После любви

– Но как?.. Это невозможно…

– Возможно, как видите. Так как мне связаться с Алексом?

– Почему вы не позвонили ему на сотовый? Выходит, у Спасителя мира все же есть сотовый.

– Его телефоны не отвечают. Когда он появится?

– Я правда не знаю… – Такого искреннего сожаления, сострадания, сочувствия в чьем-либо голосе я не слышала уже давно. – Его нет не только в Париже, но и во Франции.

Алекс, Алекс, хренов коммивояжер!

– Жаль.

– Я понимаю. Где вы сейчас?

На табличке дома на противоположной стороне указано название, его я и произношу в телефонную трубку. Совершенно машинально.

– Улица Фердинанда Фабра. Кажется, так.

– Это… Какое-то определенное место на улице Фердинанда Фабра?

Интересно, что он имеет в виду?

– Да нет. Просто улица.

– Вы позволите мне приехать? – Такого поворота дел я не ожидала.

– Зачем? Мне нужен Алекс, а не м-м… его заместитель.

– Да, конечно… Возможно, я мог бы все вам объяснить при личной встрече. Поверьте, это очень важно.

– Для кого?

– Для меня.

Хорошо бы взять в толк, чего хочет человек на другом конце телефонной линии.

– Я сейчас подъеду. Буду так скоро, насколько позволят пробки… Только скажите, где конкретно вы находитесь?

– Разве мы знакомы?

– Нет. Но мне необходимо поговорить с вами.

Напор собеседника по меньшей мере удивляет. И заставляет искать подозрительные подтексты, двойное дно, усеянное обгорелыми спичками, частями скелета дельфина-белухи и насквозь проржавевшими опасными бритвами, задача номер один – не порезаться. Счастливо миновать возможные опасности; что, если людям, от которых я бежала, удалось выяснить, под каким именем обвиняемая в убийстве русская покинула Марокко, и уверения Доминика в том, что Мерседес Гарсия Торрес никто не ищет, лишены оснований? Одна лишь мысль об этом бросает меня в холодный пот. Нет-нет, марокканская полиция слишком нерасторопна и провинциальна, чтобы сработать так четко. Так безупречно.

– Что скажете, Мерседес?

Что сказала бы Мерседес, прекрасная, как яблоко? Мерседес, чье тело всегда на свету, а лицо – всегда в тени. Чье имя, впечатанное в искореженное железо мадридской электрички, на все лады повторяют мужчины в разных концах света; самба предполагает раскованность, румба – склонность к импровизации, пасадобль – здоровый авантюризм. Чтобы справиться со всем этим, мне просто необходим партнер.

– О'кей. Приезжайте. Только я понятия не имею, кто вы. Как мы узнаем друг друга?

– Это не проблема.

«Не проблема» означает, что некто из «Арт Нова-Поларис» (как быстро я запомнила дурацкое название!) видел меня раньше. Вернее, видел женщину по имени Мерседес. И даже ее паспорт в моем кармане не убедит его в том, что я и Мерседес – одно лицо.

– Вы полагаете, что это не проблема?

– У меня красный «Рено» с откидным верхом…

Ну зашибись!.. Это намного круче, чем престарелый «Мерседес» нашего автомеханика, впрочем, и «Рено» с откидным верхом тоже может оказаться заштатной колымагой. С помятым бампером и неродной краской.

– Скажите, куда подъехать точно.

– Слушайте…

– Меня зовут Слободан…

– Слушайте, Слободан. Здесь рядом уличная забегаловка, «Аль Карам». Я буду ждать вас в ней.

– Уже еду.

«Аль Карам».

Надпись на фронтоне здания маячила передо мной в течение всего разговора с таинственным Слободаном. Если судить по названию, посетителей должна ожидать чудовищно перевранная и оторванная от родной почвы cuisine arabe.

Спасибо, не надо.

На сегодня мне достаточно арабских воспоминаний. Каких бы то ни было: запеченных в тесто, жаренных во фритюре или притомленных в тажине с добавлением млухии, она окрашивает любое блюдо в жизнерадостный зеленый цвет. Я плюхаюсь в плетеное кресло за одним из стоящих на улице четырех столиков и заказываю вполне нейтральную чашку кофе. Возможно, кофе окажется не таким поганым, какой я имела неосторожность хлебнуть у карманного Фиделя. Возможно, таинственный Слободан окажется парнем, больше похожим на Алекса, чем на Доминика, о Фрэнки я даже думать не хочу.

Слободан, Слободан. Имя не французское и не арабское – югославское, правда Югославии больше не существует. Есть православная Сербия и мусульманская Босния, есть Словения, которую все вечно путают со Словакией, есть ворующее у Адриатики морских звезд Монтенегро, хорошо бы Слободан оказался атеистом.

«Аль Карам» явно не пользуется бешеной популярностью, и то, что я – единственный посетитель уличной его части, начинает меня беспокоить. Нервировать. Самую малость. Я выгляжу бельмом на глазу Фердинанда Фабра: сильно загорелая, почти темнокожая (но не арабка), черноволосая (но не брюнетка), с талмудом о китах и дельфинах, брошенным на столик. Из него торчит нелепый журнал с кроссвордом, буквы, которые помещены в его клетки, – русские. С другой стороны – стоит ли нагнетать ситуацию? Я вполне могу сойти за жительницу ближайших домов, которая пьет кофе в «Аль Карам» ежедневно, или за присевшую передохнуть туристку (в этом случае китов и дельфинов следовало бы перевернуть обложкой вниз, вряд ли туристы таскаются по городу с такими глубоко научными изданиями). Когда в конце улицы появится красный «Рено» с откидным верхом, я никак не отреагирую на его появление. Я предоставлю Слободану самому решать, подходить ко мне или нет. Если он когда-нибудь видел настоящую Мерседес, вопросы отпадут сами собой, он просто не найдет Мерседес в условленном месте, ей – прекрасной, как яблоко, – позволительны такие шутки с любым мужчиной. Если же нет…

Если нет – меня ждут несколько веселых минут (или десятков минут) до того момента, когда недоразумение выяснится и все станет на свои места, и о нем можно будет со смехом рассказать вернувшемуся в Париж Алексу. И пусть какой-то там Слободан зальется румянцем от стыда и неловкости за свою оплошность.

Красный «Рено» возникает на улице Фердинанда Фабра минут через двадцать. Издали я не могу точно определить марку машины, как не смогла бы определить ее вблизи, но красный цвет и откидной верх свидетельствуют: это и есть он, Слободан из конторы Алекса Гринблата. Прервавший офисную сиесту ради встречи с совершенно незнакомой ему женщиной. Я жду появления клерка в деловом костюме, или в белой рубашке без пиджака (но с галстуком), или в бледно-голубой водолазке; во всех трех случаях ботинки должны быть тщательно вычищены и выглядеть на тон светлее, чем брючный ремень. Именно такими – из безмятежно-каникулярной хмари Эс-Суэйры – мне всегда рисовались офисные работники.

То, что выпрыгнуло из красной машины с откидным верхом, меньше всего напоминает офисного антигероя моих эссуэйрианских грез.

Джинсовое недоразумение.

Прорехи на коленях и бедрах; драная жилетка, бывшая когда-то рубашкой, но теперь лишенная рукавов – они вырваны с мясом, с бессмысленной жестокостью, их дальнейшую судьбу даже страшно представить. Но и это еще не все: под жилеткой красуется футболка с хорошо известным мне именем:

РОНАЛЬДИНЬО

Ну точно, меня развели, как девчонку! И передо мной – типичный уборщик, воспользовавшийся телефонным звонком в кабинет боссу. Такой кретинический авантюризм, такой жлобский способ заводить знакомства – как раз в духе офисной обслуги (какой она виделась из безмятежно-каникулярной хмари Эс-Суэйры).

Ничто не заставит меня усомниться в правильности выводов.

Кроме разве что автомобиля. Слишком он хорош. Слишком нов. Слишком splendide. Уборщики на таких машинах не ездят по определению.

Пока я провожу сравнительный анализ красного кабриолета и почивших в бозе жилеточных рукавов, Слободан-РОНАЛЬДИНЬО шарит взглядом по окрестностям «Аль Карама». Спокойнее, Саш'a, спокойнее, или лучше все-таки называть себя Мерседес?.. Я здесь одна, одна на четыре столика; четыре солонки, четыре подставки для салфеток и четыре стаканчика с зубочистками можно исключить. Каковы варианты последующего развития событий?

Он внимательно разглядывает меня и проходит внутрь, чтобы выйти через минуту с выражением досады на лице.

Он внимательно разглядывает меня, садится за соседний столик и смотрит на часы с выражением досады на лице.

Он внимательно разглядывает меня, садится за соседний столик, заказывает кофе и пьет его с выражением досады на лице.

Он внимательно разглядывает меня и возвращается к машине с выражением досады на лице.

Он внимательно разглядывает меня. Заливается краской (а я предполагала, что это наступит позже, много позже и совсем по другому поводу); ладно – пусть не краской, легким румянцем. Останавливается напротив, дергает себя за мочку уха и только потом подходит ко мне.