После полуночи

Слишком медленными. Не достаточно быстрыми. Мартиника настоятельно потянулась к нему, вонзив ногти в его плечи.

— О, Джастин! Пожалуйста!

В ответ Джастин перенес свой вес на руки и проник вглубь еще на один дюйм. Она могла ощущать, как он пытается смягчить свои движения. Но ей не хотелось мягкости. Она хотела его. Целиком и полностью. Инстинктивно Мартиника забросила ногу ему на талию и притянула его к себе, так, что они теперь лежали живот к животу, грудь к груди. Ее голова закружилась от знакомого запаха, а бедра тянулись за этим последним сладким дюймом.

— Джастин, пожалуйста, — снова проговорила она.

— Тише, любимая, — нежно прошептал он. — Пусть твое тело привыкнет ко мне. Я не хочу причинить тебе боль.

— Ты и не причиняешь, — выдохнула она. — Ты никогда не смог бы причинить мне боль, Джастин.

В темноте девушка почувствовала, как его рот двигается по ее щеке, вниз по всей длине ее шеи, легко дразня кожу, пока Джастин, раздувая ноздри, вдыхал ее запах. До тех пор, пока снова не нашел ее грудь. Его губы втянули твердую вершинку в горячий рот, медленно посасывая ее, когда он начал двигаться внутри Мартиники.

Она все еще дрожала от предвкушения в его объятиях, ее руки взметнулись вверх, запутавшись в великолепной гриве его волос.

— О, Джастин, — умоляла девушка. — Да. Да. Не останавливайся.

Сент-Врейн снова поцеловал ее, глубоко и страстно, и она смогла почувствовать вкус соли на его коже.

— Я не остановлюсь, — тихо ответил он. — Я хочу заставить тебя дрожать подо мной, Мартиника. Всегда. Вечно. Просто отдай мне себя.

Она очень сильно опасалась, что это уже произошло. Ее голова беспокойно двигалась по подушке, когда девушка приподнялась, чтобы встретить его толчки, становившиеся теперь все сильнее и интенсивнее.

Они вместе двигались в мягком свете луны, и ничего не нарушало тишину в комнате, кроме звуков их вздохов и тихого скрипа кровати под ними. Мартиника, жадно вдыхая запах пота и возбуждения ощутила, как ее тело увеличило темп. Ей нужно больше. Она желала… чего-то. Этой дрожи, которая начиналась в ее костях и толкала ее на грань безумия.

Ее ногти глубже впились в его плоть, пока Джастин снова и снова совершал толчки в этом сладостном, вечном ритме. Она подгоняла себя подняться выше. Побуждала его входить глубже.

— Моя жадная девочка, — прохрипел он. — Двигайся медленно и снова доведи меня до сумасшествия.

— Слишком поздно, Джастин, — выдохнула она. — Я… я чувствую…

— Что ты чувствуешь, любимая? — проворковал он. — Скажи мне.

— Нас, Джастин, — задыхаясь, выговорила она. — Я… я чувствую нас. Вместе. И это совершенство.

Теперь она находилась на грани отчаяния, его толчки стали сладкой пыткой. Этот прекрасный момент теперь находился как раз в пределах досягаемости, когда огонь вспыхнул и разрастался, поглотив их как единое целое. А затем серебристая грань стала ближе. Мартиника приняла еще один, более сильный, идеальный толчок — и бросилась в огонь, на встречу этому почти недостижимому удовольствию, и, всхлипывая, затерялась в нем.

Джастин проснулся от кошмара; одного из старых, хорошо знакомых, которые обычно заставляли его хвататься за бутылку бренди. Он перекатился на один локоть, его глаза привыкали к косому лучу лунного света, пересекавшему кровать. Снова Париж. Унылый маленький домик на рю де Бираг. Но когда он пробрался через туман, то обнаружил, что его обнимает пара теплых, изящных рук и снова упал на кровать.

Мартиника. Слава Богу. Новые приятные воспоминания стремительным потоком вернулись к нему, вытеснив старые. Он скорее почувствовал, чем увидел, что ее глаза открыты. Ее рука ободряюще легла на его щеку.

— Как ее зовут, moncher?

Он отвел взгляд.

— Это так очевидно, да?

— Oui, для меня, — ответила она.

Долгое время Джастин колебался.

— Джорджина, — наконец ответил он. — Ее звали Джорджина.

Мартиника прикоснулась губами к изгибу его плеча.

— Звали?

— Она умерла.

— Ах. — В этом звуке скрывалось огромное значение. — Мачеха. Я понимаю.

Он снова повернулся, чтобы посмотреть на нее.

— В самом деле? — ответил он. — Как бы мне хотелось тоже понять.

Мартиника начала играть с прядью его волос, которые слишком сильно отросли.

— Неужели она была причиной, по которой ты так долго оставался во Франции?

— Да, я отвез ее туда, — признался Джастин. — У нас был небольшой дом в Марэ, где мы прожили два года.

— Только два года, moncher? А потом она умерла. Как печально. Почему ты не вернулся домой?

Он покачал головой, и ощутил, как его волосы коснулись подушки Мартиники.

— Мне было слишком стыдно, — признался он. — Знаешь, она умерла во время родов. Я иногда думаю, что это было справедливое наказание для нас обоих. Но я уже знал, что никогда не смогу вернуться домой. Не смогу, пока жив мой отец.

— Джастин, как это произошло? — спросила девушка, словно изо всех сил пыталась понять.

Он грустно улыбнулся.

— О, так, как обычно происходят вещи подобного рода, — произнес он. — Несвоевременное чувство романтизма. Я ошибочно принял своего отца за дракона, а мачеху — за девицу, попавшую в беду. К несчастью, правда — как в большинстве случаев в жизни — оказалась не столь прямолинейной.

— Она… она любила тебя?

Джастин забросил одну руку за голову и с трудом сглотнул.

— Она определенно была влюблена в идею, — ответил он. — И очень романтична. Отец женился на ней, когда ей было всего семнадцать лет. Мне исполнилось шестнадцать, и я все еще учился в Оксфорде. Мы… мы стали друзьями, я полагаю, потому что были одного возраста, и я часто бывал дома. Но когда я закончил учебу два года спустя, то осознал, насколько она несчастна.

— Ах, — проговорила Мартиника. — Это был брак по расчету?

Он кивнул.

— Джорджина была красавицей, но у нее не было ни гроша, — пояснил молодой человек. — Отец чувствовал себя одиноко, и поэтому отправился на Сезон в Лондон, чтобы найти жену. Но не думаю, что затворник средних лет был тем, за кого она хотела выйти замуж.

Мартиника понимающе посмотрела на него.

— А, все дело в глубоких карманах твоего отца!

— Именно так, — согласился Джастин. — И он поговорил с ее семьей, бедной, словно церковные мыши, и все было улажено. Джорджина утешала себя тем, что будет графиней. Но я думаю, она не осознавала, что отец на самом деле не любит Лондон, и ненавидит принимать гостей. Или то, что он живет только ради своего табака, лошадей и гончих. И она определенно не понимала, насколько он на всем экономит.