но как тебе известно, я питаю слабость к рыжим, — повернувшись обратно ко мне, она говорит: — Так я права?

— Ага. Я вырос в схожих условиях, и я не планирую снова жить так.

Произнести такое вслух как будто дарит свободу. Обычно в присутствии Бергманов я избегаю темы своего детства, не потому что стыжусь, а потому что это так ярко контрастирует с их жизнями, и никто не хочет быть тем бедным ребёнком на Рождество, который говорит «Эй, это как в фильмах, которые я смотрел и только мечтал о таком. Поверить не могу, что я сижу тут за настоящим праздничным ужином!».

Это портит атмосферу. Особенно когда моя мама отказывается приходить. Она заказывает китайскую еду с доставкой в свою квартиру, смотрит рождественские фильмы и клянётся, что ничто не сделает её счастливее. Я всё равно навязываюсь навестить её утром в канун Рождества и вижу, что она втайне наслаждается этим.

— Так и знала, — говорит Фрэнки, выдёргивая меня из моих мыслей. — Я такая же. Ну типа, если когда-нибудь стану возмутительно богатой, я не планирую превращаться в скупердяя, но приятно не беспокоиться о деньгах.

— Целиком и полностью согласен, — говорю я ей. — Если когда-нибудь разбогатею, не буду зажимать всё и не делиться, но я бы не отказался от внушительной цифры на счету.

— Так выпьем же за это, — она приподнимает бутылку воды.

Рен улыбается нам, затем оглядывается по сторонам.

— Где Фрейя?

— Не знаю, — я тоже осматриваюсь. — Где… остальные братья?

— Все на месте и пересчитаны, — говорит Вигго где-то за моим плечом.

Я дёргаюсь на шезлонге.

— Иисусе. Ты когда-нибудь сообщаешь о своём приходе нормально?

— Пфф, — Вигго плюхается на место рядом со мной. — И в чём тогда веселье?

Когда я поворачиваюсь обратно, Рен втирает оксид цинка в свою переносицу.

Вигго издает хрюкающий смешок.

— А ты знаешь, что мог бы попробовать не оставаться белым как бумага, Рен?

Рен выгибает бровь медно-красного цвета.

— А что, похоже, будто эта кожа когда-либо видела солнце?

— Нет, — говорим мы все хором.

Фрэнки хватает большую банку солнцезащитного крема и выдавливает себе на ладони.

— Не слушай их, Зензеро, — она растирает крем между ладонями, затем поворачивается и садится на шезлонг верхом, улыбаясь ему. — Тебе нужен солнцезащитный крем. Много. По всему телу.

Рен смеётся, когда она размазывает крем по его груди и толкает спиной на шезлонг.

— Уф, — говорит Оливер, заставляя меня дёрнуться так же сильно, как и Вигго. Чёрт бы побрал этих двоих. — Мы всегда знали, что он будет таким, когда найдёт себе девушку, но божечки. Уединитесь! — вопит он, приложив ладони рупором ко рту.

Фрэнки показывает ему средний палец.

— Это публичный пляж, сучки. Отвернитесь, если что-то не нравится.

Оливер ворчит себе под нос, затем тырит мою бутылку воды и выпивает половину.

— Знаешь, Олли, — говорю я ему. — Однажды ты мог бы сам взять себе попить.

Он делает это постоянно. Таскает кусочки еды с твоей тарелки, пробует твоё вино. Пьёт твою воду, если он носился туда-сюда, а твой стакан оказался под рукой.

Оливер окидывает меня взглядом «Ты что куришь?».

— А ты попробуй быть младшим из пяти братьев и не выработать тактики выживания. Если бы я не пил и не ел еду других людей, я бы вообще ничего не получил.

— Я тебя умоляю, — Вигго закатывает глаза. — Я старше тебя всего на двенадцать месяцев, но я же не веду себя как клептоман в отношении чужой еды.