После Шоколадной Войны
Шрифт:
– Вы можете мне не верить, Брат Лайн, но в момент визита епископа все исчезнут из школы…
Фактически, у Брата Лайна не было никакого выбора, кроме как верить. Арчи знал, что в этом случае Брат Лайн ничего не сможет предпринять без серьёзных компромиссов. Борьба «Виджилса» или то, во что он верил, чтобы там ни было, попытка найти диссидентов будет подобна борьбе с туманом. Ему всё равно никого не взять с поличным. Всё, что у него было - так это только слова Арчи.
Лайн вздохнул, нахмурился, сморщил подбородок. Даже сидя от него пяти или шести футах, Арчи вдыхал аромат его несвежего, тухлого
– Как бы там ни было, всё, что планировали заговорщики - напрасно. Вчера из епархии пришло письмо. В этом году епископу необходимо отменить визит в нашу школу. Национальный Совет вызвал его на важную встречу в Чикаго,- он положил письмо на вершину кучки бумаг, которую затем дотошно сложил в аккуратную стопку своими тонкими пальцами, так похожими на лапки насекомого.
Лайн с триумфом посмотрел на Арчи со своей знаменитой, полной гротеска улыбкой, которая была просто карикатурой на улыбку. Лайн не привык улыбаться. Но за ней что-то было ещё, и что-то было за этими холодными ледяными глазами, теперь влажная и замороженная улыбка говорила о том, что Лайн не верил словам Арчи, которого это беспокоило меньше, чем то, что тот решил притвориться, что верит.
– Позволь мне повториться, Арчи, - сказал Лайн, и теперь его улыбка растворилась настолько быстро, словно её не было никогда.
– Мне нужно, чтобы не было никаких трудностей, никакого насилия, никаких инцидентов – здесь, на территории школы. До окончания учебного года осталось меньше двух месяцев. Это был трудный год, в котором были серьёзные победы, как, например, самая успешная распродажа шоколада за всё время, так и разные перемены, в том числе и к худшему. Я хочу, чтобы этот год закончился на знаке триумфа.
Арчи приготовился вскочить. Он не хотел задерживаться здесь больше чем нужно. Он никогда не знал, какие ещё неожиданности припрятаны у Лайна в рукаве.
– Ты можешь идти, - сказал Лайн, развалившись в кресле. Его лицо расплылось в самодовольной улыбке, после его наслаждения письмом, пришедшим из епархии.
Арчи больше не тратил времени, он без колебаний встал со стула и направился к двери: «Ни до свидания, Брат Лайн, и ни премного благодарности - не за что».
Уже выйдя, Арчи остановился в коридоре, словно ему было нужно перевести дыхание, но это было не дыхание, чтобы его перевести, а что-то ещё, и кто-то ещё. Его сознание зигзагом заметалось по всем и вся.
Кто же написал эту записку?
Кто же предатель?
Их любимое место около Пропасти было занято другой машиной. Оби заехал куда-то на совершенно другой пятачок и, наконец, припарковался возле большого старого клена, под ветвями, свисающими так низко, что они с шелестом заелозили по крыше машины. Он заглушил мотор и повернулся к Лауре.
Сложив руки на груди, она съёжилась на переднем сидении. Прижавшись спиною к двери, время от времени она начинала дрожать. Её нос был таким же красным, как и глаза - простуда, вызванная холодом, внезапно ворвавшимся в эти погожие весенние
дни.– Мне жаль, - сказал он.
– О чём?
– фыркнула она простуженным носовым голосом.
– О том, что этим вечером вытащил тебя сюда, - но он её не видел уже три вечера: она была на репетиции пьесы, делала домашнее задание, ездила с матерью за покупками, или по какой-нибудь ещё причине. Она его избегала.
Она вытерла нос салфеткой и посмотрела на него водянистыми глазами.
– Я не обманываю тебя, Оби. Кроме того, мне не хотелось бы тебя заразить.
«Я бы не возразил», - подумал он, и его лицо налилось жаром вины. Несмотря на то, что она выглядела несчастно, он всё ещё продолжал чувствовать прилив любви и желания её поцеловать, коснуться её лица, даже если её лихорадило, и она полыхала от жара. «Боже, что я за извращенец», - подумал он. Но можно ли считать извращением любовь?
Он протянул руку, чтобы коснуться её ладони, но она отдёрнулась.
– Теперь, Оби…
«Эй, да как же я заражусь, взяв тебя за руку?» - подумал он, но ничего при этом не сказал. Он подумал о тяжком грузе любви: обо всех сомнениях, о ревности, о вопросах, которые не задать, как например: «Не уже ли и в правду ты меня любишь?»
Но вместо этого он задал другой вопрос:
– Что-то не так?
– Я простужена, - ответила она с оттенком нетерпимости.
Его охватило предчувствие того, что он так ненавидел.
– Ты уверенна, что только это?
– И ещё многое. Простуда. Я потеряла главную роль из-за одной паршивой «C+»…
– Я не знал. Ты никогда не рассказываешь о школе.
– И «Тринити», - она произнесла это так, слово швырнула бомбу, прямо в лицо Оби.
– То, что я продолжаю слышать о «Тринити». Все мои друзья говорят…
– И что же говорят твои друзья?
– спросил он, пытаясь внести в свои слова хоть каплю сарказма, но это ему не удалось, его голос внезапно охрип.
– Да так, лишь одно, - начала она.
– Говорят, что в «Тринити» есть монстр – Арчи… как его там? Он возглавляет тайное общество, и он окружен кучкой… шестёрок. Хуже чем шестёрок: они исполняют все его поручения и держат всё в своих руках… - слова кувыркались, словно она долго копила их и не могла так просто от них избавиться.
Оби остался без текста.
Она обратилась к нему:
– Ты его знаешь? Что это за тип. Этот Арчи… как его там…
Ему показалось, что Лаура знала фамилию Арчи, как и все остальное.
– Костелло, - сказал он. Его зовут Арчи Костелло, и я его знаю. Чёрт, «Тринити» не так велика.
– Говорят, что он управляет «Тринити», словно какой-нибудь гангстер или мафиози. Оби, это правда?
– она вытирала глаза так, будто плакала. Но это был не плач. Её слова звучали, словно на суде из уст обвинителя - твёрдо и уверено.
– Нет в «Тринити» никакой мафии, - сказал он.
– Тогда, что же там за тайное общество?
Будь всё оно проклято. С ней ему всегда была нужна осторожность. Всегда, будучи в сладкой агонии, он никогда не мог быть уверенным в её чувствах. Почему именно этим вечером она должна была вспомнить «Тринити»? Лишь потому, что её мучила простуда? И была ли она из тех, кто портит другим настроение лишь потому, что у неё самой оно ни к чёрту?