После революций. Что стало с Восточной Европой
Шрифт:
– Чувствовали ли вы себя болгарином все эти годы в изгнании? Было это легко или трудно?
– Я и сам себя об этом спрашивал, потому что люблю рефлексировать. Думаю, тот факт, что я здесь родился, наследовал своему отцу, мой отец умер при трагических обстоятельствах, страна находилась под трагической оккупацией (при всей моей симпатии к царю Симеону должна напомнить, что Болгария была союзницей нацистской Германии, и вступила в войну на ее стороне 13 декабря 1941 года, и только 8 сентября 1944 года, когда на ее территории уже стояла Красная армия, объявила войну гитлеровской Германии. – И. П.) – все это заставило меня чувствовать – почти инстинктивно, эмоционально – болгарином. Но была еще моя мать, которая, несмотря на то, что она итальянка, внушала мне и моей сестре: Болгария превыше всего, Болгария в память о вашем отце. Мы должны были говорить на болгарском, у нас был небольшой персонал болгар вокруг. Болгария была на пьедестале. Кроме того, я носил звание царя Болгарии или болгар, что более правильно в соответствии с Конституцией, так что у меня не было выбора. Мы всегда были очень осторожны в изгнании и несли это имя так высоко, насколько возможно. Это было непросто и всегда звучало немного патетично: «царь в изгнании», который украшает салоны. Это самый ужасный кошмар, который у меня был. Я передал моим детям любовь к Болгарии, гордость быть болгарином, гордость нести это имя, которое требует обязательств и жертв. Если я говорю, что я царь Болгарии, могу ли я делать то, что хочу? Нет. Это то, как мне удалось сохранить «болгарскость» в годы ссылки, несмотря на то, что я никогда не думал, что смогу
– От Оттоманской империи?
– Именно. И сходство языка. Потому что господин Живков, при всей критике, которая ему досталась, – естественно, я не разделяю многие связанные с ним вещи, – он не утратила разума, как, например, президент Чаушеску, или другие страны, которые без большого шума, но абсолютно распластывались перед советскими лидерами. Так что я говорю, что нужно смотреть на вещи куда более объективно. Нужно пытаться понять почему, смотреть на географию, потому что стратегически Болгария была крайне важна для Варшавского договора. Потому что у нас Турция, Греция и Югославия, которую Москва считала не слишком надежной. Три ключевые границы, из-за которых могли показаться враги. И это заставляло людей думать, что Болгария была больше других за Советский Союз. Я думаю, что мы доказали за эти годы, с 1989-го, мы старались быть верными партнерами ЕС, почему мы должны автоматически поворачиваться спиной к России? Вы знаете, я был первым премьер-министром после 1989-го, кто посетил Россию. Это мне стоило… Можете себе представить, как меня здесь атаковали: партии правее центра говорили, что я страдаю от Стокгольмского синдрома, что я был агентом КГБ, и они меня подготовили – много чего говорили. Но я поехал в Россию, потому что считал, что это было фундаментально для нашей внешней политики из-за десятилетий, столетий причин и возможностей. У России неограниченные природные ресурсы. Россия когда-то покупала наши продукты, и любила их. Мы готовились провести в Москве двустороннюю встречу, а за час до нее мне позвонил наш посол господин Василев и сказал: «Это будет встреча не с премьер-министром Касьяновым, но с президентом Путиным». Лично я мгновенно понял, почему он решил это сделать, – чтобы показать, что он оценил тот факт, что болгарский премьер-министр приехал. А если к этому добавить прошлое этого премьер-министра, у которого была и другая функция, становилось еще более ясным, что он хотел сделать этот жест понимания и благодарности. Вот как вы это видите, когда принимаете во внимание историю. Вы должны забыть определенные моменты, но смотреть на стойкие, настоящие, те, которые имеют также культурное сходство. Я имею в виду, что у нас гораздо больше общего культурно с Россией, чем, например, с Соединенными Штатами, при всем моем уважении. Болгария политически имеет очень интересную геополитическую роль и позицию. Благодаря нашему прошлому у нас есть очень хороший общий язык, как вы знаете, с Россией – у нас одна религия, это важно. И, к счастью, так и было в первые годы. Я не верю в несовместимость НАТО или ЕС с Россией и дальше на восток. Я считаю, что мы должны рассматривать варианты. Другой момент, который есть у Болгарии в ЕС, – то, что у нас хорошие отношения с Турцией. Это наш большой сосед, но с Турцией мы также на физической дороге в Европу, поэтому они тоже должны рассматривать нас как важного соседа, даже если мы намного меньше их. Очень хорошая роль посредника, моста между ЕС и Россией, между ЕС и Турцией. Что может быть использовано, я думаю, и в дальнейшем. Это наша история, и только у нас есть знание этих двух вещей. Другие страны об этом слышали, они об этом читали, но не испытывали. И в экономике, не только в политике, у нас может быть очень выгодная роль. Потом, у нас еще есть фактор большого, я бы сказал, мусульманского населения. У нас есть особенная близость с Ближним Востоком, у них есть чувство близости, потому что они чувствуют себя комфортно. Они видят, что здесь есть мечети, они знают, что наше прошлое связанно с Оттоманской империей – нравится это людям или нет, но оно такое и тоже помогает иметь хорошие отношения с Ближним Востоком. Это все наши плюсы. Потому что даже в коммунистические времена, как вы знаете, много студентов с Ближнего Востока учились в Болгарии. У них остались очень хорошие воспоминания. Некоторые уже состарились, но у них остались хорошие воспоминания и хорошее отношение. Все это – преимущества Болгарии. И это можно хорошо использовать, если бы у нас была четкая политика, если бы мы смотрели немного дальше собственного носа, если мы будем смотреть, что мы действительно можем сделать, и если мы будем объективными. Я вам вот еще скажу. Я на тысячу процентов европеец после всего этого западного образования, которое я получил, но думаю, что санкции против России – большая ошибка. Мы наказываем определенную группу людей, которые не виновны. Мы в основном наказываем себя, потому что весь наш экспорт в Россию заблокирован. Я думаю, это бессмысленно. Но иногда это делается в чисто политических целях, потому что это выглядит хорошо. Мы также должны понимать политику России. Россия всегда была империей. Мы не можем враждовать с ней. Мы – это Европейский союз, но мы, маленькая Болгария, еще в меньшей степени. Это будет смешно – говорить России, что делать. Я действительно думаю, что мы должны быть гораздо более прагматичными и думать об интересах региона, конкретно об интересах Болгарии и на этом строить отношения и проводить политику. Но это не все понимают, многим людям нравится быть радикальными, другие хотят следовать за другими флагами.
– А ваши дети? Чувствуют ли они себя болгарами? Они ведь родились в Испании. Говорят ли по-болгарски, чувствуют ли связь с этой землей и людьми?
– Они чувствуют это от отца к сыну. Как я уже говорил, я никогда не думал, что они увидят Болгарию. Они учились во французском лицее, что очень тяжело. У них также испанские аттестаты зрелости. Они учили английский, потому что это главный язык в мире. И навязывать им дополнительный алфавит и язык было бы немного эгоистично, поэтому я не настаивал. Они всегда слышали, как я говорил на болгарском, мой второй сын неплохо его знает, он в Лондоне общался со многими болгарскими культурными движениями. Моя дочь и ее ребенок здесь, она говорит на болгарском. Это было непросто, но они чувствуют себя болгарами, потому что видят своего отца, который пожертвовал множеством вещей – все для болгар, с детства. Папа встречается с болгарами, папа дает деньги на болгарские проекты, папа поедет… Они – часть этого. И позже, когда они выросли, они тоже видели, как я работал здесь, когда стал премьер-министром, но перемена, случившаяся в 1989 году, произошла слишком поздно для того, чтобы что-то изменить. Мои сыновья работают, невестки тоже. Когда я стал премьер-министром, это оказалось глубокой драмой. У меня четыре хороших сына, и я так говорю не только потому, что они мои сыновья, они все профессионалы, умные, я мог бы с ними очень хорошо работать. Но оппозиция здесь немедленно начала: он хочет вернуть монархию! Он хочет пристроить своих сыновей к бизнесу и делать деньги! Это стало так ужасно, что я был вынужден просить их не приезжать. Мне было так одиноко на этой сложной должности, потому что я всегда вел частную жизнь, никогда не был в государственном управлении. Это было очень больно. Кто приезжал несколько раз, так это дочь, потому что она не опасна – ни в бизнесе, ни в политике. Потому что она девочка, и они полагали, что не угрожает республике. Но в ином отношении это было очень недобро, у нас даже стало меньше прямых контактов. Но таковы обстоятельства, такова жизнь – вы проживаете ее только сами. Случаются обстоятельства, и вот вы там. Когда я, уже будучи премьер-министром, поехал за границу и встретился со своими королевскими родственниками, они подшучивали над этим. Это все вещи, которые я никогда даже представить не мог. Но они произошли, и ты должен это принять. Ты не изменишь историю.
– Чувствуете ли вы себя одиноким?
– К счастью, у меня есть жена и дети. Но я чувствую себя одиноким в личном смысле. Особенно недавно, со всеми этими атаками
по поводу собственности и подобными вещами, это ниже всякой квалификации. Я думаю, что, может быть, сделал ошибку всей жизни.– Когда вернулись?
– Служа Болгарии даже вне ее. Я мог сказать, что раз они выкинули меня из страны, они меня не волнуют, я буду жить своей жизнью, буду получать удовольствие. Я человек, который зарабатывает деньги своей работой, я из королевской семьи, все меня признают. Моя жизнь могла быть гораздо лучше. И сейчас, в 81 год, видеть, как низки некоторые во власти – в вопросе дома и других вопросах, я спрашиваю себя: может быть, я поступил неправильно? Может быть, нужно было идти другим путем, и жизнь была бы гораздо лучше? Для меня самого это очень личное. Это анализ, с которым ты просыпаешься, и у тебя тяжелые мысли. С этими историями о собственности, которые мучают меня сейчас. Они объясняются только одним – вендеттой, потому что, будучи премьер-министром, я не делал вещи, которые определенные люди хотели, чтобы я сделал.
– Это все непросто. Как сказал ваш секретарь, история – очень каверзная штука, особенно если вы сами – ее часть.
– Да, но это очень важно – прислушиваться к истории и извлекать уроки из нее, чтобы не повторять одни и те же ошибки все время.
– Но не все это могут.
– Нет. Многие люди, особенно в этом ускоренном, динамичном мире, многие люди в политике думают, что история – это нечто для слабоумных профессоров. Но это не так. Она для того, чтобы каждый политик понимал причины – почему, как мы пришли туда, где находимся сейчас. Но у меня есть одна аналогия с тем фактом, что я был демократически избран премьер-министром – это король Камбоджи Сианук. Я встречался с его сыном королем Сиамони в Камбодже, и мы шутили над этим, потому что я привез ему мою книгу. Он сказал: да, действительно у моего отца было нечто похожее, он был председателем правительства. Как король он все эти годы жил в изгнании в Китае. Были такие обстоятельства, но, опять же, не он это выбирал, это случилось. Нынешний король жил в изгнании во Франции, его мама была француженкой, он стал артистом классического балета. Он очень интеллигентный, прекрасный человек, который также жил в изгнании в Чехословакии. На этой встрече в Сиам-Риапе были сотни министров по делам туризма, я занимаюсь делами во Всемирной туристской организации при ООН, король принимал все делегации. И когда подошла министр туризма Чехии, он заговорил с ней по-чешски, и она чуть в обморок не упала. Потому что последнее, что она могла ожидать – это то, что король Камбоджи будет говорить по-чешски. Это и его жизнь тоже: он никогда не думал, что будет королем. И тем не менее он прекрасно делает свою работу, мне кажется, у него есть этот дар – понимать, что прошлое, история могут помочь. Я спросил офицера, который меня сопровождал, что означает имя короля, потому что у них есть имя, которое дается при рождении, а потом они берут имя для правления. Его зовут Сиамони. Полковник ответил, что Сиа – от Сианук, а Мони – от Монинеат, его французской матери. Интересно, как он выбирал себя имя: соединив вместе собственное наследие, прошлое.
На самом деле не только политики думают о том, как мы – каждый конкретный человек и вся страна – оказались там, где находимся – политически и экономически. В Болгарии мне повезло с собеседниками: все они охотно размышляли на эту тему.
Куда пропали помидоры?
Когда перед началом работы над этим проектом я спрашивала у читателей, какие они помнят бренды бывших социалистических стран, чем каждая была знаменита, может, о чем-то скучаете, то про Болгарию почти все написали: овощи, фрукты, плодоовощные консервы, сигареты. Помидоры, персики и море – то, с чем ассоциируется Болгария сегодня. Море никуда не делось, хотя у курортного сезона появились неожиданные даже для самих болгар особенности, когда нанимать на сезонную работу приходится гастарбайтеров из Украины и Молдовы (свои-то уехали), а вот с персиками и особенно помидорами все плохо. Иду в магазин в Софии – а там помидоры из Турции и Польши, виноград из Греции и болгарский перец (правда, только мы называем его болгарским) из Македонии. Как они дошли до жизни такой? Спрашиваю председателя Комитета по экономике болгарского парламента Петра Кынева, уже признавшегося: «Мы разгромили сельское хозяйство».
– Что произошло? Наши люди еще помнят ваши овощи и фрукты, а у вас их уже нет.
– К счастью, с вами такое вряд ли случится, потому что у вас уже нет живых наследников на экспроприированную большевиками землю. У нас то, что Шолохов описывал в «Поднятой целине», произошло в 1950-е годы. А через 30 лет пришли новые демократы и сказали, как Ленин: земля и мир, мы вернем вам землю. Мы возвращали землю, и это самый большой кошмар. Все можно передвинуть. Можно детей нарожать и промышленность сделать, образование. Но как мы можем решить проблему сельского хозяйства, я не вижу, потому что мы вернули землю в реальных границах. Например, у моего дедушки было пять детей. У него было примерно 20 гектаров земли. Разделили это на всех. А у них, как у моей мамы, по двое-трое детей. И получилось так, что на сегодняшний момент в Болгарии 16 млн земельных наделов. И то, что сейчас мы пробуем провести объединение земель, уже очень трудно сделать. Вторую ошибку мы допустили, когда подписывали соглашение с Евросоюзом. Тогда мы получили хорошие деньги на производство зерна. И получилось так, что сейчас наше сельское хозяйство типа латиноамериканских латифундий. Около 107 компаний получают до 80 % всех европейских денег на сельское хозяйство, потому что они владеют от 100 тысяч до миллиона гектаров. Причем это даже не собственность, в основном это аренда. Но монокультурное земледелие дошло до того, что сейчас мы производим от 6 до 7 миллионов тонн зерна и экспортируем его. Это была вторая большая ошибка, и поэтому у нас сейчас огромная проблема с фруктами и овощами. И с мясом. Сейчас, по-моему, не меньше 70 % мяса Болгария импортирует, а раньше мы его экспортировали.
– Где болгарские помидоры и болгарский перец?
– Нет их. Там, где раньше были участки по сто гектаров, чтобы комбинат мог работать, сейчас участки – один, два, три гектара. Когда ты обрабатываешь только зерно, тебе нужны пятьдесят человек, десять комбайнов, десять грузовиков – все. А когда перерабатываешь фрукты, овощи и остальное, умножай на пять. Поэтому в деревне нет работы. Начался отток людей из деревень в город, а из города – дальше на заработки. Это очень сложно. Демографическая проблема у нас большая.
«Демографическая проблема – самая большая проблема по всей стране. С этой проблемы начинаются все остальные», – подтверждает вице-мэр города Первомай Николай Митков. Первомай (да, вы правильно подумали про название в честь пролетарского праздника) – небольшой город в паре часов езды от Софии, в прошлом славился консервными фабриками. По дороге вспоминаю, что царь Симеон II рассказывал о своем визите в Россию: «Помню, как премьер-министр Касьянов сказал: давайте привозите свои болгарские продукты, а то мои родители начинают их забывать, а они их так любили». Спросите у нынешнего поколения белорусов и россиян, какие из болгарских продуктов они знают? Скорее всего, пожмут плечами: что это такое?
Ангел Папазов руководит Первомаем 16 лет, в «переходном» 1989-м был заместителем председателя трудового сообщества колхоза (государственного, само собой, предприятия). На встрече в мэрии присутствуют и два его заместителя – Николай Митков (он стал мэром города после того, как эта книга была написана. – И. П.) и Ружди Салим. Мэр Папазов, как положено действующему политику, осторожничает в оценках, говорить предпочитает только о хорошем, хотя и признает «отдельные недостатки». Заместители в оценках чувствуют себя свободнее, так что объективную картину нарисовать как будто удается. Папазов вспоминает революционное время:
– Надо сказать, что переход в 1989 году мы ожидали с самыми лучшими намерениями. После него все имущество было приватизировано – и животные, и техника. Сначала вернули землю, потом имущество.
– Вернули землю тем, кто смог доказать, что она принадлежала его семье до 1944 года? – уточняю.
– Да. Естественно, этот период был очень трудным и медленным, имели место и негативные явления. Один из минусов в том, что пришлось дробить. И не все имущество получилось использовать по назначению, так как какая-то часть была утрачена (от разговора о том, каким образом произошла эта «утрата», ловко увернулся – сказываются годы в политике. – И. П.). В любом случае сейчас есть частные сельскохозяйственные предприятия, кооперация.