После катастрофы

– Завтра.

– Значит, ещё увидимся?

Пока шёл этот разговор, Евдокимов несколько раз обменялся с Таней взглядом. Даже подумал, не взять ли адрес электронной почты, мол, выступление послать, и так, мало ли что, но всё-таки пересилил себя, вот если сами предложат. Но сёстры и не подумали, и Женя ни словом не обмолвилась о продолжении отношений.

После получения наград и гала-концерта ещё минут пять постояли с казачками в коридоре и, пожелав друг другу счастливого пути и дальнейших успехов, расстались.

Домой тоже ехали на «Сапсане». И даже не верилось, что появились такие скоростные поезда. Прежде дорога до Питера на фирменном поезде отнимала вечер и ночь, а тут всего семь часов пути.

Плавно покачиваясь, поезд мчался со скоростью винтового самолёта. За широким окном, пока не стемнело, проплывали ещё заснеженные, но уже с весенними проталинами поля и леса.

За дорогу Евдокимов не сразу, но всё-таки успокоился.

Но этим не кончилось.

И в очередной раз случилось на юбилее школы, в начале мая.

* * *

Народу прибыло много, а вот из их класса – всего лишь один Калиничев. Они пожали друг другу руки, разделись, записались и поднялись в спортивный зал.

Началось с замечания Калиничева:

– Нет, всё-таки красивые у нас бабы!

– Не понял.

– Ездили тут наши мужики в Муром, говорят, не на кого посмотреть, а у нас, на какую ни глянь, все красавицы!

– Так уж и все?

– А ты сам посмотри.

И тогда из чистого любопытства Евдокимов стал поглядывать по сторонам, и, разумеется, ничего особенного не замечал, и, может быть, вскоре перестал, кабы случайно не задержал внимание на одном лице. А сидела неподалёку, в профиль, лет двадцати пяти, девушка. И впрямь, подумал Евдокимов, красавица. Невольно залюбовался. И так получилось, почувствовав его взгляд, девушка сама повернула голову. Буквально на мгновение их взгляды встретились, но и этого оказалось достаточно. Девушка тут же опустила глаза, Евдокимов – тоже, мельком глянул на Калиничева, тот ничего не заметил, и, однако же, в одно мгновение Евдокимов выпал из общего интереса. Всё его внимание, даже если не смотрел, сосредоточилось на ней. Он попытался себя усовестить («в чём, собственно, дело, дорогой товарищ, вы чего это опять?»), а сам продолжал исподтишка наблюдать. И как бывало когда-то в этой самой школе, девушка это заметила. Разумеется, поворачиваясь в очередной раз в его сторону, ни на кого конкретно она не смотрела, и так же было понятно, что время от времени поворачивала она голову совершенно невольно, движимая непреодолимым любопытством. Скользнёт мимо его глаз, задержит на пару секунд внимание в пространстве – а Евдокимова словно жаром обдаст. И так продолжалось до конца торжественной части.

После вручения подарков все разом поднялись и стали расходиться. И тут Евдокимов потерял её из виду.

В спортзале меж тем запустили танцы, и на них осталась одна молодёжь. Они с Калиничевым решили отметить встречу и спустились в столовую, в которой организовали что-то вроде буфета с закусками и вином.

– Чего будем?

Калиничев сказал:

– Я – сухое.

И они взяли по двести грамм сухого вина.

Чокнулись, пригубили.

И тут заглянули «они». «Они» – потому, что на торжественной части она сидела с подружкой. Контраст удивительный. Такое впечатление, что одну изваял художник, другую вытесал топором пьяный мужик. У первой зубки были ровненькими, у второй – какие-то ржавые осколки. Первая почти не улыбалась, вторая постоянно скалила гнилые зубы.

Очевидно, спустившись сверху, оттуда, где гремела музыка, проходя мимо, они решили заглянуть – нет ли кого знакомых? – и так получилось, взгляды их сразу встретились, замерли, и в следующее мгновение закрылась дверь. Из-за дальности расстояния можно было подумать, вовсе не на Евдокимова она посмотрела, но что-то определённо говорило его сердцу, что посмотрела она именно на него. И ему уже не сиделось. И всё-таки он выдержал до той минуты, пока буфетчица не попросила всех освободить помещение.

Чего Евдокимов не ожидал, так это увидеть подружек на кушетке напротив раздевалки, к которой они с Калиничевым подошли. И тут они уже не просто встретились, а вперились друг другу в глаза. Она смотрела в каком-то ужасе, очевидно, понимая, что так нельзя, и в то же время не находя в себе силы оторваться от его взгляда, а он – от её.

Однако Калиничев всё это вовремя прекратил:

– Ну что, пошли?

И они направились к выходу.

На улице постояли ещё.

Во время ничего не значащего разговора Евдокимова всё подмывало вернуться в школу. Вот так вот просто войти и спросить: девчата, вы откуда будете, в смысле, из какого из четырёх посёлков, дети которых учились в их школе?

Но Калиничев и это прекратил:

– Ну что, по домам?

И Евдокимов его проводил. Благо, по пути было. На прощание пожали друг другу руки, дали совершенно необязательное обещание друг друга не забывать.

Калиничев спросил напоследок:

– Домой или к родителям?

– К родителям, – ответил Евдокимов, а сам повернул к школе.

Подойти в присутствии такого количества знающего его народа Евдокимов ни за что бы не решился, но притаиться где-нибудь в темноте, чтобы, если повезёт, навязаться в провожатые, был почти готов. Почти – потому что в нём, как и в Питере, шла борьба:

«Да, но что я ей скажу?»

… И вот они уже идут рядом – понятливая подружка тут же удалилась. Она смотрит перед собой, вся в напряжённом ожидании, что будет дальше. И это ожидание чего-то безумно влекущего и в нём. Он берёт её за руку. Она поворачивает голову. В её глазах покорность и страх…

И тогда усилием воли Евдокимов обрывает воображение:

«Нет, так дальше нельзя!»

А сам подходит к школе и располагается в темноте.

Народ потихоньку расходится. Очевидно, вот-вот свернут и дискотеку, хотя музыка ещё слышна.

«Интересно, тут они или уже ушли? Похоже, дискотека их совсем не интересует. А иначе зачем бы спускаться вниз и сидеть в одежде у раздевалки?»

И Евдокимов то порывается войти, а то останавливает себя тем рассуждением, что для этого у него теперь нет веских оснований.

Ему стыдно до невозможности, и в то же время он не находит в себе силы всё это прекратить.

«Ну стою и стою, мало ли кто и зачем тут стоит!» – пытается он обмануть себя, а стыд нестерпимо жжёт сердце.

Это продолжается до тех пор, пока Евдокимов не поднимает против себя бунт.

Но за всё время пути к станции захватывающая картина знакомства назойливо преследует сердце обманчивой жалостью по чему-то так и неосуществившемуся.

Глава вторая

На подъезде к Шереметьеву таксист осведомился, какой терминал, и через пять минут подкатил к остеклённому фасаду аэровокзала.

Такого размаха Евдокимов не ожидал.

На входе багаж пропустили через специальное устройство, сами прошли через магнитную рамку. Сразу пришло на память Домодедово. И всё-таки трудно было представить, что всё это великолепие в считанные секунды могло превратиться в руины, а мирно сидящие и гуляющие в ожидании рейса взрослые и дети в убитых и раненых.

На противоположной от входа стене висело большое табло с номерами рейсов, маршрутами и временем вылета. Внимание Евдокимова сразу же привлекло интенсивное перемещение списка. Неужели такая загруженность? Где-то в самом низу он отыскал номер своего рейса.

Когда расположились за столиком небольшого кафе, Евдокимов сказал:

– Надо бы юаней купить. Вдруг никто не встретит, а нам даже до места не на что будет добраться. Ты хотя бы спросила название отеля?

– Да они сами пока не знают. Завтра утром их поезд из Владивостока в Пекин прибывает, а нас должна встретить какая-то Ирина.